Греши и страдай

Клео сделала меня счастливым.

Но в конечном итоге именно она заставила меня захотеть умереть.

— Килл, восемнадцать лет

Сидеть в темноте с моими братьями и сестрами даровало мне такое же счастье, как я видел, какое было даровано им. Это было опасно. Такая радость делала людей ленивыми. Не внимательными. Тупыми.

Счастье было наркотиком. Самый сильным из всех, потому что оно заставляло жизнь казаться дружелюбной, открытой и доброй.

Это было чушью.

Я забыл этот урок, когда был моложе. Верил, что все получится, и мои мечты сбудутся.

И я поплатился за это.

Я заплатил за свою слепоту и чуть не пожертвовал всем ради отчаяния.

Хотя я больше всего на свете хотел верить в распространившееся передо мной счастье. Чтобы открыть свое сердце теплу. Чтобы погреться в лучах дружбы…

Я не мог.

Уоллстрит все еще сидел в тюрьме. Мой отец был еще жив. А мир по-прежнему оставался той же вонючей грудой коррупции и лжи, какой был всегда.

Пока эти три вещи не изменились, не было места для опьянения мечтами и фантазиями.

Только достигнув обещанного, я мог снова обрести надежду на доверие. Только искоренив ложь и предательство, я мог стать свободным. И только когда я создам нечто гораздо большее, чем я сам, я смогу перестать гнаться за этим неуловимым «больше».

Тогда... возможно — возможно, черт возьми, — я позволю себе быть счастливым.

Глава двадцать первая

Клео

Артур заставил меня пообещать кое-что странное.

Он перестал отмечать мою домашнюю работу и замолчал на целую вечность. Я думала, он уйдет, но он украл мое сердце и заставил пообещать, что я сбегу с ним. Я знала, что его семья жестока, но это был наш дом. Только он так не думал. Артур сказал, что мы медленно умираем — нас душила ложь. Я не согласна, но что мне было делать? Он нуждался во мне ... итак, я пообещала. Я обещала, что сбегу, когда он мне скажет.

— Клео, запись из дневника, четырнадцать лет.

Ранний вечер превратился в раннее утро.

Цикады замолкли, радио продолжало играть скрипучие мелодии, а шутки стали неряшливыми и грубыми.

Однако я никогда не проводила время так хорошо. Никогда не была такой расслабленной и довольной.

Со своей приемной семьей я всегда сдерживалась на собраниях или вечеринках — боялась забыть что-то важное или сказать что-то не так. Как бы Коррин ни заставляла меня смеяться, я никогда по-настоящему не примирилась с пустотой внутри. Я пыталась заполнить амнезийную дыру новыми мыслями, но она была бездонной... пожирала все, пульсируя от желания прыгнуть в яму и вспомнить.

Однако была одна вещь, которая омрачала легкость и удовольствие от вечера. Ощущение, что это не просто костер для общения и сплетен, а последняя встреча перед войной.

За последние несколько дней меня похитили, Артура ранили, а в дом ворвались. Это не останется безнаказанным. Мы все были на пороге чего-то грандиозного, и это придавало празднику странную остроту.

Может ли это собрание быть последним, когда все были живы? Мог ли это быть последний раз, когда я видела «Чистую порочность» как единое целое?

Артур уставился в огонь, его зеленые глаза были слегка расфокусированы, он снова переживал то, о чем я могла только догадываться. Я обвила руками его шею.

— Ты в порядке? — я просидела у него на коленях в течение нескольких часов, прижавшись спиной к его груди, окруженная его жаром и запахом.

Он кивнул, прижавшись губами к моему плечу.

— Как нельзя лучше.

Отогнав свои болезненные мысли, я удовлетворенно вздохнула. Прошло еще время; мы оставались неподвижными в небытии, загипнотизированные огнем, и погружались в колыбельную безопасности и безмятежности.

— О чем ты думаешь? — тихо спросил Артур.

Я лениво улыбнулась, разглядывая примятую траву, выброшенные салфетки и разбросанные бутылки вокруг ревущего открытого огня. Большинство мужчин были пьяны. Да и женщины тоже. Но не было ауры насилия или подозрительности, как в случае с «Кинжалом с розой». Никакой ревности или негодования.

«Я просто надеюсь, что они все выживут, что бы ни случилось».

— Я думаю, как я счастлива. Здесь, с тобой, — я повернулась к нему, и прижалась губами к его губам в нежном поцелуе. — Я так по тебе скучала, Арт.

Его глаза стали темно-зелеными, в них вспыхнуло вожделение.

— Я тоже по тебе скучал.

От алкоголя в крови у меня в глазах появилась романтическая дымка, и я снова обратила внимание на собравшихся. Стулья были отодвинуты от столов и расставлены вокруг огня. Женщины сидели на коленях своих мужчин, их руки, обнаженные из-за жары Флориды, оплетали их шеи. Была видна привязанность: розовые пряди соединяли хулиганов с их половинками.

Жилетки были сняты и оставлены на спинках стульев, другие валялись на столах. Оранжевые отблески костра прочерчивали трафареты на их татуированной коже, отмечая всех нас своим теплом.

— Это отличная компания, — сказал Артур, поднося пиво к губам. От звука его глотания меня охватила дрожь желания. Как бы ни было восхитительно сидеть весь вечер у него на коленях, есть кусочки мяса из его пальцев и делить с ним тарелку десерта, меня мучило желание.

Я была не только очарована этим мужчиной, но и потрясена, влюблена, а главное - восхищена им. Мне нужно было, чтобы он был обнажен. Я нуждалась в нем над собой, внутри меня, обнаженном для меня — чтобы я, наконец, смогла раскрыть все грани того, кем он был.

«Он мне нужен, потому что все это... это мимолетно». Мы были в эпицентре бури — нас хлестали невидимые ветры, которые только и ждали, чтобы сорвать наше счастье.

— У них хороший лидер.

Мой взгляд упал на Грассхоппера. Он развлекал нас плохой игрой на гитаре, ужасными текстами и ужасными историями о привидениях, когда мы все погрузились в пищевую кому у костра.

Теперь он сидел один.

Не имея пары, Хоппер был одним из немногих одиноких мужчин, сидящих в ореоле дыма, курящих сигареты и пьющих пиво. Его длинные ноги были расставлены перед ним, каблуки его черных ботинок впивались в сухую землю. Несмотря на свое одиночество, Хоппер казался счастливым. Его взгляд был теплым и слегка остекленевшим, когда он рассматривал свой Клуб.