Грезы и тени
Шрифт:
— Домой! домой! — звала богиня. Голосъ ея звучалъ рзко и печально, какъ голосъ ночной птицы, зачуявшей близость утра. У Флореаса заняло дыханіе отъ усиленной быстроты полета. Въ промежуткахъ головокруженія, онъ едва усплъ замтить, какъ длинною вереницею вились за поздомъ тни убитыхъ зврей. Но чмъ больше бллъ востокъ, тмъ блдне становились эти тни; то одинъ, то другой призракъ изъ свиты богини исчезалъ, сливаясь съ утренними облаками; тише раздавались охотничьи крики и хохотъ, замолкъ звонъ золотой лиры, потускнлъ внчавшій богиню полумсяцъ, и только она сама оставалась неизмнно прекрасною и сильною; такъ же мощно, но еще нжне и доврчиве, чмъ прежде, обнимала ея рука плечи Флореаса; то огнемъ восторженнаго возбужденія, то туманомъ нги покрывались ея обращенные къ нему глаза… Они опустились въ таинственный храмъ, откуда нсколько часовъ тому назадъ унесъ ихъ поздъ дикой охоты. Флореасъ былъ одинъ съ богинею — предъ ея опустлымъ жертвенникомъ-могилой. Безпокойнымъ взоромъ обвела она окрестныя вершины: въ сизыхъ облакахъ уже дрожали
— Мой день конченъ… теперь — любовь и сонъ. Когда весь міръ спитъ, встаемъ и царствуемъ мы, старые, побжденные боги, и умираемъ, когда живете вы… Мой день конченъ… теперь — любовь и сонъ… Приди же ко мн и будь моимъ господиномъ!..
Солнце роняло на землю отвсные лучи полдня. Флореасъ въ задумчивомъ оцпенніи сидлъ среди безобразныхъ грудъ разрушеннаго храма. Онъ не разбиралъ, что было съ нимъ ночью: сонъ ли ясный, какъ дйствительность, или дйствительность, похожая на сонъ. Да и не хотлъ разбирать. Онъ понималъ одно: что судьба его ршена, что никогда уже не оторваться ему отъ этого пустыннаго мста, одарившаго его такими страшными и очаровательными тайнами… Если даже это были только грезы, то стоило забыть для нихъ весь міръ и жить въ нихъ однхъ. Только бы снова мчаться сквозь сумракъ ночи въ вихр дикой охоты, припавъ головою къ плечу богини, и на разсвт снова замирать въ ея объятіяхъ сномъ, полнымъ дивныхъ видній. A что минувшая ночь вернется, даже тнь сомннія не кралась въ восторженно смущенный умъ Флореаса.
Такъ, полный сладкихъ воспоминаній, въ близкомъ предчувствіи бурныхъ наслажденій новой ночи, сидлъ онъ и не замчалъ медленно текущаго жаркаго дня, уставивъ неподвижный взоръ на остатки жертвенника, гд явилась вчера богиня.
И загадочныя буквы, растерянныя по обломкамъ разрушенной надписи, теперь открывали ему свой ясный смыслъ, — для него радостный смыслъ врнаго обтованія;
Hic jacet Diana Dea Inter mortuos viva Inter vivos mortua.
«Здсь покоится богиня Діана, живая между мертвыми, мертвая между живыми».
Подмастерья Флореаса, добравшись до Пизы, разсказали, какъ таинственно пропалъ ихъ хозяинъ. Не только Камайоре, но и вс сосдніе городки приняли участіе въ поискахъ за безъ всти исчезнувшимъ оружейникомъ, но ихъ трудъ былъ напрасенъ. Тогда судьи добраго города Камайоре ршили, что Флореасъ и не думалъ пропадать, a просто его убили подмастерья и зарыли гд нибудь въ пустын. Бдняковъ бросили въ подземную темницу съ тмъ, чтобы, если Флореасъ не явится въ годовой срокъ со дня своего исчезновенія, повсить подозрваемыхъ убійцъ на каменной вислиц y городскихъ воротъ. Къ счастью для невинныхъ, незадолго до конца этого срока, синьоръ Авеллано де Віареджіо, гоняясь за дикимъ вепремъ, попалъ вмст со всею своей свитой въ ту же трущобу, что поглотила молодую жизнь Николая Флореаса. Пробираясь сквозь буреломъ, кустарники и скалы, охотники наткнулись на одичалаго человка въ рубищ, обросшаго волосами, съ когтями дикаго звря. Онъ бросился отъ людей, какъ отъ чумы; однако его догнали и схватили. Напрасно рычалъ онъ, боролся и кусался, напрасно хватался за каждый камень, за каждое дерево, когда понялъ, что ею хотятъ увлечь изъ пустыни. Дикаря привезли въ Віареджіо насильно остригли и вымыли, и знакомые съ ужасомъ узнали въ немъ Николая Флореаса.
Пріоръ нагорной обители босоногихъ капуциновъ въ Камайоре далъ пріютъ несчастному оружейнику въ кель, приставивъ къ, нему двухъ дюжихъ служекъ. Но, въ первую же ночь стражи, караульщики убжали отъ кельи, перепуганные бурнымъ вихремъ и странными голосами: невдомо откуда налетли они въ монастырскую тишь и, то рыдая, то смясь, звали къ къ себ Флореаса. A онъ, между тмъ, безумно бился въ своей кель, какъ птица въ клтк и отвчалъ на призывы незримыхъ друзей такими воплями, какъ будто съ него съ живого сдирали кожу. Въ слдующую ночь самъ пріоръ былъ свидтелемъ этого чуда, противъ котораго оказались безсильными и заклинательныя молитвы, и святая вода. Тогда стало ясно, что Флореасъ чародй, и ршено было, пока не надлалъ онъ бды и соблазна христіанскому міру, сжечь его, во славу Божію, по законамъ страны и церковному уставу, огнемъ, на торговой площади добраго города Камайоре, въ праздникъ Святой Троицы, посл обдни. До самаго праздника Святой Троицы жилъ Флореасъ въ монастыр, ночью буйствуя и пугая братію дьявольскимъ навожденіемъ, a днемъ тихій, кроткій и молчаливый. Онъ снова выучился понимать человческую рчь и изрдка обмнивался словами со своими стражами. Когда ему объявили его участь, онъ равнодушно выслушалъ приговоръ и даже улыбнулся: такова была его вра въ могущество помогавшаго ему бса. Разумъ его навсегда былъ затемненъ, и монастырскому врачу, кроткому брату Эджиціо изъ Фіэзоле, удалось выпытать y гршника, какъ вступилъ онъ въ союзъ съ обольстившимъ его бсомъ, каковой разсказъ Фра Эджиціо и записалъ смиренномудро въ монастырскій меморіалъ на страхъ и поученіе всмъ добрымъ христіанамъ о коварныхъ козняхъ и обольщеніяхъ неустаннаго отца всякаго грха и лжи, вчно злодющаго сатаны. Совершивъ откровенное признаніе, колдунъ Флореасъ сталъ хирть и чахнуть и умеръ въ канунъ дня Святой Троицы, назначеннаго ему милосердіемъ властей, дабы онъ могъ очистить огненною смертью тяжкій грхъ союза съ адомъ, взятый имъ на свою душу. Но дьяволъ, коварный врагъ всякаго добраго начинанія, не допустилъ своей
жертвы до спасительнаго костра и задушилъ Флореаса въ ночи, такъ что поутру стражи, пришедшіе за колдуномъ, нашли въ кель только холодный трупъ его, который, по благому разсужденію пріора и городскихъ судей, былъ возложенъ на костеръ предъ очами благочестивыхъ гражданъ города Камайоре. Когда же тло колдуна обратилось въ пепелъ, внезапно, при тихой погод и солнечномъ дн, налетлъ жестокій вихрь и, разметавъ костеръ, умчался въ горы, къ ужасу всхъ присутствующихъ господъ, дамъ и всякаго званія народа, которые не усомнились, что въ ономъ вихр незримо прилеталъ за душою покойнаго Флореаса погубившій его своими обольщеніями дьяволъ.ИЗМНА
Сицилійская легенда
(Посвящ. І. І. Яснскому).
Еще солнце и земля не родились, a Измна жила уже на свт.
Дымною струей ползла она во мрак хаоса, скрываясь отъ Духа Божьяго, когда Онъ благотворнымъ ураганомъ носился надъ буйнымъ смшеніемъ стихій.
Онъ мыслилъ, и мысль Его становилась мірами.
Огонь пробивалъ жаркими языками воду. Вода боролась съ огнемъ. Изъ паровъ рождались каменныя громады. Облитыя рками расплавленныхъ, металловъ, рушились он въ невдомыя бездны и, таинственно повиснувъ въ еще безвоздушномъ простор, покорно ждали, — когда творческое слово обратитъ ихъ въ яркія свтила.
«И былъ свтъ».
Первый день озарилъ небо небесъ: первозданный престолъ Творца и тьмы темъ ангеловъ, смиренно склоненныхъ предъ Нимъ.
A внизу, въ неизмримыхъ глубинахъ, трепетала и таяла побжденная тьма, волновалось и пнилось огненное море. Подобно островамъ, чернли въ немъ мертвыя, еще не зажженныя солнца: какъ огромные киты, плавали вокругъ нихъ остовы будущихъ планетъ.
Величественный духъ стоялъ на земной скал, любуясь, какъ пламенныя волны разбивались y ногъ его снопами искръ и брызгами лавы.
Этотъ духъ былъ любимымъ созданіемъ Творца, ближайшимъ отраженіемъ Его свта. Когда Творецъ воззвалъ его изъ ничтожества, онъ заблисталъ, какъ тысяча солнцъ, и Создатель, довольный плодомъ своей мысли, сказалъ:
— Живи и будь вторымъ по мн во вселенной!
Духъ былъ могучъ, свободенъ и счастливъ. На его глазахъ зиждились міры. Онъ былъ лучшимъ работникомъ, врнйшимъ исполнителемъ и помощникомъ воли Творца. Величіе Владыки внушало ему благоговйный трепетъ, a собственная сила и власть — радостное довольство.
Творецъ повеллъ духу летть на землю и вщимъ словомъ превратить голыя скалы и черныя пропасти въ лучшій изъ міровъ.
Духъ спустился на планету, — и величіе открывшейся очамъ его огненной бездны очаровало его. Недвижно стоялъ онъ, испытывая взорами пестрые переливы паровъ и пламени, слушая грохотъ незримыхъ молотовъ, вылетавшій изъ огненной хляби.
Ревя и качаясь, поднялся надъ пучиною темнобагровый валъ. Какъ языкъ въ колоколъ, ударился онъ о кручу горы, гд стоялъ могучій духъ, и разсыпался грудою угля и пепла. Тонкая струя смраднаго дыма протянулась снизу вверхъ, сквозь трещины гранита, подползла къ стопамъ духа и лизнула его колна.
Духъ затрепеталъ, внезапно полный невдомыхъ досел чувствъ и мыслей. Онъ точно впервые увидалъ и міръ, и Бога, и самого себя. И все нашелъ онъ мрачнымъ и враждебнымъ, a свою долю — презрнною и безрадостною. Гордыя мечты охватили его. Онъ не могъ понять, что съ нимъ длается, но ясно чувствовалъ, какъ любовь и благодарное самодовольство на вки уходятъ изъ его сердца, какъ, на мсто ихъ, громко стучатся властолюбивая зависть и гнвная ненависть.
Онъ былъ такъ смущенъ, что позабылъ ввренное ему вщее слово. Когда быстрыя крылья унесли его въ небо небесъ, печальная планета оставалась такою же нагою и скудною, огненное море такъ же бшено клокотало вокругъ нея, какъ прежде. A на вершин горы, покинутой омраченнымъ духомъ, легла тяжелая срая туча, и въ ней, свернувшись, какъ змя, спала и ждала новой жертвы Измна.
И снова прилетлъ на землю могучій духъ, н другой духъ — такой же прекрасный и блистательный — былъ съ нимъ. Обнявшись, сидли они на камн, и первый шепталъ:
— Азраилъ! братъ, мой! другъ мой! товарищъ! Ввряю теб мою тайну, ввряю теб мою судьбу. Знай: я усталъ быть слугою, когда могу быть господиномъ. Я надленъ могуществомъ безъ границъ. Неужели оно дано мн лишь для того, чтобы я рабски творилъ чужую волю, когда въ ум моемъ такъ много своихъ мыслей и желаній? Сила не можетъ быть обречена на жизнь себ наперекоръ. Гордость и могущество — родные братья. Я проклинаю свой жребій, я презираю себя, когда вспоминаю, что я — безвольное ничто: орудіе и только орудіе! — такое же, какъ вотъ эти пламенныя волны и каменныя глыбы, изъ которыхъ мы, служебные духи, извлекаемъ, сами не зная зачмъ, звзды, планеты и луны. Мы безсмертны, но меня приводитъ въ ужасъ мое безсмертіе… вчность безотвтной покорности и безсознательнаго труда! Если такъ сильно страдаю я — любимецъ Творца, больше всхъ духовъ неба посвященный въ Его тайны — что же должны чувствовать вы, безгласные духи низшихъ ступеней? Азраилъ! я ршилъ сбросить съ плечъ тяготящее насъ иго. Будемъ братьями! замнимъ свободнымъ союзомъ дружбы невольный союзъ подчиненія. Насъ много; Повелитель — одинъ. Онъ могучъ, но разв Онъ не распредлилъ между нами большую часть своего могущества? Тысячи братьевъ общаютъ мн помощь. Будь же и ты, другъ Азраилъ, моимъ союзникомъ въ брани и побд! И, — клянусь этимъ огненнымъ моремъ, — когда я стану главою вселенной, ты получишь въ обладаніе отдльный міръ, гд будешь царемъ и богомъ.