Грибификация: Легенды Ледовласого

Филин вцепился клювом в сапог Хрулеева. Хрулеев упал, спину свело так сильно, что он чуть не потерял сознание, птица потащила Хрулеева по земле, зажав в клюве сапог. В сухой траве рядом что-то блеснуло, Хрулеев левой рукой схватил Любин наградной нож. Тварь начала мотать головой, терзая сапог, обувь сползла с ноги Хрулеева.

Освободившись, Хрулеев оперся на раненую правую руку, заорал от боли и вскочил на ноги.

Филин видимо не разобрался, где кончается сапог и начинается Хрулеев, он продолжал терзать зажатую в клюве обувь, полагая, что оторвал Хрулееву ногу.

Хрулеев бросился на птицу и левой рукой вонзил нож в раненое крыло филина. Тварь оглушительно зажужжала, сапог выпал из клюва. Хрулеев выдернул нож из крыла, колено вдруг пронзила боль, филин теперь терзал Хрулеева когтями.

— Дети — зло! — заорал Хрулеев первое, что пришло ему на ум, и воткнул Любин наградной нож с надписью " Пусть же станет честью ее — любить всегда сильнее, чем любят ее«* в глаз филину по рукоять.

Жужжание резко стихло, как будто кто-то выключил звук. Схватившая колено Хрулеева когтистая лапа разжалась. Хрулеев провернул нож в глазу филина и выдернул его. Лезвие было перепачкано кровью и частичками мозга птицы.

Филин тяжело, как спиленное дерево, повалился на спину. Тюбетейка слетела с головы твари и покатилась по земле. Филин был мертв, его единственный оставшийся глаз бессмысленно смотрел наверх, в недоступные теперь навсегда сосновые ветви, где птица так любила летать.

Дохлая тварь со скрюченными когтями была похожа на огромного забитого под суп петуха-переростка. Колено у Хрулеева было разорвано, поясницу ломило, кисть правой руки нестерпимо болела и распухала на глазах.

На картофельном поле тем временем все еще кипела битва, но зона боевых действий теперь была далеко отсюда, на противоположном конце поля.

Хрулеев, все еще в одном сапоге, бросился к лежавшей на земле Любе. Оказалось, что девушка еще дышит. Левой рукой Хрулеев стащил с Любы общевойсковой шлем. Пухленькие губы и носик девушки не пострадали, зато вся левая половина лица была залита кровью, из щеки, вспоротой острой веткой, торчало мясо. Левый глаз был весь залит кровью, так что нельзя было понять, цел ли он. Другой глаз был закрыт. Левое ухо было разорвано, но не сильно.

Однако Хрулеева волновали не повреждения на лице, а последствия ранения большой веткой, на которую филин насадил Любу грудью. Хрулеев левой рукой расстегнул пробитую веткой камуфляжную куртку Любы и увидел, что свитер под курткой весь пропитался кровью. Хрулеев беспомощно огляделся, он не знал, что делать, правая рука болела все сильнее, отдаваясь в плечо и голову. Хрулеев тупо посмотрел на валявшегося рядом командира по кличке Твою Мать, изрешеченного пулями, тот уже умер. Потом Хрулеев вспомнил, что на Любе был штурмовой бронежилет, который она сбросила недалеко в лесу, а в подсумках бронежилета должна была быть аптечка.

Хрулеев встал на ноги, кое-как натянул, помогая себе одной левой рукой, снятый филином собственный сапог и бросился на поиски аптечки. Он бежал через сосняк, дыхание сбилось окончательно, в голове стучал ледяной страх. На кисть собственной правой руки Хрулеев старался не смотреть, она увеличилась раза в три и вся посинела.

Бронежилет Хрулеев обнаружил за холмом, заваленным трупами ордынских часовых. Привязанные к сосне кони все еще ржали и метались в панике, над холмом разносился аппетитный аромат шашлыка, это горел в костре убитый ордынец. Хрулеев неуклюже обшарил одной рукой подсумки бронежилета, первой ему попалась Любина жандармская рация. Хрулеев щелкнул переключателем каналов:

— Я Хрулеев, разведчик группы «Север». Прием. Гребень убит, петух сильно ранена. Повторяю, петух сильно ранена. Срочно требуется помощь. Мы на северной стороне поля, в лесу. Прием!

Рация шипела, но никто не отвечал. Хрулеев заорал:

— Прием! Курица, скорлупа, перо, группы «Юг» и «Центр»! Прием!

Снова шипение, несколько секунд спустя рация, наконец, ответила:

— Ломов, группа «Юг». Прием. Я уебываю отсюда. Повторяю — уебываю. Герман со своими войнушками пусть идет нахуй. Повторяю — нахуй. Пусть сам кушает свою картошечку. Как поняли, Хрулеев?

— Вас понял, Ломов, — голос у Хрулеева задрожал, — Нам нужна помощь, Ломов, петух сильно ранена и умирает. Прием.

— Вас понял, Хрулеев. Предлагаю добить эту суку и уебывать. Группы «Юг» и «Север» разгромлены полностью. Скорлупа и перо убиты. Курица и остатки группы «Центр» ведут неравный бой на южном конце поля. Битва проиграна, Хрулеев. Мы с мужиками сваливаем. Как поняли, Хрулеев? Прием.

— Вас понял, Ломов. Почему нет связи с курицей?

— Я ебу что ли? Хрулеев, прием.

— Где вы?

— Углубились в лес в сторону Луги. Передавайте Герману наше искреннее сожаление по поводу этой проебанной битвы... Постойте, Хрулеев... Здесь что-то...

Рация зашипела.

— Ломов, стойте! Мы пойдем с вами, подождите нас. Прием. Прием.

— Дети...

— Что? Прием. Не понял вас.

— Здесь дети повсюду...

В рации что-то щелкнуло, Хрулеев понял, что у Ломова началась стрельба.

— Прием. Ломов, прием. Прием, кто-нибудь слышит?

Но рация только шипела, Хрулеева больше никто не слышал. Хрулеев отшвырнул рацию, и хотел продолжить поиски аптечки, но вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он поднял глаза и увидел, что на вершине заваленного трупами холма стоит человек, полностью одетый в черное.

* Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого».

Здесь и далее цитируется в переводе В.В.Рынкевича под редакцией И.В.Розовой, М.: «Интербук», 1990

Топтыгин: Отчаяние

11 мая 1986

Закрытое административно-территориальное образование

«Бухарин-11»

Корова разлагалась на глазах.

Сначала у нее вытекли глаза, потом отвалились рога, изо рта выпал длинный язык. Вымя отпало от живота вместе с пучком ярко алых кишок, мясная жижа упала на пол коровника и взбулькнула. Кожа сошла с коровы пластами, обнажив кровавое мясо. Но и мясо вдруг подернулось синей дымкой и начало кипеть, растворяться.

Топтыгин хотел убежать, он бросился к дверям коровника, наружу, где бушевала гроза, и шел ливень. Но двери и стена вдруг стали уезжать, отдаляться от Топтыгина. Коровник расширялся, стены разъехались, потолок утонул где-то наверху в темноте. Топтыгин бежал к двери, но та уходила вдаль все быстрее, скоро она стала едва различимой точкой, а потом утонула в темноте. Теперь не было ничего, только бесконечная тьма вокруг, корова и перепуганный Топтыгин.

Звуки грозы стихли, слышно было только, как шипит растворяющееся на глазах коровье мясо. Топтыгин вдруг понял, что корова рожает. Из нее появилась голова теленка, без кожи и глаз. Корова рожала кровоточащий кусок мяса, в пустых глазницах теленка клубился синеватый туман.

— Это игра, да? Я тоже хочу играть, я буду, когда найду маму, — сказал теленок.

Топтыгин бросился бежать от него в пустоту, но это было бесполезно. Рожавшая корова двигалась вместе с Топтыгиным, как будто была привязана к нему невидимой и нерасторжимой нитью.

Мясо сошло с коровы и ее страшного приплода. Теперь они стали перемазанными синей жижей скелетами. Их кости кипели, корова вдруг оглушительно замычала.

— В скотомогильник, — сказал Топтыгин тоненьким и детским голоском.