Громкий шепот

Дверь с грохотом падает, оставляя за собой ворох строительной пыли. Зал заполняет десяток человек с оружием, направленным на человека, который сейчас абсолютно слаб, безобиден и беспомощен. Как и я на протяжении нескольких лет.

Я наклоняюсь, поднимаю и надеваю кольцо, являющееся для меня символом безопасности.

– Что с ним? – грубым тоном выдергивает меня из транса Хадсон и резко разворачивает к себе лицом. – Что ты сделала, ненормальная? – кричит он, краснея сильнее и сильнее.

Меня согревает теплое, словно одеяло, прикосновение к запястью. Рука теперь находится не в мертвой хватке детектива, а там, где я чувствую себя в безопасности.

– Не смей так с ней разговаривать! – громко, но властно произносит Макс, прижимая меня к себе.

Я вдыхаю его запах, впитываю тепло, дрожа слишком сильно, чтобы обнять в ответ. Затем поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с Хадсоном.

– Не переживайте. Он не умрет, я не такая, как он. Это всего лишь метиленхлорид. – Я оглядываюсь на беззащитного Алекса и произношу громким шепотом:

– Им я удаляю черный со своих картин.

Глава 26 Валери

Мы переступаем порог дома и как по команде выдыхаем.

Сейчас уже почти утро. После того, как Алекса арестовали, мы провели мучительные часы за допросом и дачей показаний. Боже, за последние месяцы я дышала реже, чем описывала в подробностях, как именно меня хотели убить.

Макс тоже докладывал каждый свой шаг, рассказывая о том, как выводил на чистую воду владельца клуба, в котором наркотиков оказалось больше, чем во всех Нидерландах.

Обычный пятничный вечер супружеской пары.

Совет: лучше смотрите «Сплетницу».

Мой трюк с отравлением тоже не остался без внимания. Я знала, что детектив Хадсон спустит на меня весь свой гнев, но это не его пытались убить несколько раз, поэтому он может идти туда, где не видно солнечных лучей. В задницу.

Алекс жив? Жив.

Информация есть? Есть.

Алекса как минимум посадят только за то, что он был правой рукой наркобарона. А если учесть, что его босс не был ему верен и сдал с потрохами каждый шаг своего верного помощника в попытке сгладить свою причастность к тому беспределу, что они творили, то я не знаю, когда вообще моему бывшему мужу суждено увидеть белый свет.

И слава богу.

Сожалею ли я? Нет.

Сочувствую ли ему? Да.

Ведь, как бы там ни было, даже самые ужасные и ненавистные нам люди просто в какой-то момент погрязли в черной краске. Измазались в ней с ног до головы, а потом дали впитаться в кожу, отравив в себе каждую частицу. Встали под ветер и дали ей высохнуть. Они просто перестали пытаться ее смыть или хотя бы разбавить другим цветом.

Возможно, моя сила в милосердии, но я действительно ему сочувствую, потому что на его пути не встретился человек, который бы заставил его стремиться к белому.

Как меня.

Да, я все еще далека от белого. Но у меня есть красный, желтый и множество других цветов. Исцеление все еще кажется чем-то недосягаемым, однако сейчас я хотя бы могу к нему приступить, не пугаясь собственной тени. Но только самому Богу известно, что мне делать с мужчиной, который по какой-то причине держит в своих руках мое сердце, состоящее из мелких острых льдинок.

Разберусь с этим завтра, наверное…

Мой телефон не переставал вибрировать всю дорогу по пути домой. Я смотрю на экран и несколько раз моргаю, не веря своим глазам. Моя мама сама пыталась выйти со мной на связь.

Четыре пропущенных вызова.

Пять сообщений.

Сегодня полнолуние?

В голове автоматически возникает ее нравоучительный тон.

Да ты издеваешься?

Я еще раз ошеломленно моргаю.

Да, мама. Я сегодня развлекалась от души. Ты даже себе не представляешь.

К больному горлу подступает комок горьких эмоций.

Внутри столько противоречивых эмоций, готовых разорвать меня на части, что сложно найти силы стоять в вертикальном положении, не говоря уже о том, чтобы что-то отвечать на ее истерику.

Почему? Почему за столько лет именно сегодня она решила вылить это дерьмо на меня? Может, это знак, что пора наконец-то посмотреть проблемам в глаза и покончить с тем, что тянет на дно? Как я сделала это сегодня.

Я поднимаю голову и смотрю на Макса, стоящего рядом. По его пульсирующей вене на шее и жесткому взгляду понимаю, что он тоже видел этот странный монолог.

В тот момент, когда я хочу заговорить, Брауни и Грейс со скоростью света вылетают из кухни и бросаются на нас. Мы превращаемся в какую-то мешанину из рук, ног, шерсти и влажных поцелуев (неясно, человеческих или собачьих). Вот моя семья. Совсем не та, в которой я родилась. Не та, что написала мне эти ужасные сообщения. А эти люди, которые рядом со мной прямо здесь и сейчас.

Я осознаю, что мои щеки влажны. Но не от поцелуев, а от слез. И это безумно приятно. Аннабель была права: плакать – это нормально. Иногда даже важно, чтобы чувствовать, что ты живой. Особенно после ночи, напоминающей игру на выживание.

– Я не находила себе места в своем доме, поэтому решила прийти к вам, – всхлипывает Грейс, целуя Макса в щеку.

– Все в порядке. – Он с нежностью успокаивает ее. – Считаю, мы отличная команда.

При взгляде на меня на его лице появляется усталая улыбка.

– Да, – все еще сипло произношу я.

Шея ужасно болит, а в горле до сих пор такое ощущение, словно его пронзает тысяча игл.

Грейс переключается на меня и обнимает до хруста.

– Матерь божья! – восклицает она с ужасом. Слезы еще сильнее начинают прокладывать дорожки по ее лицу, когда глаза находят отпечаток руки Алекса, окрасивший мою шею в фиолетово-синий цвет. – Это, наверное, ненормально, но я хочу его убить, – плачет Грейс, мягко проводя по синякам.

– О, поверь мне, не ты одна, – выплевывает Макс, направляясь на кухню. Мы следуем за ним, как утята за мамой уткой. – Пускай мой моральный компас покажется вам сбитым, но я надеялся, что Алекс задохнется к чертовой матери.