Гроза на Шпрее

Открыл дверцу. В темной пасти топки — обгоревшие, почти рассыпавшиеся листы сожженной бумаги. Присмотрелся. На черных клочках, колеблющихся от тяги, проступают буквы. Похоже, машинописный текст.

«Итак, Больман не лгал! «Маленький след… прочее рассыпается в прах…» Теперь все понятно. Дневники где-то здесь. Надо искать.»

Стало душно. На лбу выступили капельки пота. Руки в перчатках стали влажными. Григорий сбросил пальто и, положив его на стул, начал осматривать паркет. Стертые дубовые прямоугольники везде были плотно подогнаны друг к другу и даже не скрипели. Может, за портретами? Но и там лежал толстый слой нетронутой пыли; с застекленных рамок безразлично смотрели незнакомые лица.

Григорий устало опустился в кресло. Хотелось курить. Посмотрел на часы. Прошло два с половиной часа, а он ничего не нашел. Надо начать все сначала и поспешить. Ведь неизвестно, когда кончится вечеринка, участвовать в которой он отказался. Григорий снова взялся за стол. Еще раз тщательно перебрал весь хлам, перевернул листы бумаги, принялся простукивать стенки и вдруг… Что это? Задняя планка одного из ящиков немного толще других… Проверил. Так и есть: на полпальца толще. Вынул ящик, поставил его на стол и заметил на боковой стенке головку гвоздя. Зачем здесь гвоздь? Ведь ящик клееный. Тайник?

Григорий сбросил перчатку и ногтем осторожно подцепил гвоздь. Тот легко вышел из гнезда, и часть двойной стенки отпала, открыв маленькое углубление, в котором лежали четыре металлические коробочки. «Вот они где!.. Примитивный тайник, а сколько времени потрачено на его поиски. Надо было внимательнее смотреть!..» — ругал себя Григорий. Кассеты от «Кодака». Но проявлена ли пленка? Судя по тому, что в доме нет каких-либо химикатов для ее обработки — не проявлена. «Ну что ж, Вернер, поменяемся кассетами». Григорий достал кассеты Больмана, заменил их такими же, только пленка в них была чистой. Засунул ящик на место, надел ботинки, пальто и еще раз оглядел комнату. Все было на своих местах — так же, как и до его прихода. Вдруг приглушенный скрип спугнул тишину. Хлопнула входная дверь. Григорий прислушался. Ступени равномерно поскрипывали под чьими-то шагами. Скрип затих, потом послышался снова. Шаги замерли у дверей. Звякнул металл — кто-то вставлял ключ в замочную скважину.

Григорий бросился к окну и притаился за тяжелой шторой, рука нащупала в кармане рукоятку пистолета. Глухо щелкнул предохранитель. В передней послышался топот и ругань — видимо, вошедший споткнулся о ковер. Григорий узнал голос Больмана. «Почему он так рано вернулся? Ведь обычно оргии у них продолжаются до самого утра». Между тем Больман прошел в спальню и, повозившись, двинулся в ванную. В застывшей тишине послышался плеск воды.

«Вот тебе на! Как же теперь быть?» Выждав еще немного, Григорий вышел из своего укрытия, разминая затекшее тело. Осторожно, на цыпочках, подошел к окну. Оно выходило во двор и было не очень далеко от земли, но внизу, перед окнами подвального этажа, темнела широкая цементная яма. Вокруг нее торчали острые копья ограды. «Если прыгнуть, то напорешься на острие. Ну и глупое положение! А может, неподалеку желоб?» Григорий вылез на подоконник, открыл форточку и вытянулся. Холодный ветер брызнул ему в лицо горсть дождя, растрепал волосы. Вдаль тянулась голая мокрая стена, без карниза или выступа, за который можно было бы уцепиться. «Вот влип в историю», — с досадой подумал Григорий, опускаясь на пол. Рукавом пальто вытер подоконник. Мысли кружились в голове, опережая друг друга, в висках стучало. «Успокойся! — приказал он себе. — Безвыходных положений не бывает! Надо все спокойно взвесить… Значит, так…» Григорий подошел к двери и прислушался. Из ванной доносилось хлюпанье воды. Посветил в замочную скважину — ключ торчал в замке с обратной стороны. Легонько толкнул дверь — не закрыта. Слава богу!

У Григория было несколько возможностей: быстро пройти коридор и выскользнуть на улицу. Но парадные двери закрыты — пока он их отопрет, Больман может выйти в коридор. Второй вариант — окно. Связать портьеры, спуститься в яму, дальше попробовать зацепить занавеску за ограждение и по ней выбраться… Однако даже незначительный шум привлечет внимание Больмана… Можно действовать и так: когда Больман выйдет из ванны, оглушить его… Но тогда он поймет, что здесь кто-то был, и все полетит к черту… Дождаться утра и попытаться незаметно уйти?.. Нет, пожалуй, разумнее подождать, пока Больман заснет — а пьяные спят крепко, — и тогда вернуться тем же путем, которым пришел.

Приняв такое решение, Григорий успокоился и снова спрятался за портьеру. Сколько ему пришлось там простоять, он не знал. Когда из спальни донеслось легкое похрапывание, Григорий осторожно прокрался в прихожую, закрыл дверь в коридор, потом так же тихо открыл и запер парадное.

Когда он, наконец, вышел на крыльцо, ветер, как и прежде, протяжно пел свою тревожную песню. Надвинув на лоб шляпу, Григорий шагнул под дождь.

И вновь на горизонте — Хейендопф

— Итак, мистер Хейендопф, я решил принять ваше предложение. Очень хорошо, что вы переехали в Берлин и развернули работу в своем техническом бюро. Теперь мы с вами можем спокойно обсудить предложение Гордона. Ведь в наше время каждый выкручивается как может. На моем счету в банке лежит миллион марок, и я не против увеличить его, меня привлекает американский бизнес. С вашей помощью мы сможем провернуть еще не одну выгодную сделку, вроде той истории с иконами.

— О, господин Шульц, я очень рад, что вы правильно расставляете акценты. Вы человек молниеносных решений. У вас в крови есть что-то от американской деловитости, и, я надеюсь, мы быстро найдем общий язык, тем более, что обязанности ваши будут не такими уж сложными, а платим мы… Короче говоря… к вашему счету кое-что добавится, да еще и в нашей валюте.

— Надеюсь оправдать доверие и снабжать вас интересной информацией. Я уже сегодня прихватил с собой кое-что из того, что может заинтересовать мистера Гордона.

— Да, нас очень интересует ваша работа в «Семейном очаге». Это золотая жила для разведки. Столько людей — и все шито-крыто. Следует отдать должное Нунке, это он все придумал. Ваш материал я передам начальству и доложу обо всем.

Григорий закурил, прищурился и посмотрел в зал.

Боже, как ему надоели эти расфранченные дамы и господа. Стук ножей и вилок, сентиментальная немецкая музыка, эта «Розамунда…» Но надо терпеть…

— Кстати, Хейендопф, как там поживает та певица, которую вы вывезли из Италии?

— О, Джованна далеко пошла. Ею увлекся Думбрайт, босс, я пребываю в некоторой зависимости от него. Пришлось уступить и ее. А женщина… — глаза его похотливо сверкнули. — Правда, в последнее время она стала чересчур кусачей. Все ее не устраивало, стремилась добиться ангажемента, нервничала, часто плакала. Вот уж придется боссу с ней помаяться.

Григорий поднялся, подозвал официанта:

— Извините, мистер Хейендопф, но меня ждут неотложные дела. Теперь их особенно много. Да и не нужно, чтобы нас часто видели вместе.

— Я позвоню вам. Обращусь с просьбой разыскать своего «дядю». Когда приду «подавать заявление», мы все окончательно уточним. Назовусь немецкой фамилией, ну, скажем, Шнитке.

Григорий нервно расхаживал по кабинету. Крайне необходимо встретиться с полковником. Накопилось много неотложных вопросов. Есть очень важная информация.

Сегодня в разговоре с Нунке он попытается узнать о школе, возможно, тот вспомнит и некоторые фамилии. Беспокоит и Воронов. Григорий чувствует, как это насторожит шефа, хотя, судя по всему, шеф еще верит ему. Правда, тогда в ресторане босс не знал, что Воронов перебежал не к англичанам, а к русским. И это может изменить положение Григория. Ухудшить или укрепить? Ведь бегство Воронова сняло все подозрения с Домантовича, а в школе Гончаренко работал вместе с ним. Но все равно опасность еще не миновала…

Неизвестно, что содержится на пленке Больмана. Держать ее при себе очень опасно. Настораживает и обыск. Больман намекал, что готовит самых отчаянных головорезов школы к какому-то важному заданию. Если Григорий раскроет и сорвет его, ниточки потянутся к Шульцу, и тогда распутается весь клубок: дружба с Вороновым, встреча с Больманом, знакомство с агентом и, наконец, срыв засекреченной диверсии, о которой никто, кроме двух-трех исполнителей, не знал до разговора Зикке с Григорием.

Вызов к Нунке тоже тревожил. Григорий понимал, что речь опять пойдет о каком-то ответственном деле.