Группа крови

Обычно Шкабров спал чутко, но на этот раз его разбудил только стук в дверь. Собственно, это был даже не стук как таковой, а один-единственный удар – сильный и раздраженный. Абзац понял, что это дядя Федя вернулся из ежедневного похода за кефиром и выражает подобным образом свое неудовольствие по поводу тяжелого финансового положения, в котором оказался по вине квартиранта.

Абзац потянулся, скрипнув старыми пружинами кровати, и рывком сел, сбросив на пол ноги в носках.

Спал он, не раздеваясь, совсем как в те времена, когда алкоголь, этот неразлучный и коварный друг, валил его, бывало, с ног в самое неподходящее время, не дав даже стащить с себя брюки.

Шкабров зевнул и ожесточенно почесал затылок.

Новости какие-то, подумал он с легким недоумением. С чего это я завалился спать в середине дня? Да еще так крепко закемарил… И ведь не пил как будто… Оказывается, благополучие расслабляет. Вернее, не благополучие как таковое, а возвращение к относительно спокойной жизни после долгого периода нищеты и бедствий. Чувствуешь себя так, будто вернулся с войны. Не мудрено, что начинает клонить в сон!

Он немного посидел на кровати, слушая, как дядя Федя бродит по квартире, шаркая ногами, и чем-то бренчит в ванной. Надо было купить старику пол-литра, подумал он с легким раскаянием. Пускай бы тоже порадовался. Впрочем, сейчас мы отдадим ему деньги, а бутылку он купит сам, и радости будет ничуть не меньше. Даже больше, пожалуй. Предвкушать удовольствие – тоже удовольствие…

Он сунул ноги в ботинки и затянул шнурки. Господи, подумал он с тоской, до чего же надоело день-деньской ходить в этих кандалах! Тапочки, что ли, купить?

Деньги лежали на месте. Абзац на ощупь отделил от пачки две купюры и сунул их в задний карман джинсов. Чтобы окончательно проснуться, он закурил, после чего отодвинул засов и вышел в прихожую.

Свет в прихожей не горел, и Абзац сразу вспомнил, что лампочка перегорела еще пару дней назад.

Дверь ванной была приоткрыта, и из нее на грязноватый дощатый пол падала расширяющаяся полоса электрического света. Там, в ванной, что-то брякало, потом скрипнул вентиль старого крана и зажурчала вода. Абзац еще раз потянулся, хрустнув суставами, и вдруг замер в позе распятого, чутко принюхиваясь к какому-то новому, очень знакомому запаху, который неожиданно возник в прихожей, забивая кислую вонь позавчерашних щей и старого, сто лет не стираного тряпья.

Определив, наконец, чем пахнет, Абзац досадливо поморщился и решительно двинулся к ванной, чтобы пресечь безобразие. Чертов старый алкаш добрался-таки до стоявшего на туалетной полочке французского одеколона. Это вполне предсказуемое, в общем-то, событие служило неопровержимым доказательством сразу двух утверждений: во-первых, того, что разум не всегда способен одержать верх над слепыми инстинктами, а во-вторых, что вещи, которыми ты хоть немного дорожишь, лучше хранить подальше от посторонних глаз. Короче говоря, подальше положишь – поближе возьмешь…

Старое раздражение всколыхнулось в душе Абзаца мутной волной. Какого черта, в самом-то деле?

Почему он, Олег Шкабров, должен держаться из последних сил, когда у него более чем достаточно причин для настоящего запоя, в то время как старый алкаш неспособен потерпеть пять минут? Все-таки верно что бывших алкоголиков и бывших наркоманов в природе не существует. Алкоголики и наркоманы – это всегда алкоголики и всегда наркоманы, просто одни из них держат себя в руках, а другие нет. Настолько не держат, что воруют и пьют чужой одеколон…

Он рывком распахнул дверь ванной и с первого взгляда понял, что опоздал. Дядя Федя, красный, как свекла, со слезящимися мутными глазами и надутыми щеками, стоял над раковиной с пустым стаканчиком для зубных щеток в руке и, судя по его виду, прилагал мучительные усилия, пытаясь удержать дорогую французскую косметику в себе. Вид этого старого, насквозь проспиртованного животного окончательно вывел Абзаца из равновесия, и он с подобающей случаю вежливостью поинтересовался:

– Ты что это делаешь, старый козел?!

Дядя Федя поперхнулся от неожиданности и закашлялся, брызгая во все стороны благоухающей одеколоном слюной. Абзац отступил от него на шаг и усиленно задымил сигаретой, чтобы забить одеколонный аромат, который в таком контексте казался хуже любой вони. Ему приходилось сдерживаться, чтобы не засветить дяде Феде в глаз. В то же время где-то на задворках его сознания притаился бесстрастный наблюдатель, который четко фиксировал и беспристрастно оценивал все его слова и мысли.

Этот холодный и абсолютно трезвый тип непрерывно вмешивался в ход событий, комментируя ситуацию.

Он, видите ли, считал, что поведение Абзаца нельзя назвать разумным, чем безумно мешал Шкаброву, которому очень хотелось хотя бы раз в жизни дать себе волю.

Вместо того, чтобы извиниться, дядя Федя перешел в наступление. Упоминания о жуликах, бандитах, квартирной плате, участковом инспекторе, бессовестных буржуях и прочих прелестях современной жизни сыпались из него, как картошка. Абзац на секунду прикрыл глаза, но тут же открыл их снова, потому что это не помогло. Вот так и происходят убийства на бытовой почве, подумал он. Слово за слово – и готов свеженький покойник…

Тут дядя Федя окончательно распоясался, перешел на личности и докатился до того, что обозвал Абзаца чеченским бандитом, по которому плачет кутузка. Тогда Абзац сгреб дядю Федю за грудки и припечатал к стенке, да так, что с нее посыпался какой-то хлам.

– Помолчи, Федор Артемьевич, – негромко сказал он. – Ты, когда пьяный, много лишнего говоришь. А язык, он ведь, знаешь, не только до Киева может довести, но и до могилы.

– Ты… Ты… – пробормотал дядя Федя, трясущимися руками заталкивая обратно в штаны выбившуюся из-под ремня байковую рубашку. – Ты чего делаешь, гад? Ты меня, пожилого человека, в моем же доме…

Голос его внезапно дрогнул от приступа жалости к себе, и по горящей нездоровым румянцем дряблой щеке медленно скатилась одинокая мутная слеза.

Абзацу вдруг сделалось невыносимо тошно и муторно, как бывало наутро после жестокой попойки, когда он сидел на кровати, глядя на ободранные кулаки, и не мог припомнить, где был и что делал накануне.

Воистину, бывших алкоголиков не существует, подумал он с внезапным раскаянием. Ну, чего я, спрашивается, на него наехал? Одеколона мне жалко, что ли? Весь кайф старику поломал…

– Ладно, старик, – глухо сказал он и, обойдя дядю Федю, подошел к умывальнику. Вода с шумом полилась в треснувшую, заляпанную зубной пастой и ржавыми потеками раковину. – Ладно, – повторил он, споласкивая руки под тугой, сильно отдающей хлоркой струей. – Повоевали, и хватит. Про Грозный – это ты зря. Со зла ты это, Федор Артемьевич.

Ну, какой из меня чеченец? А деньги – вот, возьми.

Он сунул руку в задний карман джинсов и сделал то с чего, собственно, и следовало начать разговор.