Хендерсон — король дождя (другой перевод)
Шрифт:
— Королева Ясра. Матушка короля, — представил ее Хорко.
— Мэм, ваш визит — большая честь для меня.
Королева взяла мою руку и положила себе на бритую голову. У варири все замужние женщины бреют голову. Ей было легко сделать это: она была на пару футов ниже меня. Когда Хорко наклонялся, чтобы что-то сказать королеве, камни на его ушах болтались, как две бороды у петуха.
Я снял шлем, показывая ссадины и царапины на лице, оставшиеся после вчерашней церемонии. В глазах у меня горел, должно быть, какой-то сумасшедший огонек. Он-то и привлек внимание малого в черной коже. Тот сказал несколько слов Бунаму, а я положил себе на голову руку старой королевы и сказал: «Мэм, Хендерсон к вашим услугам. Переведи это, Ромилей». Его лоб сморщился больше обычного. Бунам тем временем начал разглядывать мои карты и книги короля. Я спрятал их за спину, подальше от него. Потом попросил Ромилея: «Скажи королеве, что у нее замечательный сын. И что я горжусь дружбой с ним».
«Зачем она пришла с этим душегубом Бунамом? — думал я. — С тем, кто отнимает остаток
Полуденная пора клонилась к вечеру. В Штатах в этот час обычно устраивают коктейли. Замедлялось вращение колес мироздания, небесные своды темнели и останавливались, и мир в согласии с самим собой, полный желания перемен, сбрасывал напряжение.
Я понял цель их прихода. Во-первых, узнать как можно больше о львице. Во-вторых, заставить меня отговорить короля от частых визитов к ней, поскольку Атти непременно принесет племени беду.
Говорил преимущественно Хорко, причем говорил на нескольких языках — на французском, английском и немного португальском. Лицо его багровело от старания, а уши с драгоценными камнями обвисали вместе с плечами.
Начал он с того, что немного рассказал о своем житье-бытье в Ламу. Вполне современный город: автомобили, кафе, концертные залы, многоязыковая речь на улицах. «Tout le monde tr`es disting'e, tr`es chic» [14] , — говорил он.
Я прикрыл ладонью глуховатое ухо и повернулся к нему здоровым. Увидев, что я слушаю внимательно, Хорко оживился. Было видно, что он влюблен в этот город. Годы, проведенные там, были лучшей порой его жизни. Это был его Париж. Я представил, как он построил себе дом, нанял слуг, завел женщин и целые дни, надев легкую полосатую куртку и сунув в петлицу бутоньерку, проводил в кафе. Он был недоволен, что его племянник Дафу куда-то исчез и отсутствовал восемь или девять лет. «Ушел из школы в Ламу, — говорил он. — Pas assez bon [15] . Плохо, очень плохо. Потом умер его папа, король Гмило. Moi aller chercher [16] Дафу. Целый год».
14
Город красивый, даже шикарный (фр.).
15
Это плохо (фр.).
16
Я искал его (фр.).
Хорко поднял над бритой головой королевы Ясры указательный палец, и по тому, как он был возмущен, я понял, что на него возложили ответственность за исчезновение племянника.
Хорко заметил, что мне не нравится его тон, и спросил:
— Ты друг Дафу?
— Друг, а что?
— Я тоже друг. Roi neveu. Aime neveu. Sans blague [17] . Опасно.
— Что еще опасно?
Бунам что-то сказал Хорко, а королева-мать умоляющим голосом воскликнула: «Саси ай. Ай, саси, Санчо!» — снизу ей не были видны мои глаза, она не знала, отзываюсь ли я на ее мольбу, и принялась целовать мне костяшки пальцев, как делала Мталба перед тем, как я отправился в поход против лягушек. Целовать мои загрубелые, исцарапанные, сплошь в ссадинах пальцы. Особенно плох был указательный, который я, подражая Панчо Вилье, направил из-под стола на кота.
17
Племянник короля. Любимый племянник. Без шуток. Опасно (фр.).
— Мэм, не надо, не надо! Ромилей, скажи ей, чтобы перестала. Я так уважаю ее, что будь у меня столько же пальцев, сколько клавиш на пианино, все они были бы в ее распоряжении… Что она все-таки хочет?
— Помочь сыну, господин, — пояснил Ромилей из-за моей спины.
— Разве он нуждается в помощи?
— Уберечь сына от львицы-колдуньи. Львица плохая.
— Они запугали старушку, эти двое, — сказал я и, хмурясь, повернулся к Бунаму с помощником. — Они — как жуки-могильщики, подавай им трупы, а если трупов нет, сами загоняют людей в могилу. Посмотри на эту летучую мышь с кожаными крыльями, на этого подлипалу. Ему бы привидений играть в театре. И морда у него, как у муравьеда. Скажи этим типам, что король Дафу — исключительно благородный человек. Найди выражение покрепче.
Моя похвала ничего не изменила. Они пришли просветить меня относительно львов.
За одним-единственным исключением у львов ведьмины души. Вместо своего отца король привел в селение Атти, а Гмило где-то еще бродит. Сельчанам это не понравилось, и Бунам пришел предупредить, что Дафу впутывает меня в колдовство.
— Да бросьте вы! Я не способен быть колдуном. У меня характер прямо противоположного склада.
Между Хорко и Ромилеем начались переговоры, и я понял, что положение действительно серьезное. Как выйти из него, если на тебя взвалили тяжелый камень? Бунам и иже с ним были встревожены до крайности: львица приносит беду. У нескольких женщин, которые в прежнем воплощении враждовали с Атти, случились выкидыши.
Вдобавок пришла засуха, которая прекратилась после того, как я поднял Муммаху. Так я завоевал популярность (я чувствовал, что краснею). «Мне ничего не стоило это сделать», — самодовольно подумал я. В этот момент Хорко сказал, что мне не следовало спускаться в логово Атти, и напомнил, что Дафу не обладает всей полнотой власти, пока не поймает Гмило, а поймать его мешает Атти. Старый король вынужден оставаться в джунглях среди дурных сородичей (остальные львы все до единого — зловредные существа). Народ считал, что львица соблазнила Дафу и он сделался не способным исполнять свои обязанности.Я попытался внушить моим гостям, что многие иначе смотрят на львов, что несправедливо обвинять всех этих диких кошек. Лидером антильвиных сил был Бунам. Я подумал, что немигающий взгляд, строгая складка на лбу, приспущенные веки должны означать (даже здесь, в Африке, где под высоким раскинувшимся небом землю покрывают бескрайние моря зелени) то же самое, что они означали бы в Нью-Йорке, а именно глубокомыслие.
— С королем надо ладить. Он исключительный человек и совершает исключительные поступки. Иногда великие люди творят бог весть что. Взять Цезаря, Наполеона или Чака — основателя государства зулусов. А наш король интересуется наукой. Хотя я не специалист, но полагаю, он думает о человечестве в целом, о том, что оно устало от себя, и природа должна сделать ему живительный укол в руку. Скажите спасибо, что Дафу не Чака, а то показал бы он вам.
Я надеялся, что моя угроза возымеет действие, но ничего подобного. Королева-мать по-прежнему держала мою руку и что-то шептала. Ромилей закончил переводить, Бунам выпрямился и щелкнул пальцами. Его помощник достал из-за пазухи предмет, который я поначалу принял за засохший баклажан. Он поднес его к моему лицу. На меня глянула пара мертвых глаз, взгляд их был безжизненный и какой-то конченый. Из приоткрытого рта не вырвалось дыхание. Одна ноздря была сплюснута, другая растопырена. У меня перехватило дыхание. Внутренний голос, который я услышал, когда взвалил на плечи труп, хотел заговорить, но до меня донесся только шепот. Думаю, некоторые люди ближе к смерти, чем другие. Я спросил судьбу, почему смерть всегда близ меня. Почему не могу отделаться от нее хотя бы на время? Почему?
— Ну и что это за штука?
Это была голова львицы-ведьмы. Она ушла в джунгли и спаривалась там со львами. Она околдовывала людей, подливала им яду. Помощник Бунама поймал львицу. Ее подвергли испытанию «судом Божьим» и задушили. Но она вернулась в другом теле. Это была та самая львица, которую Дафу привел домой. Атти.
— Ame de lion, — сказал Хорко. — En bas [18] .
— Откуда такая уверенность? — спросил я.
Я не мог оторвать глаз от ссохшегося баклажана, от этого безжизненного взгляда. Он многое говорил мне, как говорил и тот исполинский осьминог в аквариуме после того, как я посадил Лили на поезд. И я снова подумал то же, что и тогда: «Вот он, конец!»
18
Любит львицу. Это низко (фр.).
XVIII
В ту ночь Ромилей молился усерднее, чем обычно. Выпятив губы, он издавал стонущие звуки, идущие из самых глубин его существа. «Правильно, Ромилей, — сказал я. — Излей душу. Вложи в молитву самого себя». И все же мне показалось, что он не выказывает рвения, достойного истинно верующего. Поэтому, к вящему его удивлению, я вылез из постели и стал рядом на колени, чтобы помолиться.
Если хотите знать, не первый раз за последние годы я обратился к Богу. Ромилей взглянул на меня из-под нависших на его низкий лоб волос и облегченно вздохнул. Жалкий вид бедной королевы тронул меня, и я начал молиться. Молиться истово, ревностно. «Ты есть, ибо без Тебя не было бы ничего. Помоги мне исполнить волю Твою. Прости мне глупые грехи мои, вольные и невольные. Отец небесный, к Тебе обращаюсь я. Оборони меня от призраков и привидений, ото всего, чего не должно быть на белом свете. Ты избавил меня от свиней и не дай мне погибнуть из-за львов. И прости мне дурацкие поступки мои. Позволь мне возвратиться к Лили и детям».
Сложив ладони, я продолжал молча, безмолвно просить. Тяжелое тело тянуло меня к земле. Я отчетливо понимал, что оказался меж двух огней: между партией короля и партией Бунама.
Король был настроен продолжить свой эксперимент. Уверял, что даже взрослый сформировавшийся человек может меняться. В качестве примера приводил меня, того, кто должен перенять от его львицы качества животного.
Наутро после прихода Ясры, Бунама и Хорко я попросил о встрече с королем. Меня направили в его личный сад, разбитый по всем правилам искусства. Во всех четырех углах росли карликовые апельсиновые деревья. По стенам протянулась цветущая лоза. Король сидел на скамье, выложенной подушками, под раскрытым зонтом в своей широкополой бархатной шляпе, украшенной цепочкой из человеческих зубов. Жены вытирали ему лицо лоскутами цветного шелка. Потом они раскурили его трубку и подали ему крепкий напиток, предварительно задернув занавес. Возле одного апельсинового дерева сидел старик, игравший на струнном инструменте, похожем на виолончель. Он водил по струнам смычком со струнами из конского волоса, издавая скрипучие звуки. Старик был костлявый, с продолговатой головой и рядами морщин на впалых щеках. На затылке колыхалась паутинка волосков.