Хендлер, или Белоснежка по-русски

Он поправил одеяло, подтыкая его за Настиной спиной, и понял — сон улетучился, растворился в звуках таёжного ливня, угомонившего надоедливых насекомых. И только где-то рядом над лицом кружился нерешительный комар. Кирилл закинул руку так, чтобы тот не сел на Настино лицо, выждал укус — и прихлопнул чудовище на своей щеке, размазывая мокрый след под пальцами.

Полежав ещё немного, поднялся. Дождь провоцировал низменные желания и заодно одолела жажда: съеденная за ужином рыба просила пить. Настя брала в сарай на всякий случай бутылку с водой, но хотелось горячего чая, того самого, с травами, душистого и летнего, каким потчевала баба Алевтина.

Перед тем, как уйти, Кирилл проверил, плотно ли укрыта Настя, натянул свитер, взял плащ, под которым бежали вдвоём в сарай, и осторожно открыл скрипучую дверь. На него сразу обрушились сырость и громкая песня июльского дождя. Справив нужду, подумал и всё-таки решил воспользоваться предложением не запиравшей двери хозяйки, если что, вернуться ночью в домик. Пошёл к крыльцу, перепрыгивая через лужи в траве и подсвечивая себе фонариком телефона. На его перемещения забившийся в будку дворовый пёс Жулик сердито брехнул и опять уткнул нос в свой тёплый воротник.

В домике было не просто тепло — закрыто от гуляющего за стенами сквозняка, который в сарае нет-нет да и забирался под одеяло. Несмотря на то, что путь к печке с чайником освещался, Кирилл не рассчитал путь незнакомой обстановки — задел то ли за ведро, то ли за кочергу, криво оставленную в проходе. Грохот разбудил Фикса, и тот спросонок испуганно залился лаем.

— Тихо ты! Нельзя, свои! — громко шикнул на него Кирилл, но было поздно — из единственной спальни домика послышались шаги, и баба Алевтина, в ночнушке и с накинутым махровым платком поверх, появилась в темноте дверного проёма.

— Лампу зажги, на столе стоит. Спички рядом, — спокойно сказала она. — Вернулись?

— Нет, я пить хочу. Извините, что разбудил, — Кирилл смущённо крутил колёсики у ручки лампы — видел ведь, как зажигают, а не запомнил.

Бабушка помогла ему, на повторные извинения отмахнулась:

— Ничего, мальчик, я в дождь всегда плохо сплю.

Пододвинула к бокалу вазочку с вареньем, положила ложку, а сама уселась на стул рядом. Чай-кипяток, конечно, уже остыл, но ещё оставался приемлемо горячим, Кирилл пил, не зная, о чём говорить. Бабушка вдруг спросила:

— Любишь её? Или так, подружить решил? Нынче модно, если что не устроило — разбежались. Разучились искать друг друга и ждать, а девки потом сами детей поднимают на ноги: отцу, видите ли, другая любовь пришла…

Старушка зевнула, подумала и тоже налила себе чаю, добавляя какой-то свой состав, от давления. Кирилл помолчал недолго, собираясь с духом — не ответить было бы большим неуважением по отношению к хозяйке, весь день не пошутившей ни разу про жениховство.

— Люблю. Только недавно понял… И страшно немного… Боюсь, что не оправдаю доверия.

«Недавно» случилось пару часов назад. После нежностей и перешёптывания накатило такое откровение, что слёзы увлажнили глаза — хорошо, что в темноте Настя его не видела. До болезненно щемящего желания орать, перекрикивая дождь — что-то эдакое Беловы вскрывали в нём, обнажая. И тот момент, помимо желания шептать на ухо, в губы, шею и грудь ласковые слова признания, родилось подозрение, что весь этот деревенский антураж, тишина, которую так ценили местные жители-затворники, ему не просто нравится.

«Пазл щёлкнул — картинка собралась, значит, надо делать», — говорила Настя, сравнивания голос интуиции с мозаикой, когда стояла перед сложным выбором. Но всё ещё столица, въевшаяся до самого глубокого слоя, жила в нём, напоминая о только-только начавшихся концертах, адреналине от выступления и признания в виде аплодисментов и комментариев в соцсети.

— Да. Люблю так, как будто ждал её всю жизнь… Очень странное чувство, словно пазлы сложились…

Сам, тогда засыпая, проборм — отал в шею прижавшейся к нему Насти: «Спи, любимая», — а она замерла, погладила его лицо: «Мой Кир!» И что-то ещё, что он уже воспринимал как усыпляющее дождевое адажио.

Слишком всё было хорошо. Слишком сладко. И это пугало.

А проснувшись, на удивление отстранённо мельком успел подумать, что с Настей — то самое, а с Лерой — словно и не было, да и всё по-другому как-то прошло. Сплошное веселье, клубы два-три раза в неделю, постоянная скорость перемещения — и подумать о жизни некогда было. И наедине оставались — Лера чаще шутила и смеялась… Да, было забавно, но именно это и мешало прислушаться к себе, понять, чего требует душа.

— Ну, это ничего. Любишь — значит разберёшься. Вон уже словами Настиными говоришь.

Баб-Аля зевнула, напомнила, что входную дверь надо плотнее закрыть, и ушла в надежде уснуть. Кирилл же допил чай, налил ещё и вернулся с бокалом в сарай — вдруг и Настя проснулась от жажды. Но девушка крепко спала. Кирилл, нырнув к ней под одеяло, некоторое время прислушивался к обтекающим сеновал звукам и незаметно для себя уснул. Одна из самых важных в жизни целей найти родственную душу, наконец, была достигнута, а о том, как сохранить и сберечь своё сокровище, он обязательно подумает завтра.

Глава 14 Дела житейские

Он проснулся и первые минуты прислушивался к знакомой возне коз, хрустко жующих сено, и деловитому бормотанию петуха, нашедшего нечто интересное для куриц. Одна из них читала куриный рэп, предчувствуя скорое появление яйца. Хотя вчера всё небогатое хозяйство бабы Али днём перемещалось во дворе и за его пределами, сейчас почему-то оказалось запертым в помещении, а судя по полосам света, падающим через мутное окно, утро давно наступило.

Насти рядом не было, значит, не захотела будить. И Кирилл поднялся, отряхнул, как мог, травинки, прицепившиеся к штанам, вышел на улицу, перекинув свитер через руку. Понял, почему курей и коз не выпустили — солнце только-только набирало силу, и земля ещё не впитала в себя всю ночную влагу. По тяжёлой и сочной траве дошёл до крыльца, чертыхнулся, когда Жулик неожиданно тявкнул из такой же сырой, как и всё окружающее, будки.

В домике было привычно сухо и уютно: снова топилась печка и, если верить носу, в кастрюле на печке кипел бульон.