Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Письмо к Роберту было последней бумагой, которую я составлял для Ролло. Он решил снова отправить меня в Бауэкс. А сам принялся за строительство дворца для себя где-нибудь подальше от Руана. Он хотел показать своим людям, что можно жить нормально, без войны, без городов, которые он ненавидел и которые, как он считал, годны только как укрытия во время военных действий. Между Ролло и Франко возникли разногласия, и дружба их кончилась. Франко, не переставая, жаловался, что Ролло безраздельно захватил всю власть.

По дороге в Бауэкс я увидел, как гнали куда-то закованных пленников. Позже я узнал, что это пойманные воры. Ролло добивался порядка силой, и это было только началом…

Кроме всех тех людей, которые жили в доме Полы в Бауэксе, там была еще одна француженка из Бретани, дальняя родственница Полы, сирота; ее звали Эдит. Она влюбилась в датского ярла, и они поженились на датский манер. Датчанин имел семь кораблей и был хорошим человеком. Скоро датчанам надоело грабить и странствовать, они стали рыбачить и прибыльно торговать вместе с французами. Но такая жизнь не могла удовлетворить ярла. Он решил попытать счастья в Испании. Через полгода после его отплытия Эдит родила дочь. Пола пожалела бедную женщину и взяла ее к себе вместе с новорожденной девочкой. Прошел год. Ходили слухи, что датчане попали в плен и погибли. Эдит, потеряв всякую надежду, наложила на себя руки. Маленькая Николь осталась одна. Поле пришлось полностью взять на себя заботу о девочке. Николь стала родной сестрой Герлог и Вильгельма. Все полюбили ее. Больше всех, наверно, Вильгельм. Девочка была молчаливым, приятным ребенком, никому не причиняла никакого беспокойства. Пола любила ее как собственную дочь.

Глава VII

Вернувшись в Бауэкс, я рассказал Поле про Гислу, Пьера и Поля. Моя клятва соблюдать тайну исповеди, которой я так кичился перед Ролло, теперь не имел никакого значения. Я ничего не мог поделать с собой, так велика была сила моей любви! Я страстно хотел завоевать доверие Полы, хотел доказать, что ради нее готов совершить клятвоотступничество и даже преступление. А может быть, я просто стремился обладать ею? Не знаю. Конечно, у меня было желание облегчить страдания Полы, помочь ей понять несчастную принцессу. Пола могла бы почувствовать, что Гисла страдает. Но она не проявила никакого снисхождения.

Она вполне могла забеременеть от одного из своих друзей, а потом спокойно сказать, что ребенок — наследник Ролло. И Карл замучал бы всех епископов и архиепископов вплоть до папы римского, чтобы заставить Ролло признать своим преемником внука французского короля. А положение Ролло и без того было шаткое. У нет не было друзей среди церковников.

— Может быть, у Гислы родится дочь, — робко перебил я.

— Ничего подобного. Когда за дело берутся темные силы, то все происходит только самым худшим образом. Ролло должен прогнать ее сейчас же, до того, как обнаружатся результаты ее тайных встреч с друзьями. И ты, Хейрик, обязан все это сказать Ролло. И немедленно.

Все складывалось из рук вон плохо. Хуже и быть не могло.

— Но, дорогая Пола, я же ничего не могу утверждать. Подозрения Ролло еще сильнее, чем мои, но у нас нет твердых оснований, чтобы обвинить Гислу. А рыцарей, у которых можно было бы что-то узнать, нет в живых. Ролло слишком быстро разделался с ними. И от Гислы ответа не добиться. Ни под какой пыткой она не станет свидетельствовать против себя самой.

— Она уже сделала все, что могла, — сказала Пола. — Ты, кюре, должен знать, как велики ее грехи.

— Но, Пола, милая, ни Пьер, ни Поль не были моими духовными детьми: мне они не захотели исповедаться до конца. Поэтому я не могу быть свидетелем. И потом, подумай, какой разразится кошмарный скандал. Гисла, дочь французского короля, станет обвинять Ролло в сожительстве с тобой. А Ролло и без того уже нарушил законы страны, повесив Пьера и Поля без разрешения короля. Король может признать, что послал к Ролло шпионов, но он никогда не позволит вести процесс против своей дочери. Епископ благословил союз Гислы и Ролло, и теперь только Папа Римский может расторгнуть брак. Весь христианский мир встанет на защиту Гислы и короля. Положение Ролло ухудшится во много раз. Как ты думаешь, что после этого произойдет?

Она рассердилась и назвала меня язычником. Я был поражен. Назвать христианского кюре язычником — это уж слишком! Пола была возбуждена до крайности, и я никак не мог понять, к чему она клонит. Она посмотрела на меня и сказала:

— Если брак Ролло и Гислы не сопровождался физической близостью, то такой брак считается недействительным, а женитьба ненастоящей. И разве не это волновало короля? А что мешает мне отправить послов к королю Карлу и сказать, что я знаю точный ответ на его вопрос?

Дева Мария! И я восхищался умом и мудростью этой женщины! Но я не спешил с ответом. Я хотел, чтобы она сама поняла, обрадует ли она Ролло таким поступком.

— Уясни себе, в этом случае расторгается не только брак с принцессой, но и договор Ролло с королем. Карл забирает Гислу в Лион, и Нормандию он тоже забирает обратно, Ролло едет в Бауэкс, а ты становишься его законной женой. Так? Как можно избавиться от жены, если приедут врачи и установят, что Гисла перестала быть девственницей?

Обо всем этом Пола не подумала, и, когда я объяснил, расстроенно вздохнула.

— Обездоленный, обманутый Ролло! А я так круто обошлась с ним!

Как быстро скачут у нее мысли. Я пытался внушить ей: совсем не надо так сильно ненавидеть Гислу. Но не сумел.

— Что ж, тогда остаются два выхода: либо я рассказываю Ролло обо всем, что узнала от тебя, либо ты сам придумываешь, каким образом можно избавиться от Гислы. И побыстрее. Нельзя терять времени.

У меня сердце ушло в пятки. Интересно, какой выход имеет в виду эта одержимая женщина? В любом случае ничего хорошего мне ждать не приходится. Возможно, меня постигнет участь Дионисия. Последнее почему-то меня пугало больше, чем опасность остаться без головы. Пола подошла ко мне и потрясла, словно хотела пробудить ото сна, заставить посмотреть на нее. Глаза ее горели опасным огнем, она крепко сжала мою руку.

— Если ты сумеешь, получишь от меня тот подарок, о котором мечтаешь.

Щеки мои пылали. В смятении и страхе, близком к ужасу я подумал: «Все ясно, в нее вселился дьявол. Дьявол говорит ее устами». Я похолодел и не мог произнести ничего, кроме тех слов, которые неожиданно вырвались:

— Пойди прочь, сатана!..

Снова начались мои занятия с Вильгельмом. Он, наверно, замечал, как я встревожен, в каком смятении пребываю, но больше не задавал невыносимо трудных вопросов. Мы были дружны по-прежнему. Я учился вместе с ним. Никогда бы не мог представить, что у ребенка могут возникать такие глубокие мысли и что он способен разбираться в сложнейших богословских проблемах. Мы также занимались датским, на котором изъяснялись многие жители северных стран. Однако на разных островах бытовали разные диалекты. Вильгельм обратил внимание, что я говорю несколько по-иному, чем его отец, а Ботто как-то отлично от нас обоих. Я объяснил: то же самое происходит с французским языком. В Руане говорят не так, как в Провансе, и так далее. Вильгельм иногда оставался в доме Ботто. Ролло хотел, чтобы сын свободно владел датским, языком его народа. Впрочем, в Бауэксе почти все говорили по-датски. Конечно, здесь жили и французы, но они уже успели привыкнуть к датскому. Лишь одна Пола постоянно говорила с детьми только по-французски. Она надеялась, что Вильгельм, рано или поздно, получит титул французского графа. Поэтому он должен знать язык и культуру Франции лучше своих подданных.

Король Карл III Простоватый не знал ничего, кроме алфавита, и с трудом мог написать несколько слов. Его королева-англичанка Фредеруне знала и того меньше. Она даже не научилась сносно говорить по-французски. А у всех графов была одна общая особенность: они не считали нужным учиться читать и писать, полагая, что для этого есть ученые слуги. Вильгельм не будет таким варваром. Когда он вырастет, никто не посмеет назвать его диким нормандцем. Никто не сможет смотреть на него сверху вниз, как на сына беженца и эмигранта, изгнанного из своей страны. Пола считала, что Вильгельму понадобиться учитель-француз, который сможет лучше, чем я, уроженец острова Готланд, передать ему сокровища французской культуры. Однако разговоры по поводу французского учителя прекратились, потому что Вильгельм под моим руководством делал большие успехи. Он рассказал матери, что родные дети Ботто имеют учителя, который знает гораздо меньше, чем я, несмотря на то, что родился во Франции. Наверное, так оно и было. Я ведь вынужден был учиться с самого детства и стремился как можно скорее и лучше овладеть французским языком.