Хоксмур

Время так и летит, говорит она, ах, мне бы хоть частичку его возвернуть, господин Дайер, ведь причин у меня на то великое множество.

Времени, госпожа Бест, не вернуть, разве что лишь в воображении.

Ах уж эти мне поэты, господин Дайер! Тут она опять на меня глядит и говорит, вздыхаючи: мне бы и ни к чему былое воспоминать, будь то, что нынче происходит, душе приятственнее. С этими словами положила она руку на перила, да как закричит: опять пыль, да я же тут только намедни чистила!

В сей момент мне захотелось быть с нею любезным, ибо кому во всем громадном мире, кроме нее, мог я довериться? Вы не больны ли, спрашиваю я у нее.

Больна, да сама не ведаю, чем, отвечает она, спускаючись ко мне по леснице, однакожь чахну я от нехватки общества: всех развлечений у меня — собачка да кошечка мои, сама я бедная вдова, как Вам, господин Дайер, известно, дом же этот старинный, в нем шум то и дело подымается, от чего мне лишь расстройство. Тут она засмеялась, а сама меня подталкивает, и я почуял винный дух, шедший из ея рта.

Что ж, госпожа Бест, говорят, будто в сих старых домах призраков обитает, что в ином мавзолее, так что в болтовщине Вам недостатку не будет.

Мне не слов, а деяний потребно, отвечала она, знаете, господин Дайер, что плоть моя отнюдь не монашенская.

На сем я отступил от нее, не зная, что говорить, но тут как раз и Нат Элиот пришел из моей комнатушки, и я его окликнул: Нат, ах ты, разбойник эдакой, сейчас иди в кухню да займись моим ужином. Тогда и госпожа Бест ему говорит: расскажи, Нат, господину Дайеру про того господина.

Какого господина? спросил я.

Имени он своего не назвал, верно я говорю, Нат?

И послания, добавил Нат, тожде никакого не оставил.

И в голове у меня появился такой образ: господин Гейес, разбойник эдакой, которого голова, что куча помойная, никудышной Инспектор, автор писем, мне угрожающих, пришел к дверям моего жилища, осведомленный о том, что меня дома нету, пришел с целью меня расстроить, сбить с толку, ввести в смятение. Я наблюдал за ним семь дней, прошедшие с тех пор, как оставил для него записку, и полагаю, что он следует за мною повсюду, где возможно.

Госпожа Бест говорила, перебивая мои мысли, и последния ея восклицанья донеслись до меня, будто колокольный звон: ничего, говорит, не слыхать, кроме разве споров по части выборов, верно я говорю, господин Дайер? (Верно, пылко добавил Нат.) На улице видала я госпожу Ванлей — у ней дом на углу (знаю я этот дом, вскричал Нат), — и разговоры ея меня несколько удивили, ибо политика эта, как лихорадка, коею теперь и женщины, кажется, заразились. (Что ж теперь делать? спрашивает Нат, придя в смятенье от сих новостей.) А она, смеючись над Натом, усевшимся на нижнюю ступеньку лесницы, продолжает, как же, немного оперы, и болезнь эту как рукой сымет, верно я опять же говорю, господин Дайер? Да как запоет:

Пускай года под парусом плывут и мчатся вдаль,

Гоните прочь печаль, друзья, гоните прочь печаль!

Пусть время льется через край, а чаша лишь одна,

Мы будем пить до дна, друзья, мы будем пить до дна.

Пойду–ка я ужинать, говорю я, напуская на себя веселый вид, в согласьи с ея песенкою, а то естьли лечь спать голодным, то среди ночи проснусь.

Ах, говорит она, Вы уж не забудьте ночную рубаху надеть, сделайте мне такое одолжение.

Нат входит в кухню, я же подымаюсь по леснице Вечности к себе в спальню, в ожидании мига, когда небольшого удара достанет, чтобы швырнуть меня в яму. Господин Гейес, ах, господин Гейес, что вы можете знать, что я могу поделать? До конца работы моей столь далеко, что и надежды никакой на конец не питаю; войдя к себе в спальню, я тотчас направился к стулу и изверг из себя целый ливень, что причинило мне страдания.

На завтрашний день постиг меня другой удар. Я умел скрывать свои мысли, будучи в конторе; с Вальтером Пайном, и с тем вел себя сдержаннее обыкновенного, ибо не знал, под чьим он пребывал влиянием.

Гейес, злодей эдакой, по–прежнему за мною следил, в то же утро случилось ему изучать некие чертежи в моей комнате, когда мы с Вальтером там работали. Верно ли я понимаю, говорит он, что в новой церкви Св. Марии Вулнот Вы желаете деревянный карниз пустить по кругу, потолок сделать простой, без панелей, а ступени в башне — из Портландского камня?

Так я и задумал, господин Гейес.

И шпица не будет?

В шпице надобности нету; указанные в первых чертежах оказались куда как тонки.

Ну что ж, говорит он, Архитектор–то Вы. А после продолжает: а что, известно ли о сем сэру Христ., а также и о сильном промедленьи?

Что принадлежит до шпица, отчет я ему уж давно предоставил, отвечал я, стараясь удержать желчь, касательно же до промедленья, сэру Христ. известно о том, что работе нашей воспрепятствовала смерть каменщика. Известно ему также и то, продолжал я, что церковь свою я закончу в срок, мне данный, не взирая на то, что первоначальная постройка пребывала в столь плачевном состоянии. (На сей счет возможно добавить вот еще что: смерть сына, Томаса, каковую повлекло падение с колокольни Спиттль–фильдской церкви, произвела странное влияние на каменщика, господина Гилла. Он умер у себя в спальне внезапным образом: пораженный апоплектическим припадком, он упал на очаг, где лежали горящие уголья, и спина его вместе с боком были обожжены столь тяжко, что не оставили ему никакой надежды.)

Что ж, господин Дайер, снова говорит Гейес, змий эдакой, все в Ваших руках, извольте хоть строить, хоть ломать. И с этими словами он ушел из моей комнаты, улыбнувшись Вальтеру.

Улыбка сия меня привела в ярость, и более сдерживаться я не мог. Провидение, сказал я Вальтеру, позаботилось о том, чтобы большинству людей не способну быть предрекать свою судьбу, истина же такова: одному из тех, кто был в сей комнате, непременно должно умереть.

Всем нам должно умереть, пробормотал Вальтер, кинувши на меня странный взгляд.

Да, отвечал я, однакожь трудно установить, кто болен, а кто здоров.

Ушел я из конторы в шесть, когда же Гейес, разбойник эдакой, прощался со мною в передней, то я ответил на его поклон, хотя и холодно. Стоял вечерний туман, однакожь не столь непроницаемый, чтобы сия птичка с своим ястребиным взором не могла за мною последовать. Словом, я пошел со всею возможною скоростию по Вайтгаллу и повернул на Стренд, и на всем протяжении пути слышал звук каблуков, следовавших за мною. Однажды я обернулся, но злодей от меня спрятался; что ж, говорю я сам себе, ты у меня попляшешь, недаром же тебе в один прекрасный день среди обезьян в Аду заводилою плясать. Ускорив шаг, я направился к Севен–дайелс, не трудясь поворачивать головы, ибо знал, что упускать меня ему не захочется; однако, дойдя до Св. Джильса, я перешел дорогу на всей скорости, а он, верно, остался на той стороне, задержанный движением карет. За тем я поспешно миновал Грап–каурт и завернул в Красныя ворота, куда вела полузамощенная дорожка. Тут я стряхнул с себя туман, постоявши у двери. Вошел–то я храбро, ничего не скажешь, но, увидавши у стойки письмо, едва ли не рухнул на пол. Надписано оно было: господину Дайеру, оставить в Красных воротах, что в Грап–каурте; обращаться с осторожностию. Какой же пророк способен был предвидеть, где я окажусь, и рассчитать, что приду в этот день? Дрожащими руками раскрыл я письмо и прочел вещи невыносимые: настоящем сообщаю Вам, что о Вас будут разговаревать, так что к тому понедельнеку уберайтесь поздорову из конторы, а не то хуже будет как пить дать.

Сие наполнило меня ужасными предчувствиями, и я неверным шагом направился в угол, дабы сокрушаться над ними там; мальчишка за стойкой спросил меня, чего мне угодно, я же не давал ответа, покуда он не подошел ко мне и не тронул меня за руку, от чего я страшно вздрогнул. Чего изволите, сэр, сказал он со смехом, и я спросил пинту крепкого элю. Пока я пил, размышленья мои текли следующим образом: Гейеса, собаку эдакую, видно по тому дерму, что он мне послал. Вынюхать его было несложно, когда он всюду гадил. Да и в том, что он письмо свое положил тут, странного не было — разве не сам же он меня сюда и загнал? Сие меня порадовало, ибо, хоть он и полагал себя, быть может, моим преследователем, на деле это я за ним следил. Мы вращались вокруг единой точки, и, хоть поначалу и двигались путями противоположными, нам непременно предстояло повстречаться на окружности, в том или же ином месте. Стало быть, избежать меня у него было не более возможности, как у вора избежать виселицы. Ежели ветер мне будет попутный, он сам же в дураках останется за то, что вздумал меня дурачить. Тут я подумал вот о чем: злодей мне делает намеки, пишет чепуху, однако много ли ему на деле удалось разузнать о моей работе? Известно ли ему о Мирабилисе или о том человеке по имени Джозеф? О жертвоприношениях он знать ничего не мог, сие не вызывало сомнения, ибо кровь была пролита во тьме и тайно, однако я не мог притти к заключению касательно до того, не выследил ли он меня на Блек–степ–лене прежде, как дом перерыла толпа бездельников.