Хоксмур

Но Хоксмур знал, что он существовал, знал, хотя ни разу не упоминал о ночной погоне, что убийца находится к нему ближе, чем когда бы то ни было. Бывали даже случаи, когда он решал, что за ним следят, а как–то ночью, лежа без сна, он придумал, что ему самому надо одеться бродягой, чтобы захватить того врасплох; но не успела эта идея появиться, как его затрясло и он отбросил ее. Вечерами он подолгу гулял, стараясь гнать от себя подобные мысли, но обнаружил, что его постоянно тянет в те же места, что и раньше. Однажды, например, он вошел в парк позади Св. Георгия–на–Востоке и сел на скамью рядом с заброшенным музеем: именно тут, на этой скамье, он разговаривал с отцом убитого ребенка, тут ему попались на глаза иллюстрации в книжке, которую протянул ему плачущий мужчина. А теперь, глядя на деревья возле церкви, он размышлял о спокойствии жизни, которая сама походила на парк, где нет людей, — а значит, он может сидеть и глядеть на эти деревья, пока не умрет. Но это мгновение покоя лишило его присутствия духа, видимо, потому что означало: его жизнь кончена.

Каждый вечер, вернувшись домой после блужданий, он брал в руки белую записную книжку. Сперва он подносил ее к к самому носу, чтобы насладиться легким запахом воска, который еще хранили негнущиеся страницы. Он заново перечитывал каждую фразу, потом пристально всматривался в рисунки, словно в них могла скрываться какая–то улика. Но они молчали, и как–то ночью он в ярости выдрал страницы и расшвырял их по полу. На следующее утро, проснувшись в панике, он посмотрел на разбросанные листки и вслух произнес: «Откуда гнев? Истоки где его?»[65] Потом собрал страницы, разгладил их ладонью и пришпилил булавками к стенам. И теперь, когда он сидел, глядя вниз, на Грейп–стрит, его окружали буквы и образы. В такие моменты, сидя здесь, почти не шевелясь, он находился в аду, и об этом никто не знал. Тогда будущее становилось до того ясным, будто он вспоминал его, вспоминал вместо прошлого, которое больше не мог описать. Впрочем, никакого будущего, никакого прошлого все равно не было — лишь невыразимая тоска его собственного «я».

Так и вышло, что, когда они с Уолтером сидели в «Красных воротах», он почти не мог говорить, только сидел, опустив глаза на свой стакан, а Уолтер с тревогой наблюдал за его лицом. И все же он пил, чтобы освободиться и заговорить, — ему казалось, что он утратил связь с миром и сделался точь–в–точь похож на картонную фигурку в кукольном театре, слегка подергивающуюся в такт дрожанию руки, которая ее держит. Но сумей он обрести голос, такой, что исходил бы не от кого–то, съежившегося на земле, а от него самого…

— Вы знаете, — пробормотал он, и Уолтер потянулся вперед, чтобы его расслышать, — вы знаете, что убийцы, когда решают покончить с собой, делают так, чтобы похоже было на новое преступление? А знаете, сколько их погибает от удара молнии? Много. Больше, чем можно себе представить. — Он огляделся вокруг, стараясь не привлекать внимания. — Знаете, когда–то давно, теперь уже очень давно, говорили, что образ убийцы можно увидеть запечатленным в глазах жертвы? Если бы мне только удалось подобраться так близко. И еще вот что. Бывают люди, которые до того боятся быть убитыми, что умирают от собственного страха. Что вы на это скажете?

Уолтер почувствовал, что его ноги трясутся от подавленного желания бежать, и быстро поднялся принести еще выпить. Когда он вернулся, Хоксмур пристально взглянул на него.

— Уолтер, я знаю, я это чувствую. Знаете, я могу войти в дом и почувствовать, что тут произошло убийство. Я это чувствую.

И он громко расхохотался, отчего другие разговоры в пабе на миг стихли.

С полу сметали осколки разбитого стакана, и, пока Хоксмур наблюдал за тем, как каждый осколок сияет на свету по–своему, Уолтер ухватился за возможность высказаться.

— Как вы считаете, сэр, может, вам стоит передохнуть от этого дела, отдохнуть как следует?

Хоксмур был заметно обеспокоен:

— Кто вам велел это сказать?

Уолтер попытался его успокоить:

— Никто не говорил, только это тянется уже восемь месяцев. Вам же отдых полагается.

— Странное это слово: полагается. Вы понимаете, что оно означает?

— Ну как, понятно: когда что–то нужно.

— Нет, оно означает, что человек что–то заслужил. Стало быть, я заслужил отдых.

Уолтер заметил, как трясется рука Хоксмура, а тот крепче вцепился в стакан.

— Не знаю, сэр, что на это сказать. — Он взглянул на Хоксмура, не без дружелюбия. — Вам все это скоро сниться начнет, — мягко заметил он.

— Откуда вы знаете, может, мне это уже снится? — Голос его прозвучал слишком громко, и в помещении внезапно снова воцарилась тишина.

Хоксмур опустил глаза, смутившись; это и был тот момент, которого дожидался Уолтер.

— Просто, сэр, мне кажется, что у нас никакого прогресса не видно.

— Так вам кажется?

— Так всем кажется, сэр.

Хоксмур резко взглянул на него, и в эту секунду взаимоотношения между ними переменились навсегда, пусть неуловимо.

— У нас нет фактов, — продолжал Уолтер, — и в этом наша проблема.

— Все–то вам известно, Уолтер. Про все эти факты, которых у нас нет. — Хоксмур совсем помрачнел. — Как по–вашему, два человека могут хоть что–то видеть одинаково?

— Нет, но…

— А значит, ваше дело — интерпретировать то, что они видели, интерпретировать факты. Так или нет?

Уолтер не понимал, куда клонится разговор, и решил его закончить.

— Да, сэр.

— Тем самым, факты ничего толком не означают, пока у нас нет их интерпретации?

— Верно.

— А откуда берется эта интерпретация? От вас, от меня. А мы с вами кто? — Хоксмур повысил голос. — Вы что, думаете, я не переживаю, когда у меня на глазах все разваливается? Переживаю, но не о фактах. О себе. — Прервавшись, он провел трясущимися руками по лицу. — Жарко тут, или это мне кажется? — Он вытащил платок вытереть со лба пот, а потом, не дождавшись от Уолтера ответа, добавил: — Я его найду.

Потом, позже, он услышал свой голос:

— Я ведь вам про записную книжку рассказывал? — Но ему удалось остановиться, и он, бормоча извинения, еще раз пошел к стойке; ждавшие там три женщины обернулись и засмеялись, когда он с ними заговорил. Уолтер наблюдал за его фигурой, обливающейся потом, неуклюжей, а он сказал им, подмигнув: — Я вам кое–что покажу, такое, что вовек не забудете. Хотите посмотреть? — И они опять засмеялись.

— А что это? — спросила одна из них. — Это для нас специально? Наверно, маленькое такое.

И они захихикали, но смолкли, когда он вынул из кармана пиджака какие–то фотографии и с торжествующим видом поднес их к свету.

— Уберите его отсюда! — с отвращением закричала та же женщина. — Нечего нам тут всякие гадости совать!

Тут Хоксмур сам взглянул на то, что держал в руках, и склонился, будто в молитве. Уолтер, подойдя к нему, увидел, что это — фотографии жертв убийств.

— Давайте–ка уберем их, сэр, — тихонько сказал он. — Я вас обратно провожу.