Хоксмур

Хоксмур, зевая, сунул снимки в карман, и Уолтер повел его домой.

*

Хоксмур вздрогнул, услышав, как звонит телефон на его столе. Это оказался заместитель начальника полицейского управления, желавший срочно его видеть; тем не менее, стоило ему подняться со стула, как он совершенно успокоился. По–прежнему спокойный, он поднялся на лифте на тринадцатый этаж и вошел в большой кабинет. Замначальника смотрел в окно на серый дождь; такими и будут твои вечные муки, подумалось Хоксмуру, — смотреть в окно, вечно, скорбно. Но фигура быстро обернулась.

— Простите меня, Ник.

— Простить вас? За что? — В лице Хоксмура читалось смятение.

— Простите, что вот так вызываю. — С этими словами он сел, прочистил горло. — Как движется расследование, Ник? Удалось вам к нему подобраться? — Зазвонил телефон, но он, не обращая внимания, ждал от Хоксмура ответа. Потом, в затянувшейся тишине, добавил: — Знаете, Ник, нет уверенности, что мы продвигаемся.

— У меня есть. Всему свое время, сэр. — Хоксмур стоял, вытянув руки по бокам, едва ли не по стойке «смирно».

— Но у нас же никакой свежей информации. Ведь ничего нового мы не выяснили — согласны? — Хоксмур отвел глаза, чтобы избежать его взгляда, и уставился в окно у себя за спиной. — У меня есть для вас кое–что другое, не совсем по вашей части, но…

— Вы хотите сказать, что отстраняете меня от дела?

— Не столько отстраняю, сколько перевожу на другое.

Хоксмур сделал шаг назад.

— Вы отстраняете меня от дела.

— Вы, Ник, не видите ситуацию в перспективе. Фундамент вы заложили, хорошо поработали, но мне нужно, чтобы дело выстроил кто–то другой, понимаете, камень за камнем.

— Но тела закопаны именно там, в фундаменте, — отвечал Хоксмур, — то есть фигурально выражаясь.

Замначальника слегка понизил голос:

— В последнее время о вас ходят разговоры. Люди говорят, вы сильно переутомились.

— Что же это за люди?

Всякий раз, когда он слышал это слово, ему представлялась группа теней, передвигающихся с места на место.

— Почему бы вам не взять отпуск? Перед тем как взяться за новое дело. Отдохнуть как следует.

И он поднялся, демонстративно глядя в упор на Хоксмура, который беспомощно смотрел на него в ответ.

Когда он вернулся к себе в кабинет, его дожидался Уолтер.

— Ну как оно?

— Так вы все знали.

— Не я один — все знали, сэр. Это же только вопрос времени был.

Хоксмур услышал, как вокруг него ревет огромный океан; совершенно отчетливо увидел маленькое существо, в панике машущее руками, а вокруг, словно грозовые облака, клубились волны.

— Я пытался что–то сделать… — нервно начал Уолтер.

— Я не хочу ничего слышать.

— Но вы мне не давали. Что–то должно было измениться, сэр.

— Все уже изменилось, Уолтер. — Он взял со стола папки. — И я все передаю вам. Все теперь в вашем распоряжении.

Уолтер встал, принимая папки от Хоксмура; они стояли по разные стороны стола, и пальцы их случайно соприкоснулись, когда они потянулись друг к другу.

— Извините, — сказал Уолтер, поспешно отпрянув; он имел в виду соприкосновение.

— Ничего, вы не виноваты. Это должно было произойти.

После того как Уолтер вышел из комнаты, Хоксмур остался неподвижно сидеть; весь остаток дня он пытался взглянуть на себя, словно на незнакомого человека, желая предсказать следующий шаг. Время идет, он смотрит на собственные руки и думает: интересно, узнал бы он их, лежи они на столе, отсеченные. Время идет, он слушает звук собственного дыхания: то взлет, то падение. Время идет, он вынимает из кармана монету — посмотреть, как она стерлась, переходя из рук в руки. Когда он наконец закрывает глаза, то обнаруживает, что соскальзывает вперед, и просыпается в момент падения. Но все равно продолжает падать; а день сменяется вечером, а тени вокруг Хоксмура меняются.

В конце концов он ушел из управления и отправился домой, на Грейп–стрит. Сидя в своей комнате, он включил телевизор и увидел там человека, раскладывающего пасьянс в затемненной нише. Хоксмур с интересом подался вперед, обшаривая глазами эту тьму, заглядывая актеру за спину, изучая кресло, бархатный занавес, вазу с пыльными цветами. Потом, не выключая телевизора, он вошел в соседнюю комнату, лег на кровать и не проснулся даже тогда, когда утренний свет полоской улегся ему на лицо.

11

Утренние лучи меня не пробудили, проснувшись же, я едва ли понимал, в каком доме очутился, в каком месте, в каком году. Решившись прогулкою выгнать собственную хандру, я, однакожь, не мог итти далее угла и воротился необычайно усталым. К тому же, шел легкий дождь, что меня напугало, ибо стоит простуде укорениться, как ее недолго принять за начало смертельной болезни. Итак, я с тяжелым сердцем возвратился к себе в комнатушку, где пустился в размышленья о новой своей церкви, что уже подымалась над вонью и тленом города.

В постелю я отправился в восемь, но между часом и двумя, проспавши каких–нибудь четыре часа, со мною сделалась рвота: то ли от болезни моей, то ли от безотчетного страха, что посещает меня ночью, не знаю наверное. Я выпил ложку или две вишневой настойки, что позволила мне уснуть и проспать до семи, покуда меня не разбудил Нат Элиот. Но тут меня снова обуяла рвота, моча же все время была красной, что кровь. Так и лежал я, вздыхая, на постеле, повторяя: что со мною станется? что со мною станется?

За сим я собственною дрожащею рукою написал к пресмыкающемуся рыцарю: сэр Джон, сделайте милость, сообщите Комиссии, что я намеревался быть сегодня в конторе, дабы говорить о вещах, касающихся до церкви Малого св. Гуго на Блек–степ–лене, однако, будучи весьма болен, желал бы оставаться дома день или долее с тем, чтобы ускорить свое выздоровление. Покорнейший Ваш слуга, готовый к услугам и проч. Я крикнул Ната, чтобы бежал с письмом в Вайтгалл, а он заходит весь взопревший: еще человек приходил, говорит, но я его к Вам не допустил. Как Вы приказали, так я никому и не дозволяю Вас навещать, а он мне: хозяин твой дома? Я отвечал: да, дома, да только он сию минуту завтракать сел, и теперь его ни в коем случае беспокоить не следует; а то, бывает, я им говорю: дескать, Вы занемогли. Я ведь тоже носом чую, куда ветер дует, и действую сообразно. Через меня им никому не пробиться!