Хорунжий

— Мужики, вы с нами?

Мой вопрос, обращенный к защитникам порохового завода, носил оттенок провокации. Если среди урус-сардаров были казаки, могли серьезно обидеться. На мужиках воду возят, а казак воюет — так издревле повелось. Но мне плевать: они свое дело сделали, а хотят отличиться, милости просим, но без обид.

— Говори, Петр Федорович, что от нас требуется, — твердым голосом ответил за всех Григорич.

Я удовлетворенно кивнул и начал быстро объяснять краснохалатникам план операции и где они могут пригодиться.

Унтер отрицательно покачал головой:

— Сотник! Мы первыми пойдем. Каждый из нас мастер сабельного боя. А вы нас сзади прикройте. Иначе персы-сардары вас на ленты посекут.

— Абордаж предлагаешь? — усмехнулся я. — Толпой на толпу? Нет, брат, мы по науке воюем. Делай, как я скажу. И халаты свои снимите, на рукава — белые повязки.

* * *

Тяжелые створки дверей порохового завода, укрепленные так, чтобы минимизировать случайный взрыв его продукции, вот-вот были готовы распахнуться. В небольшом зале было не продохнуть, но нужные дистанции между рядами Богатыршин и Козин держали четко — кулак под нос нетерпеливому, тихое шипение, и все вставали на свои места. Фальконет был заряжен, Назаров неотрывно смотрел на меня, выторговав себе право приложить фитиль к запальному отверстию. Заслужил! За моим плечом переминался Муса, сжимая в руках пистолеты и подозрительно косясь на Мамаша, набившегося в нашу компанию. Казах хитро щурил глаза, спокойный как удав, удерживая кончиками пальцев невзведенную тетиву с наложенной на нее стрелой.

Время шло. Мы ждали отмашки. Редкий случай, когда сигналом к атаке станет вражеский клич: все готово, открывайте!

Мне бы сосредоточиться, но мысли, непослушные, обиженные, вновь и вновь возвращались к сцене прощания с Марьяной, пользуясь паузой перед началом боя.

Когда я, как угорелый, примчался из ставки и еще с улицы заорал «Тревога, подъем!», когда все забегали, собираясь, проверяя оружие и боеприпасы, улучил минуту и приблизился к девушке.

— Марьяна! — сказал я, краснея как юнец. — Не правильно все. Не нужно тебе себя порочить. Я и так помогу, без всего этого…

Девушка, непонятно когда успевшая приодеться — в длинной юбке и утягивающим стан жакете, с непокрытой головой, но с длинным шелковым платком на плечах — замерла, заглянула мне в глаза. Губку нижнюю мило закусила, чертенятами сверкнула, ладошку протянула и по моей груди ею слегка похлопала.

— Петя, Петя! Зашутила я с тобой про себя, а ты и не понял. У меня дядек ноне с пол эскадрону, и главный средь них дядька Гавриил Зачетов! Нешто ты думать посмел, что терские своих бросят? Эх, вы, донския! — протянула она с легкой издевкой.

Я замер, хоть виду и не подал. В голове включился в работу главный аналитический отдел. Логическая цепочка выстроилась сразу. За подружку она свою хлопотала вот таким вот бесстыдным способом. На этом меня провели. А еще на незнании местных нравов, допустимого-недопустимого. Вечно мы, потомки, думаем, что в стародавние времена все было куда строже. Если в Союзе секса не было, то в царской России детей в капусте находили…

— Да ты, сотник, не блазнись, — почти в голос смеялась Марьяна, теребя концы своего платка. — У вас, парней-выростков, вечно одно на уме — в побочины пробиться (2). А теперь держись: Зару испозорил, изволь отвечать.

— Ах ты, гадюка! — улыбнулся я на ее слова, чем девушку слегка озадачил. — Поиграть захотела?

Марьяна снова стукнула меня по груди.

— Не шутку шутила, а дружке помогала.

— Молодец! Бабского Егория тебя на шею! — не удержался я, ибо в душе волной поднималась обида.

Марьяна отстранилась, покачала головой и отступила.

— Зара проводит твоего коня! — сказала, как отрезала.

Так оно все и вышло. Когда огрызки нашей сотни двинулись на выход с улочки, закутанная почти по брови персиянка выскользнула тенью из двора, подхватила моего коня под трензеля и пошла вперед, всем своим видом показывая; это мой мужчина, я в своем праве — провожаю на бой, как исстари средь казаков повелось!..

— Сотник! Двери открываем! — вернул меня в крепость голос Григорича.

* * *

«Осторожно, двери открываются!» Привычное мне метро-объявление — или я путаю, и говорили о закрытии? — в нашем конкретном случае приобрело новое звучание. Двери раздвинулись — фальконет плюнул картечью. Из собранных по корпусу мушкетонов зарядили вдогонку жеребьем. Небольшой пятачок перед входом в пороховой отсек крепости рассекли сотни кусочков свинца и железа. Зал заволокло плотным дымом, первый ряд моих охотников двинулся вперед на истошные крики и вопли.

Наша проблема заключалась в том, что крепость строили отнюдь не дураки. Двери пороховой мастерской смотрели на глухую стену. От него влево вел узкий и длинный коридор, зажатый между крепостной стеной и тылом жилых строений дворца, сверху ничем не перекрытый. Нам предстояло протиснуться всего сорок саженей до выхода на главную открытую площадь крепости, на куринишхоны. Казалось бы, всего ничего. Но это только казалось.

Сверху нас ничто не защищало, с крепостного хода нас могли безжалостно расстреливать чем угодно — вплоть до камней, не говоря уже о пулях и стрелах. А как выскочили на яркий свет, новая напасть — ханские советники расстарались и таки притащили мешки с золотом. Вот картечь их и взбодрила! Монеты рассыпались — казаки бросились их собирать. Не обращая внимания на скрученные гусеницами тела персов-сардаров в красных халатах, поджидавших нас с саблями в руках. Жадность, добыча, дуван! Подготовленное построение рассыпалось как ни бывало!

— В строй, сукины дети! — заорал Богатыршин, хватая за шкирку падающих на колени казаков и вздергивая их на ноги.

Я протолкался сквозь сутолоку у входа, оценил обстановку. Весь каменный коридор с десятиметровыми стенами высотой, настоящее ущелье, был забит туркменами. Рой стрел обрушился на жадных, я еле успел сделать шаг назад, а вот суетившемуся рядом подхорунжему не повезло — несколько дрожащих оперений разукрасили его серый чекмень.

— Кузя! — заорал я, срывая голос. — Тащи сюда фальконет!

Казаки начали выбегать из дверного проема и разряжать свои ружья по толпе текинцев. Те почему-то замерли, словно застряли как пробка в узости каменного коридора. Промахов не было, каждый выстрел уносил чью-то жизнь или вызывал крик боли.

Назаров, чуть не рыдая от обжигающего жара ствола, подтащил фальконет к дверному проему.

— Не лезь под стрелы! Бей наискось! Рикошетами всех положим! — вопил я в запале, разряжая очередной пистолет в толпу. Мне их подавал невозмутимый Муса, превратившийся в автомат — порох, пуля, пыж, прибить…

Да-дах!

Взвизгнула картечь, Каменное ущелье заполнил странный треск разлетающихся глиняных обломков. Уши заложило так, словно контузило. Словно ватой забило. Я что-то кричал, ничего не слыша. Бросился вперед в кислый туман. Кто-то дернул меня назад. Упал. Встретился взглядом с Богатыршиным, лежавшим на земле и силившимся вырвать стрелу из груди. По нам пронеслись безжалостные ноги. Мне кто-то помог подняться. Встал. Бросился догонять, ориентируясь на белые повязки на рукавах. Красное пятно в серо-бурмалиновом тумане. Ткнул в него тальваром, ибо иного оружия не обнажил. В такой свалке от «бухарки» нет смысла. В лицо чуть не воткнулось копье с пышным султаном. Вовремя изогнул спину, пропуская над папахой острозаточенный наконечник. Выпрямился. Высокая баранья шапка. Нырок вниз, удар свободной рукой по бубенцам. Дикий крик…