Хозяин теней 2

— Не покажется. Ты ушёл отсюда. Но не оттуда. Только будь осторожен, Савелий Громов… даже то, что я делаю, может быть сочтено нарушением договора, хотя тебя выдернула не я. И если этот мир не удержал, а тот принял, то… я в своём праве дать тебе благословение и в род принять.

Сложно у них там всё.

— Ты даже не представляешь, насколько.

— Погоди. Савка там… умирает… у него болезнь и всё такое. И ещё это проклятье…

— С этой мелочью я как-нибудь справлюсь, — отмахнулась Мора. — Смерть открывает большие возможности.

Она протянула мне цветок лилии на тонкой ножке.

— Положи…

— Я терпеть не могу лилии, — сказал на всякий случай. Странно подходить к кровати. Странно смотреть на этого старика, который всё равно жив, хотя давно должен был бы уйти.

Странно…

Просто странно.

— Знаю, — ответила Мора. — Но и вправду пора его отпустить.

И лилия рассыпается, едва коснувшись одеяла. Белоснежная пыльца от неё окутывает тело. И я вижу, как делаю последний вдох. Грудная клетка замирает. И раздаётся тревожный нервный писк.

Чуда не случилось.

Или всё-таки…

Ему больно не было, моему телу… и пожалуй, это уже много.

Я оборачиваюсь.

Ну да. Палаты больше нет, зато есть снежная равнина. И санки, на которых сидит девчонка с круглым лицом и раскрасневшимися от мороза щеками. Ленка?

Я видел у неё старую фотку…

— Не трогай её, пожалуйста, — прошу.

— Я не властна в том мире. Я и заглянула-то, считай, по приглашению… — отвечает она. — Просто подумала, что тебе будет приятно… покатаешь?

Приятно?

— Почему бы и нет.

Я хватаюсь за потрёпанную веревку и ору:

— Крепче держись!

И дёргаю санки.

— Поехали!

Полозья скользят по призрачному снегу, и сами санки лёгкие, я же чувствую в себе силу небывалую. Она распирает. И хочется смеяться, хохотать во всё горло.

Я и хохочу.

Почему бы и нет.

Я живой… я всё еще живой.

Я вываливаюсь в явь резко и делаю вдох, переламывая тянущую боль в груди. И чувствую, как в лёгких разливается морозный воздух того мира. Хорошая анестезия.

И тело это меняется.

Оно буквально выламывается, то ли от воздуха, то ли от силы, что в нём храниться. И в какой-то момент анестезии не хватает. Это, оказывается, больно — воскресать.

Ничего.

Лёгкие сжимаются. И снова растягиваются, наполняясь уже воздухом обычным. Сердце делает удар. Второй. И заведясь, дальше работает спокойным ритмом. Боль отходит, что волна.

И холод…

Холодком тянет. Нет, они б на этот свой алтарь коврик подстелилили бы, что ли. А то на таком холоде если не воспаление, то пиелонефрит точно схватить можно. Бредовая мысль, но какая есть.

Я ещё некоторое время лежу.

Дышу.

И всё-таки открываю глаза. Ровно затем, чтобы увидеть над собой донельзя довольную рожу старика:

— Выдюжил, — выдыхает он с облегчением. — Всё-таки живая кровь…

Ага, живее некуда.

Но методы реанимации у вас тут, конечно, экстремальные.

— Ну… — дрожащие горячие пальцы касаются щеки. — Здравствуй, внучок. Добро пожаловать домой.

Конец второй книги