Хозяин теней. 5

— Спалите, — посоветовала Иванка. — От как есть, так и спалите. Лучше б сразу и с домом этим проклятущим…

Она снова перекрестилась.

— … я ж говорю чего. Одного дня Савка сбёг. Ну понятно же, что хлопчик, ему гулять в охотку, бегать вон, а она от юбки ни на шаг. Не выдержал. На ярмарку… я ещё тогда предлагала, чтоб с моими пошёл бы, чай, гуртом веселее. Да и приглянули б по-соседски. Но нет, не пустила. Мол, людно и опасно. Так он где-то взял да и сам сбёг. Ну и напоролся, видать, на кого-то. Его и побили. И крепко так побили, что прям дохтура приглашать пришлось. Тот сперва сказал, что поправится малец. Ан нет… не поправился. Мозговая горячка началася. Беда-беда… жалко мне её было. Сперва мужик сгинул, а где, не понять… но оно-то и к лучшему. Не было ей счастия с колдуном. И в жёны он её не взял, и так-то не особо жаловал. Одного разу и вовсе кинул, что обрыдла она ему, спасу нет. Ну, слова-то другие, я-то по-благородственному и не помню. Она после плакала, что по-за сына терпит. Что, ежель она уйти захочет, то сына он ей не отдаст.

Если не полынья, а…

Дед ведь говорил, что там, в подвале, был проход за кромку. И почему бы отцу не повторить его? Ладно, не проход, но лаз. такой, чтоб закрывать и открывать по мере надобности?

Тень бы не пролезла, а запах — тот да… и тогда… тогда надо спускаться.

— Она аж расцвела, когда его не стало-то… а тут разом и с малым беда. Его она любила крепко. Аж с перебором-то любила…

Странные слова, но понимаю эту женщину.

И соглашаюсь.

С перебором.

— И вот этакое-то горе… она, как поняла, что доктор не поможет, побежала куда-то. А вернулась не одна…

— А с кем?

— С полиции? — уточнила Иванка, хитро прищурившись.

Мишка вздохнул. И тихо пояснил:

— Кузина это моя…

— Чего?

— Моя мамка и её мамка сёстрами были.

Опасно. Мало ли, что матушка Савки могла этой вот рассказать.

— Так-то она славною была, да встретила этого. Он и заморочил девке голову. Из дому свёл… вот. Батька её тогда крепко обозлился. Она ж всех опозорила. После в наших-то пальцами тыкали. Моей сестрице едва свадьба не порушилась, хотя уж всё сговорено было. Ну да сами понимаете…

Иванка покивала головой, мол, всё как есть понимает.

— Так что запретил даже имя упоминать, чтоб… ну… такое вот. А тут вот батька её помер зимою. Матушка же, тётка моя родная, слегла. Болеет крепко.

Врёт, как дышит. И главное, верят. Вон выражение на лице у Иванки сочувственное.

— Мамка и попросила. Сказала, возьми вон, съезди, поглянь, что да как. Может, и выйдет помириться, облегчение будет. Так-то адресок у неё был. Я и приехал вот. Выходит, что зазря…

— Горе, горе, — Иванка головой покачала. — Так-то не скажу, куда уехали. Просто одного вечера постучалась она ко мне. Сама бледная, трясётся вся. Говорит, срочно ей уехать надобно. Сына увезть. Что будто бы в Петербурх. Будто бы там дохтур есть, который мозговую горячку излечить способный. И для того дом она продала. Так-то дом же ж хороший, крепкий. Просторный. Вот… а меня попросила кур забрать. Хозяевам они не нужны, а у ней добрые были. Я и забрала. Чего б нет…

— И с кем уехали, вы не видели?

— Не видела.

— А дом…

— А вот седмицы не прошло, как полыхнул. Я ещё подумала, что вовремя она. Так-то снаружи ничего-то, целый, но вот во внутрях там жар был крепким. Останься кто живой, то и косточек не нашли бы.

Охотно верю.

— В Петербург, значит…

— Думаю, — вздохнула Иванка, — нету тебе смысла туда ехать.

— Отчего ж?

— Оттого, что в Петербург другою дорогой едут. Их же машина на Колчино повезла. А там скорее на Москву сподручно будет. Если и вовсе… доехали, — она огляделась и, наклонившись, тихо, как ей показалось, произнесла: — Он их забрал.

— Кто?

— Колдун.

— Так он же сгинул.

— Ну… колдуны, они как коты. У них жизнь не одна. Сгинуть сгинул, а после ожил. Небось, он и хворобу эту наслал. И дружка своего отправил. Так что всё, померла твоя своячница. Она-то колдуну без надобности. А сына он утянул. Может, для обряду какого. Сменял на новую жизнь там.

И сказано было это с уверенностью.

— А дом?

— Чего дом?

— Почему он проклятый? Ну, помимо того, что колдун в нём жил?

— А тебе мало? — и взгляд с прищуром.

— Ну… так-то… дёшево просят в самом-то деле. Прям грешно не взять за такие-то…

— Грешно… ох, и дурные вы, молодые-то. Кто ж хорошее чего задёшево отдаст? То-то и оно, что, ежели цена низкая, стало быть, не всё-то ладно. Оно как на рынке. Или молоко брызглое, или сливки — не сливки, а молоко с жиром топлёным мешаное… нет, тут-то, говорю, в доме самом дело. Я ж пошла-то. Со своими-то. Ну как их одних отпустить? Кухня-то крепко погоревшая, а дальше ничего. Я ещё вспомнила тогда, что соседка сказывала, будто у ней защита такая, особая, от пожаров. Видать и помогла. Всё-то там на месте. И кровати хорошие. И шкапа такая, резная целёхонькая. Только петли чутка покоробило. Но муж у меня рукастый, новые б навесил. Дверцы сняли, чтоб не обвалилися… мы ж купить хотели, — спешно произнесла Иванка, будто боясь, что её обвинят в мародерстве.

— Понимаю. Если б купили, оно б всё одно вашим стало. А так чего хорошей вещи пропадать.

— И я об том! Там бы чутка поверху пройтись, лак снять и новым покрыть, так вовсе загляденье… я ажно и подумала, что неправая была. Да только… — она ненадолго смолкла. — Только… такое от… прямо… сперва будто холодочком по спине протянуло. И не простым, а прям могильным, что до самых костей пробрал. И главное, не одна я его почуяла. А там уж и вздохнул кто-то тягостно, человечьим голосом. Я к мужу. А тот тоже слыхал. И вдруг тягостно стало, прям руки и ноги неподъёмными сделалися. Дышу и то едва-едва. В голове ж мысля, что жизнь этая, что она плохая, и что всё-то плохо, что надобно в петлю лезть. Как сейчас помню, что…

Стало быть, про тварей я поспешил.

Что-то в этом доме пряталось.

Я дёрнул Тьму и та, отвлекшись от подвала, призадумалась.

— И гляжу, муженек мой идёт. Прям на меня. Глаза красные, кровью налитые, будто с перепою. А он же ж у меня трезвёхонек! Он же ж у меня только по праздникам и позволяет стопочку. Да и то меру ведает. Тут прям перекосило всего! И руки вперед тянет, пальцами шевелит. Хрипит, что придушу, что… страх меня взял такой, прям словами и не передать. Оттого и отмерла, и кинулася прочь. И он за мной. Во дворе уж догнал. В горло вцепился и давай трясти. Трясёт, а я только и думаю, что, не приведи Господь, удавит. Его ж на каторгу сошлют. А детишки с кем тогда? Ан нет, недодавил, солнышко выглянуло, и он в розум пришёл. Стоит, глазьями лыпает и понять не может, чего приключилось. А как вспомнил, так сбелел весь и за сердце схватился. И так крепко, что дохтура пришлось звать. Три рубля отдали!

Сказано это было даже с вызовом, будто женщина хвасталась этакими тратами.

— Дохтор капель ему дал, сердешных. И ещё такую амулету, которую на шее надобно носить. Но помогло. Уж не знаю, капли или амулета… а сыночку — это… которое для нервов. Он из дому-то выбрался, а во дворе сомлел. И потом две седмицы спать не мог, схватывался с криком. А чего орёт — сам не ведает. Мол, во сне ему чегой-то видится. Чего именно — не помнит, но жуткое, страшное… вот тогда-то мы и не стали дом брать. И всё-то, что из него вынесли, прям до ниточки последнее, на костре и спалили. И батюшку позвали, чтоб освятил тут и землю, и стены. И к нам опять же ж… тогда-то всё и приспокоилось. Так что не лезьте вы. Не надо оно вам.

Мы б и не полезли, но, видать, придётся.

И не права тётка. Надо оно нам. Судя по всему, очень даже надо. Просто жизненно необходимо.

Глава 3

Глава 3

Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.