Хозяйка Империи

– О какой именно уловке ты говоришь?

– Ну как же, о той, которая связана со строителями осадных машин, и о плане игрушечника. Властительница Мара считает, что сумела нас одурачить, когда подослала мнимых работников. Она не подготовлена к нападению на наши силы, которые размещены на позициях для штурма Кентосани.
– Он сделал презрительный жест.
– О, она заморочила голову своему супругу, уговорив его вызвать на подмогу с севера отряды Шиндзаваи. Она-то намерена напасть на наш северный фланг, поскольку надеется, что ее лазутчикам удалось скрытно переделать устройство наших баллист и первые же выстрелы этих машин посеют хаос и смерть в наших боевых порядках...

– А баллисты нас не подведут, - продолжил Джиро; на его узком лице наконец изобразилось удовольствие.

– Враги будут биться головами о древние фортификационные сооружения, а наши люди к этому времени будут уже внутри крепости!
– Он издал короткий лающий смешок.
– Отряды Шиндзаваи явятся в Кентосани только затем, чтобы присягнуть новому Императору!

– И похоронить мальчика-наследника, - подхватил Чимака. Он снова потер руки.
– Теперь о Джастине. Какой легендой будем маскировать его гибель? Объявим, что его придавило рухнувшей стеной? Или что его приняли по ошибке за слугу и передали работорговцу в качестве военной добычи? В невольничьих загонах с мальчиком могут случиться самые разные неприятности.

Джиро неодобрительно поджал губы. Ему были неприятны разговоры о насилии, которые он считал грубыми: все его детство было омрачено отвратительными выходками младшего братца, Бантокапи, который вечно задирал его, пользуясь своим преимуществом именно в грубой силе. И до сих пор он терпеть не мог рассуждений о жестоких расправах.

– Я хочу, чтобы это сделали быстро и точно, не причиняя лишней боли; вполне достаточно будет случайного дротика, - резко распорядился он. Затем его тон изменился, и он задумчиво проговорил: - А вот Мара... Если она попадется в руки наших отрядов живой - это будет совсем другое дело.

На этот раз настала очередь Чимаки оторопеть. Будучи достаточно цурани, чтобы не гнушаться устройством пыток или казней для мужчин - если такие меры требовались для дела, - он все-таки не испытывал удовольствия при мысли о том, чтобы причинить боль Слуге Империи. Но каждый раз, когда заходила речь о властительнице Маре, Чимаку пробирал озноб, стоило ему взглянуть в глаза хозяина.

– С твоего разрешения, господин, я отошлю последние сведения о развертывании войск Акомы и Шиндзаваи твоему военачальнику Омело.

Джиро ответил вялым жестом согласия; сейчас его мысли были заняты только местью.

Едва дождавшись этого разрешения, Чимака попятился, отвешивая поклоны; его дух сразу воспрянул. Прежде чем Джиро снова взялся за свиток и погрузился в чтение, его первый советник уже быстро удалялся, взвешивая в уме возникающие комбинации и не замечая, что бормочет вслух.

– Эти бывшие воины Минванаби, которые не присягнули на верность Маре... в те времена, когда ей присвоили титул Слуги Империи...
– прикидывал он и так, и этак очередную возможность. Его глаза светились дьявольским блеском.
– Да. По-моему, сейчас самая пора вызвать их из того пограничного гарнизона и с их помощью усилить смятение в стане наших врагов.

Чимака прибавил ходу, громко насвистывая, - он мог себе это позволить, поскольку отошел далеко от хозяина и тот уже не мог его слышать.

– Боги, - шепнул он, на время оборвав свист, - чем была бы жизнь без политики?

Империя скорбела. После объявления о смерти Ичиндара с грохотом закрылись ворота Имперского квартала и на стенах взвились предписанные обычаем красные траурные знамена. По сухопутным дорогам и судоходным притокам реки Гагаджин сновали многочисленные гонцы. Гонги и колокольчики из редких металлов, имеющиеся во всех храмах каждого из Двадцати Высших Богов, прозвонили по девяносто одному разу, в честь каждого из предшественников Ичиндара на престоле Цурануани. Город был закрыт для торговли на двадцать дней траура, и все купеческие лавки и ларьки - за исключением тех, которые были необходимы для поддержания жизни горожан, - стояли с запертыми дверями, запечатанными красными лентами.

Притихли улицы внутри Кентосани; не было слышно пронзительных криков торговцев едой и водоносов; приглушенно звучали молитвенные песнопения жрецов у алтарей храмов. Беседы на улицах по традиции были запрещены, и даже нищим, имеющим лицензию на занятие попрошайничеством, приходилось прибегать к пантомиме, чтобы выклянчивать подаяние. Красный бог Туракаму заставил замолчать Глас Неба на земле, и, в то время как набальзамированное тело Ичиндара в церемониальном облачении и при всех регалиях было выставлено для всеобщего обозрения на роскошном помосте среди горящих свечей в окружении жрецов, Священный Город безмолвствовал, молчанием выражая благоговение и печаль.

На двадцать первый день полагалось перенести покойного Императора на погребальный костер, и, после того как остынет пепел, возвести на золотой трон избранного преемника, назначенного жрецами Высших и Младших Богов.

А в ожидании этого дня бурлили заговоры и армии собирались в кулак. Ассамблея не оставалась в стороне от хлопот и тревог человеческих.

За городскими воротами покачивались на якорях вдоль фарватера или теснились у причалов Силмани и Сулан-Ку торговые баржи и барки, вынужденные дожидаться окончания траура, чтобы попасть в Кентосани. Цены за аренду места в прибрежных складах взлетели до немыслимой высоты, потому что торговцы перехватывали друг у друга возможность пристроить в надежное укрытие свои скоропортящиеся или слишком дорогие товары, которые рискованно было держать на судне без надежной охраны. Менее удачливые приказчики торговались за место на частных чердаках или в погребах, а самые невезучие теряли свои товары в набегающем приливе войны.

Собирались кланы; вооружались гарнизоны отдельных властителей. Над дорогами клубилась пыль, поднятая в воздух тысячами ног. На реках становилось тесно: грузовые баржи и военные корабли образовывали целые флотилии, и казалось, что любое судно, способное передвигаться с помощью шестов или весел, занято сейчас перевозкой воинов. Туго приходилось купцам, когда все добро, предназначенное для продажи, целиком сбрасывалось за борт, чтобы освободить место для иного груза - воинских частей. Убытки подстерегали и уличных торговцев: придорожный обмен часто производился принудительно под угрозой меча или копья. Страдали земледельцы. Богатые жаловались на дороговизну, купцы - на разорительные убытки, тогда как беднейшие голодали и беспокойными толпами слонялись по улицам.

Властители, которые могли бы отрядить патрули для успокоения масс и наведения порядка, пребывали неизвестно где, рассылая своих солдат на помощь одной либо другой партии, а то и устраивая вылазки против своих личных неприятелей, чьи гарнизоны были ослаблены в результате отправки значительной их части к месту ожидаемого большого сражения. В бедных кварталах назревала угроза бунта, тогда как спекулянты жирели, взвинчивая цены.

Различные партии вооружались и объединялись между собой в огромные армии, и все-таки среди всех домов, пославших солдат к стенам Кентосани, подозрительным казалось отсутствие знамен трех знаменитых семей: зеленого знамени Акомы, синего - Шиндзаваи и красного с желтым - Анасати.

В Городе Магов, в заваленном свитками и книгами кабинете, где, казалось, главным предметом обстановки был пышущий жаром глиняный самовар явно иноземного происхождения, сидел Всемогущий по имени Шимони, охватив костлявыми пальцами чайную чашку. Он пристрастился к мидкемийскому напитку со всем многообразием его вкусовых оттенков, и слуги следили, чтобы жаровня, находившаяся в недрах чайного сосуда, и днем и ночью была полна тлеющих углей. Подушки, на которых он сидел, были тонкими и жесткими, в соответствии с его аскетическими склонностями. Перед ним стоял низкий трехногий столик, столешница которого была выложена смотровыми хрустальными плитками. В толще этих плиток, сменяя друг друга, возникали изображения формируемых военных лагерей.