Художник моего тела

Ее лицо потемнело; она холодно рассмеялась.

— Ученик говорит учителю, что ему делать? — Она покачала головой, прищелкнув языком. — Вот этого никогда не будет.

Я раздул ноздри, изо всех сил стараясь сдержать ярость.

— Я сделаю это. Я отработаю наказание.

— Это же не ты разговаривал.

— Неважно. Олин тоже не разговаривала.

— Наказание получают те, кто его заслуживает.

Я содрогнулся. Ее слова были слишком близки к мыслям в моей голове. Дома мне приходилось несладко, но, возможно... я это заслужил.

Может быть, я был не так хорош, как стремился быть. Может быть, мой отец знал обо мне что-то, чего не знал я, и его побои были частью наказания, которое я действительно заслужил.

Я отогнал эти мысли. Если это так, то я переживу бурю. Но не позволю, чтобы Олин пострадала. Она никогда в жизни не делала ничего плохого.

Убрав кулак с ее стола, я отступил на шаг и понизил голос.

— Почему вы так меня ненавидите?

Ее глаза расширились.

— Ненавижу тебя? С какой стати ты думаешь, что я тебя ненавижу?

— О, я не знаю. Есть несколько причин.

— Ни одной реальной. — Она махнула рукой, ее взгляд снова остановился на моем теле. — А теперь беги.

— Я не ребенок. Я не «бегаю».

Она жеманно улыбнулась.

— О, поверь мне. Я знаю, что ты не ребенок, Гилберт Кларк.

Я скрестил руки от внезапного холода.

— Если бы не вы, я бы уже закончил школу. Я думаю, что наименьшее, чего я заслуживаю, это правда. Я вам не нравлюсь. Я понимаю. Я не против. Но не надо вымещать это на Олин. Она одна из ваших лучших учениц.

— Была, — она фыркнула. — Пока не начала тусоваться с тобой.

— Ее оценки по-прежнему отличные.

Мисс Таллап наклонилась над столом, бросив едва заметный взгляд на дверь и пустой коридор.

— Меня беспокоят не ее оценки.

Я тяжело сглотнул, когда ее глаза снова пробежались по моему телу, задержались на джинсах, а затем вернулись к моему лицу.

— Меня беспокоит то, что ты с ней делаешь. Она несовершеннолетняя. Тебя могут арестовать.

— Арестовать? — Я отступил назад. — За что?

— За то, что переспал с твоей невинной маленькой подружкой.

Я тяжело сглотнул. Мне совсем не нравился этот разговор.

Динамика была неправильной. Темы были неправильными. Учительница ни в коем случае не должна обсуждать личную жизнь ученика. Ни в коем случае нельзя использовать власть, которой она обладала, для осуждения и контроля надо мной.

Ужас пробежал по моему позвоночнику.

— Почему вас волнует, чем мы с Олином занимаемся во внеурочное время?

Она замолчала. Ее глаза вспыхнули, когда она показала, что складывает бумаги в аккуратную стопку.

— Меня не волнует. Но тебя это должно волновать.

— Почему? — Мурашки пробежали по моим рукам, когда ее лицо заострилось, отбросив притворство, которое она демонстрировала годами.

С короткой, натянутой усмешкой она прошептала:

— Ты умный мальчик. Ты все поймешь.

Она оставила меня стоять без слов, и с отвращением выбежала из класса, покачивая бедрами, с лукавой улыбкой на губах.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что мы оба должны заплатить?

Мой вопрос повис в воздухе, когда я ступила на склад Гила. Он привез нас сюда на маленьком хэтчбеке, видавшем лучшие времена, с потрескавшейся белой краской и порванной обивкой. От него не пахло, не было никаких признаков регулярного использования.

Я держала язык за зубами всю дорогу.

Он не дал мне взять одежду и не спросил, нужно ли мне проверить квартиру. Он просто затащил меня в свою потрепанную машину и увез в то же место, откуда выгнал два дня назад.

Я пыталась быть рациональной.

Я пыталась быть терпеливой.

Но у меня кончается самообладание.

Гил не ответил на мой вопрос, двигаясь по просторному помещению тяжелыми шагами. Он выглядел сердитым. Злился на то, что я вернулась в его пространство.

Что ж, нас стало двое.

Самообладание, которое мне вдалбливал мой учитель танцев, немного пошатнулось. Мое самообладание, благодаря которому никто никогда не знал, насколько я одинока, пошатнулось.

Гил хотел меня.

Это было неоспоримо.

Гил защитит меня.

Это было проверено на практике.

Но... когда дело доходило до того, чтобы просветить меня о том, что происходит в его жизни, он всегда был хитрым. Ему всегда требовался аргумент, чтобы быть честным. Мне всегда приходилось давить и добиваться ответов.

Если бы я только надавила сильнее, когда он расстался со мной, мы могли бы спасти то, что он сломал.

Не позволяй ему скрывать секреты в этот раз, О.

Он закроется.

Исчезнет.

Снова.

Преследуя его, моя решимость не позволить ему разрушить нашу вторую попытку превозмогла потребность быть внимательным к его боли.

— Гил... ты не можешь просто притащить меня сюда, а потом игнорировать, понимаешь?

Он продолжал идти, его плечи сгорбились, как будто мой выговор причинил ему физическую боль.

— Гил. — Я побежала за ним трусцой, щелкая каблуками при каждом изящном шаге. Моя юбка в полоску была не совсем предназначена для быстрых шагов. — Ты не можешь этого избежать. Я заслуживаю объяснений.

Его руки сжались в кулаки, когда он остановился возле металлического шкафа, в котором стояли бутылочки с краской. Радуга цвета; все они ждали, когда их нанесут на кожу какой-нибудь женщины и сфотографируют.

Мне не понравились кисти в стеклянных банках. Мне не нравились свежие губки или аккуратные насадки его воздушного пистолета. Мне не нравилось ничего, связанного с его искусством, потому что мне было очень больно от того, что он превратился в чрезвычайно талантливого человека после того, как поделился со мной первыми зачатками этого таланта.