И аз воздам

— Что в Официуме не все в порядке, а Лукас пытался выгородить сообщника. Впрочем, это могло означать всего лишь склонность к поспешным выводам по молодости лет, а то и личную приязнь к Конгрегации, и этот вариант я рассматривал тоже.

— Дальше.

— Наш разговор об убитой пьяным любовником девице и слова Лукаса «мы с Яном могли бы себе позволить убить ненужного свидетеля, если б имели отношение к злоупотреблениям в Бамберге». Снова попытка выгородить кого-то в Официуме и это внезапное допущение — о вашей причастности; с чего? Вы явились в город несколько дней назад, когда дело уже было в разгаре, и узнали о происходящем за пару недель до того; и главное — о том, с кем именно я собирался говорить, никто из вас двоих не знал. Как вы могли бы быть замешаны даже теоретически? Допускать это — все равно что допустить соучастие кельнского обер-инквизитора или пражского раввина.

— А для красного словца, скажем? — хмуро уточнил Ван Ален; он кивнул:

— Это я допустил как версию. Что был использован просто ближайший пример, а также сработала привычка пусть несостоявшегося, но все же юриста — рассматривать всех участников дела вне зависимости от вероятности вины. Туда же, к отголоскам его прошлого, я отнес и другие слова, которые все же меня зацепили и запомнились. Лукас тогда сказал: «Среди охотников так говорят: „почему мы этим занимаемся? — потому что другие не могут“. И они правы». «Они», — повторил Курт мягко, когда Ван Ален непонимающе нахмурился. — Это резануло слух. Никогда, ни при каких обстоятельствах, я не скажу о Конгрегации «они». О другом отделении, подчеркивая разницу в области или методах работы — да, но не в целом о Конгрегации, тем более — когда речь идет о едином правиле, принципе, девизе. «Мы» — и никак иначе. «Они» — так не говорят о своих. Так говорят о тех, кто мыслится как нечто стороннее, не имеющее отношение к собственному бытию. Но опять же, это можно было списать на то, что парень все еще мучается выбором — а кто же он, охотник или студент, будущий добропорядочный бюргер, лишь временно сменивший образ жизни… Однако три этих загвоздки вместе уже насторожили.

— Бред… — нервно засмеялся Ван Ален, уронив голову на руки, и вцепился пальцами в волосы, зажмурясь. — Какой бред… Обмолвки, пустые слова, ни о чем не говорящие, это могло вообще ничего не значить!

— Могло, — все так же следя за тем, чтобы голос звучал как можно спокойней и выдержанней, согласился Курт. — И будь ситуация другой — скорее всего, я не обратил бы на это внимания. Встреться мы с вами где-нибудь в трактире на дороге, не будь вокруг этого города, не будь я в нем в поисках предательства, не пытайся я увидеть в каждом человеке вокруг врага и заговорщика… Все могло быть иначе.

— Дальше, — глухо произнес охотник, не поднимая головы. — Не на этом же основании ты решил, что мой брат — убийца.

— Да, не на этом, — согласился Курт. — И даже не на том, что в качестве версии он выдвинул совершенно нелепую — о заговоре Официума и Гайеров подставлять горожан под казнь ради перепродажи домов. В конце концов, он не инквизитор, он даже юрист — и то недоучившийся, просто охотник, вояка, думать — не его ежедневная работа… Мог и попытаться ляпнуть первое, что пришло в голову, лишь чтобы показать мне, что не намерен мириться с положением мальчика на побегушках, а является полноправным участником расследования. Тогда я и это принял как вариант… Но потом был пожар и была смерть Адельхайды — в ту ночь, когда ты отсутствовал, а Лукас был предоставлен самому себе. Можно вопрос?

Ван Ален приподнял голову, взглянув на собеседника искоса, с тяжелой кривой ухмылкой, и мрачно уточнил:

— Молот Ведьм испрашивает дозволения задать вопрос, а не требует ответа немедленно? Что-то явно не то происходит в этом мире… Спрашивай. Может быть, я отвечу.

— Кто решил, что к подруге Катерины Юниус идешь именно ты и именно тогда, в ночь?

— Да никто, — не сразу отозвался охотник. — Так сложилось. Мы говорили с ней накануне — вдвоем, но побеседовать полноценно не удалось, зато мне удалось закинуть к ней удочку. И…

Он запнулся, сжав губы и распрямившись, и Курт осторожно договорил:

— И Лукас предложил не упускать возможность совместить приятное с полезным. Ведь так, Ян?

Ван Ален несколько мгновений сидел неподвижно, глядя в стол перед собой, и, наконец, медленно, через силу, разомкнул губы, вытолкнув:

— Дальше.

— Хорошо, — легко согласился Курт. — А дальше я рассказал о том, кем была Адельхайда. Разумеется, я и делал это для того, чтобы спровоцировать соучастника Каспара на реакцию, но не думал, что она будет немедленной и настолько… неосторожной. «Она работала на Императора и сотрудничала с инквизитором» — сказал тогда Лукас. И добавил: «Вдвоем они отправляли на костер еретиков и малефиков».

— И что?

— Я рассказал о том, что Адельхайда работала на Императора и искала предателей в его окружении. Ни о какой нашей совместной работе по отлову малефиков не было сказано ни слова, и из самого факта нашего с нею знакомства этого тоже никак не следовало, Ян; все, что было известно о нас с нею — это наша личная связь. Еще, быть может, то, что она сдавала мне информацию о политически неблагонадежных представителях знати. И все. Сказать так, как Лукас, мог лишь тот, кому рассказали, кем на самом деле была Адельхайда.

— И кем она была? — уточнил Ван Ален хмуро, и Курт вздохнул:

— Нашим агентом, который был приставлен наблюдать за Императором, дабы тот не вздумал свернуть не туда в своих решениях.

— Мне сейчас ты рассказал об этом тоже в надежде спровоцировать на что-то? Я тоже под подозрением?

— Нет, — коротко качнул головой Курт. — Я рассказал это тебе, потому что это ничего не изменит. Ты никому об этом не скажешь, потому что незачем; а даже если и скажешь — что это изменит? Она мертва, и эта информация, даже будучи раскрытой, никому не навредит; Император, полагаю, и сам о многом догадывался, а наши противники и без чьих бы то ни было рассказов знают об Адельхайде и ее работе побольше тебя. Как оказалось — даже Лукас знал больше тебя… То, что после всего случившегося он попытался убедить тебя покинуть Бамберг, было ожидаемым и лишь подтвердило мои подозрения.

— И остался он лишь потому, что остался я… — тихо проговорил Ван Ален; Курт кивнул:

— Да. Как он и сказал сегодня сам — проконтролировать, дабы ты не натворил бед. В его понимании.

— Есть что-то еще? — не ответив, спросил охотник негромко.

— Есть, — согласился Курт. — Когда погиб Хальс, он сказал мне — «из всех жителей этого городишки молния выбрала именно инквизитора, который тебе показался самым благонадежным в здешней кодле».

— И что? — хмуро уточнил Ван Ален. — Я подумал точно так же, просто не сказал вслух.

— А с чего ты взял, что Хальс показался мне самым благонадежным?

— Ни с чего. Я просто подумал — подозрительно, что молния убила именно инквизитора, замешанного в деле; остальное детали.

— Ты ведь знаешь, в чем Дьявол, да? — со вздохом возразил Курт и пояснил: — Не с чего это было взять: я вам об этом не рассказывал и своими мыслями о степени виновности каждого члена Официума не делился. А уж о Хальсе я почти не говорил вовсе. Было одно событие, которое могло хотя бы позволить предположить, что я выделяю его среди прочих, но увидеть само это событие мог только тот, кто однажды ночью следил либо за моим трактиром, либо за Хальсом.

— Он приходил ночью к тебе?

— Да. Пытался выяснить, что мне известно о происходящем и кого я подозреваю. Времени за беседой мы провели прилично, и наблюдателю со стороны это могло показаться обоснованием моего к Хальсу особого расположения… Но для чего Лукасу было становиться этим самым наблюдателем? Охотнику, который помогает брату, который помогает приятелю-инквизитору, это совершенно ни к чему. Да, — подытожил Курт со вздохом, — все это в отдельности ничего не стоит, все это можно было бы объяснить… Да как угодно можно было бы объяснить. Но все вместе… Тогда я решился на проверку, которая бы все подтвердила.