И будет вечен вольный труд

1886

Ex Oriente Lux [21]

«С Востока свет, с Востока силы!» И, к вседержительству готов, Ирана царь ^{282} под Фермопилы ^{283} Нагнал стада своих рабов. Но не напрасно Прометея Небесный дар ^{284} Элладе дан. Толпы рабов бегут, бледнея, Пред горстью доблестных граждан. И кто ж до Инда и до Ганга Стезею славною прошел? То македонская фаланга ^{285} , То Рима царственный орел ^{286} . И силой разума и права — Всечеловеческих начал — Воздвиглась Запада держава, И миру Рим единство дал. Чего ж еще недоставало? Зачем весь мир опять в крови? — Душа вселенной тосковала О духе веры и любви! И слово вещее не ложно, И свет с Востока засиял ^{287} , И то, что было невозможно, Он возвестил и обещал. И, разливаяся широко, Исполнен знамений и сил, Тот свет, исшедший от Востока, С Востоком Запад примирил. О, Русь! в предвиденьи высоком Ты мыслью гордой занята; Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа?

21

С Востока свет (лат.).

1890

Панмонголизм {288}

Панмонголизм! Хоть слово дико, Но мне ласкает слух оно, Как бы предвестием великой Судьбины божией полно. Когда в растленной Византии Остыл божественный алтарь, И отреклися от Мессии Иерей и князь, народ и царь, Тогда он поднял от Востока Народ безвестный и чужой, И под орудьем тяжким рока Во прах склонился Рим второй^{289}. Судьбою павшей Византии Мы научиться не хотим, И все твердят льстецы России: Ты — третий Рим, ты — третий Рим. Пусть так! Орудий божьей кары Запас еще не истощен. Готовит новые удары Рой пробудившихся племен. От вод малайских до Алтая Вожди с Восточных островов У стен поникшего Китая Собрали тьмы своих полков. Как саранча неисчислимы И ненасытны, как она, Нездешней силою хранимы, Идут на север племена. О, Русь! забудь былую славу: Орел двуглавый сокрушен, И желтым детям на забаву Даны клочки твоих знамен. Смирится в трепете и страхе, Кто мог завет любви забыть… И третий Рим лежит во прахе, А уж четвертому не быть.

1894

Леонид Петрович Радин {290}

1860–1900

«Снова я слышу родную «Лучину»…»

Снова я слышу родную «Лучину». Сколько в ней горя, страданий и слез,— Видно, свою вековую кручину Пахарь в нее перенес. Сидя за прялкой, в осеннюю вьюгу, Пела, быть может, крестьянка в тиши И поверяла той песне, как другу, Жгучую скорбь наболевшей души. Полно! Довольно про горе ты пела… Прочь этот грустный, унылый напев,— Надо, чтоб песня отвагой гремела, В сердце будила спасительный гнев! Зреет в народе могучая сила, Край наш стоит на широком пути, То, что страдалица-мать выносила, Сын-богатырь не захочет снести. Мысли живой не задушит в нем голод, С ил молодых не надломит борьба. Смело возьмет он тяжелый свой молот И разобьет им оковы раба.

1898

Семен Яковлевич Надсон

1862–1887

Похороны

Слышишь — в селе, за рекою зеркальной, Глухо разносится звон погребальный В сонном затишьи полей,— Грозно и мерно, удар за ударом, Тонет в дали, озаренной пожаром Алых вечерних лучей… Слышишь — звучит похоронное пенье: Это — апостол труда и терпенья — Честный рабочий почил… Долго он шел трудовою дорогой, Долго родимую землю с тревогой Потом и кровью поил. Жег его полдень горячим сияньем, Ветер знобил леденящим дыханьем, Туча мочила дождем… Вьюгой избенку его заметало, Градом на нивах его побивало Колос, взращенный трудом. Много он вынес могучей душою, С детства привыкшей бороться с судьбою. Пусть же, зарытый землей, Он отдохнет от забот и волненья — Этот апостол труда и терпенья Нашей отчизны родной.

1878

В тихой пристани

На берег радостный выносит

Ладью мою девятый вал.

Пушкин

Вот наш старый с колоннами серенький дом, С красной крышей, с массивным балконом. Темный сад на просторе разросся кругом, И поля, утопая во мраке ночном, С отдаленным слились небосклоном. По полям, извиваясь блестящей струей, Льется речка студеной волною. И беседка, одетая сочной листвой, Наклонясь над лазурной ее глубиной, Отражается гладью речною. Тихо шепчет струя про любовь и покой И, во мраке звеня, замирает, И душистый цветок над кристальной струей, Наклонившись лукавой своей головой, Нежным звукам в раздумье внимает. Здравствуй, родина-мать! Полный веры святой, Полный грез и надежды на счастье, Я покинул тебя — и вернулся больной, Закаленный в нужде, изнуренный борьбой, Без надежд, без любви и участья. Здравствуй, родина-мать! Убаюкай, согрей, Оживи меня лаской святою, Лаской глуби лесной, лаской темных ночей, Лаской синих небес и безбрежных полей, Соловьиною песнью живою. Дай поплакать хоть раз далеко от людей, Не боясь их насмешки жестокой, Отдохнуть на груди на зеленой твоей, Позабыть о загубленной жизни моей, Полной муки и грусти глубокой!

1878

«Художники ее любили воплощать…»

Художники ее любили воплощать В могучем образе славянки светлоокой, Склоненною на меч, привыкший побеждать, И с думой на челе, спокойной и высокой. Осенена крестом, лежащим на груди, С орлом у сильных ног и радостно сияя, Она глядит вперед, как будто впереди Обетованный рай сквозь сумрак прозревая. Мне грезится она иной: томясь в цепях, Порабощенная, несчастная Россия,— Она не на груди несет, а на плечах Свой крест, свой тяжкий крест, как нес его Мессия. В лохмотьях нищеты, истерзана кнутом, Покрыта язвами, окружена штыками, В тоске она на грудь поникнула челом, А на груди, дымясь, струится кровь ручьями… О, лесть холопская! ты миру солгала!

1882

«Как каторжник влачит оковы за собой…»

Как каторжник влачит оковы за собой, Так всюду я влачу среди моих скитаний Весь ад моей души, весь мрак пережитой, И страх грядущего, и боль воспоминаний… Бывают дни, когда я жалок сам себе, Так я беспомощен, так робок я, страдая, Так мало сил во мне в лицо моей судьбе Взглянуть без ужаса, очей не опуская… Не за себя скорблю под жизненной грозой: Не я один погиб, не находя исхода; Скорблю, что я не мог всей страстью, все душой Служить тебе, печаль родимого народа! Скорблю, что слабых сил беречь я не умел, Что, полон святостью заветного стремленья,— Я не раздумывал, я не жил, — а горел, Богатствами души соря без сожаленья,— И в дни, когда моя родная сторона Полна уныния, смятенья и испуга, Чтоб в песне вылиться, душа моя должна Красть редкие часы у жадного недуга. И больно мне, что жизнь бесцельно догорит, Что посреди бойцов — я не боец суровый, А только стонущий, усталый инвалид, Смотрящий с завистью на их венец терновый…

1884

В ответ

(Из случайных песен)

Нам часто говорят, родная сторона, Что в наши дни, когда от края и до края Тобой владеет гнет бессилия и сна, Под тяжкое ярмо чело твое склоняя, Когда повсюду рознь, все глохнет и молчит, Унынье, как недуг, сердцами овладело, И холод мрачных дум сомнением мертвит И пламенный порыв и начатое дело,— Что в эти дни рыдать постыдно и грешно, Что наша песнь должна звучать тебе призывом, Должна святых надежд бросать в тебя зерно, Быть ярким маяком во мраке молчаливом!.. Слова, слова, слова!.. Не требуй от певцов Величия души героев и пророков! В узорах вымысла, в созвучьях звонких строф Разгадок не ищи и не ищи уроков!.. Мы только голос твой, и если ты больна — И наша песнь больна!.. В ней вопль твоих страданий, Виденья твоего болезненного сна, Кровь тяжких ран твоих, тоска твоих желаний… Учить невластны мы!.. Учись у мудрецов, На жадный твой вопрос у них ищи ответа: Им повторяй свой крик голодных и рабов: «Свободы, воздуха и света!.. Больше света!» Мы наши голоса с твоим тогда сольем; Как медный благовест, как мощный божий гром, Широко пронесем тот крик мы над тобою! Мы каждую твою победу воспоем, На каждую слезу откликнемся слезою. Но указать тебе спасительный исход — Не нам, о родина!.. Исхода мы не знаем: Ночь жизни, как тебя, и нас собой гнетет, Недугом роковым, как ты, и мы страдаем!..

1886

Константин Михайловч Фофанов {291}

1862–1911

Голод

Кто костлявою рукою В двери хижины стучит? Кто увядшею травою И соломой шелестит? То не осень с нив и пашен Возвращается хмельна,— Этот призрак хмур и страшен, Как кошмар больного сна. Всемертвящ и всепобеден, В ветхом рубище своем, Он идет без хмеля бледен И хромает с костылем. Скудной жертвою измаян, Собирая дань свою, Как докучливый хозяин, Входит в каждую семью. Всё вывозит из амбара До последнего зерна. Коли зернами нет дара, То скотина убрана. Смотришь, там исчезнет телка, Там савраска пропадет… Тяжела его метелка, Да легко зато метет! С горькой жалобой и с гневом Этот призрак роковой Из гумна идет по хлевам, От амбаров к кладовой. Тащит сено и солому, Лихорадкою знобит, И опять, рыдая, к дому Поселянина спешит. В огородах, по задворкам, Он шатается, как тень, И ведет по черствым коркам Счет убогих деревень: Где на нивах колос выжжен, Поздним градом смят овес. И стоит, дрожа, у хижин Разрумяненный мороз…

1891

Наш домовой

Люблю тебя, наш русский домовой! Волшебным снам, как старине, послушный; Ты веешь мне знакомой стариной, Пою тебя, наш демон простодушный; Ты близок мне, волшебник дорогой. Доверчивый, ты скромные угодья Моих отцов как сторож охранял, Их зернами и хмелем осыпал… Ты близок мне: я — внук простонародья! И первый ты в младенческой тиши Дохнул теплом мне родственной души. И слышался тогда твой вздох печальный; Он как вопрос звучал из тишины, А может быть, из тьмы первоначальной: Не правда ли, все люди? Все равны? И стал ты мне как откровенье сладок; И полюбил я тихий твой приход — То с негою пленительных загадок, То с мукою язвительных забот. Народ живет, народ еще не вымер… Ты помнишь ли, как Солнышко-Владимир, Твой добрый князь, крестился у Днепра? Ты бражничал у княжего двора, Ты сторожил и мел его хоромы… И девичьи мечты тебе знакомы. Как часто ты доверчивой княжне Внушал любовь к докучной тишине, Когда дрожал лампадный луч в часовне. В бессонный час, при ласковой луне, Она, дитя, мечтала о неровне… Ты был один свидетель нежных чар, Ты разжигал, сердечной страсти жар, Ей навевал влюбленную истому, Сон отгонял — и наконец она, Дыханием твоим обожжена, Лебяжий пух меняла на солому… И между тем как старый князь дрожал,— Влюбленных след ты нежно заметал И колдовал над милою деревней, Где страсть полней и песни задушевней. Ты дорог мне, таинственный кумир,— Моих страстей и грез моих наперсник, По-своему ты любишь грешный мир. Родных полей и дымных хат ровесник, Веди меня в седую глушь лесов, К полям, к труду, к замедленному плугу… Не измени неопытному другу, Дай руку мне!.. Ты видишь, я готов Сменить тоску нарядных лестью горниц, Где зреет страсть завистливых затворниц, Лукавых жен, холодных дочерей,— Кичащихся лишь немощью своей,— На скромный дар заветных огородов, На золото колеблющихся нив… Там ты вдохнешь мне силу новых всходов, И стану я по-твоему счастлив! И грешный вопль раскаянья забуду, И радостью труда исполнен буду, Свой новый путь, как жизнь, благословив!..

1891

Чудище

Идет по свету чудище, Идет, бредет, шатается, На нем дерьмо и рубище, И чудище-то, чудище Идет — и улыбается! Идет, не хочет кланяться: «Левей!», — кричит богатому. В руке-то зелья скляница; Идет, бредет — растянется, И хоть бы что косматому! Ой, чудище, ой, пьяница, Тебе ли не кобениться, Тебе ли не кричать И конному и пешему: «Да ну вас, черти, к лешему — На всех мне наплевать!»