Идеальная секретарша

Потом они долго ехали, звонили из сотового телефона, который комиссар у кого-то то ли одолжил, то ли приобрел, разным важным людям и, наконец, приехали в один из дачных поселков. Крутых домов здесь было множество – достроенных и не совсем. От такого обилия богатых особняков у Клементии даже рот сначала открылся, на что «комисср» ей строго указал: «Рот не разевать, смотреть внимательно, искать зеленый строительный вагончик с написью С и М.» Клементия быстро нашла такой вагончик возле одной из недостроенных дач, но не стала спрашивать, что такое С и М. Ведь и так понятно – строительство да монтаж. В этот вагончик они и вошли. А когда вышли, комиссар попросил ее посидеть в машине, а сам куда-то отлучился, только спросил: «Тебе есть, чем заняться?»

Клементия опять взялась за книгу.

ЧЕТВЕРГ

Я не жалела, что ушла, наконец, из института.

Какое-то время я сидела дома, ни с кем не встречаясь и не отвечая на звонки. Я исключила всякий контакт с внешним миром. Иногда я выходила на улицу и целый день просто бесцельно болталась по Москве. Деньги у меня были уже на исходе, а я все не решалась уехать навсегда к тетке в Ригу. Иногда я писала рассказы и относила их в какой-нибудь журнал или еженедельник, но не отслеживала их судьбу. Правда, до тех пор, пока мне не позвонили из бухгалтерии одного из журналов и не спросили, почему я до сих пор не получила свой гонорар. Я поехала. Этот звонок изменил мое отношение к своему творчеству – я стала писать и печататься регулярно.

Как-то раз я забрела в издательство, с которым договаривалась на издание той книги. Меня там помнили.

– Так вы пишете? – Спросил меня все тот же – немолодой, но очень подвижный – литературный редактор.

– Пишу. – И я рассказала ему о своих успехах в журналах.

– Я имел ввиду книгу. Вторую. – Уточнил этот старый и очень интеллигентный редактор.

И я села за эту книгу и написала ее в рекордно короткий срок. Правда, допустила глупость, и денег особых не заработала. Потом была еще одна книга, другая… Но все это было потом.

* * *

А пока… я стояла в вестибюле своего института – ставшего вдруг чужим и малознакомым – и ожидала бывшую коллегу. Мне не хотелось ее здесь дожидаться, но она настояла. Да кто там тебя помнит, говорила она. Кроме того, ты так изменилась, что вряд ли тебя кто-то узнает вообще. Но меня узнали, едва я, посматривая на часы, остановилась у стенда с объявлениями. И я обернулась, потому что услышала знакомый голос – надменный и менторский.

– Думаю, вы должны передо мной извиниться. – Сказал он без тени улыбки.

– Нет. Я ничего вам не должна. – Ответила я, улыбаясь и думая, что это всего лишь шутка.

– Мне как-то звонили, скорее всего, по вашей рекомендации, и спросили, почему я написал от женского лица. Так это ваши шуточки? Это вы меня так подставили? – Продолжал он все таким же строгим голосом.

– Вам следовало хотя бы прочитать рукопись, прежде чем отдавать ее в редакцию.

– Я торопился, ведь вы не сказали мне, что у вас на руках осталась дискета, но мне сообщили об этом. Впрочем, книга все равно получилась удачная – меня засыпали поздравлениями коллеги. А вот от вас я не получил ничего.

Я в недоумении – неужели он это всерьез? Мне кажется все это смешным и не более, но главное, неподходящим для разговора в вестибюле и я говорю ему об этом. Он приглашает меня в свой кабинет. Коллеги моей не будет еще полчаса и я соглашаюсь подняться к нему.

В кабинете у него все не так, как было когда-то – мебель переставлена, на столе идеальный порядок и кажется, что здесь уже нет никакой жизни. И я даже подумала: нет меня, нет и жизни. Хотя понимала, что это не так – все здесь хорошо и без меня. И даже значительно лучше.

Я села в кресло. Села нарочито небрежно и свободно и даже закурила длинную тонкую сигарету, хотя никогда до этого не курила.

– Ты куришь? – С недоумением произносит он, опять переходя на «ты».

– У вас что, плохо со зрением, – кашляя, отвечаю я и пускаю дым в его сторону. Он морщится, но не делает мне замечания и не напоминает, что он по-прежнему не курит.

– Ты так изменилась, стала дерзкой – это прибавило тебе привлекательности. – Говорит он с некоторым удивлением и смотрит на мои ноги.

– Да, как видите. – Небрежно отвечаю. – Моя жизнь действительно очень изменилась за эти месяцы. Кажется, почти год прошел?

– Да. Наверно. – Как-то неуверенно отвечает он. – И какие же это изменения?

– Во-первых, я не имею проблем с деньгами – они у меня почему-то появились.

– А во-вторых? – Спрашивает он, как-то напрягаясь.

– Я стала постоянно печататься в журналах.

– Есть и в-третьих?

– Конечно. И это самое интересное – вышла в свет моя первая книга. Вернее, вторая.

Он мгновенно мрачнеет.

– А какая же первая? – С усилием переспрашивает он.

– А моя первая книга вам хорошо знакома. – И я называю ту самую книгу. Он мрачнеет еще больше и его лицо наливается краской.

– Я по-прежнему считаю, что та книга – моя. – После долгой паузы произносит он и добавляет, – так принято в ученом мире – автор идеи является и автором книги. Второй же участник мог бы называться редактором или, в крайнем случае, соавтором, но никак не автором.

– Да не знаю я никакого ученого мира – нет его, миф это. Мир одинаков везде. И есть люди – хорошие и порядочные, а есть – скверные и непорядочные, есть вообще сволочи… Что касается той книги, так я о ней уже не помню. Это был пробный шар. – Говорю я и опять улыбаюсь. Довольно глупо улыбаюсь, но он этого не замечает.

– А ты действительно великодушна, почему-то я этого раньше не замечал. – Говорит он, отводя взгляд, но тут же жестко добавляет, – не так уж и интересны твои изменения. Хотя, кое-что меня заинтересовало. – Тут же исправляется он, видя, что я собираюсь встать и уйти. – Расскажи о книге.

– А что о ней говорить – это уже прошлое. – Небрежно бросаю я. – Кстати, хочу вас огорчить – я умудрилась написать еще одну книгу.

– Врешь ты все, – глухо и как-то радостно произносит он, – ты без меня – ничто. Ноль. Нет у тебя ни первой книги, ни второй. Да и не можешь ты за такое короткое время написать книгу. Даже одну.

– А вот тут вы глубоко ошибаетесь, – с нескрываемой радостью говорю ему я. – Я в состоянии написать одну книгу – в двести сорок страниц – за один месяц. Одну главу в двадцать тысяч знаков я пишу самое большее за два дня. Но чаще всего – утром десять тысяч знаков и вечером столько же. А вместе – это пол-авторских листа. Вот и считайте. К тому же, это же не научный трактат, а так – женская ерунда. Кстати, хотите я покажу что-то, – и лезу в сумку. – Вот, это анонс моей второй книги. Хотя повторяю, она по счету уже третья – если уж быть точной. – И я отворачиваю глянцевую обложку дорогого московского журнала. Он, как мне показалось, с дрожью в пальцах полистал журнал и молча закрыл. Я чувствовала, что он просто поражен.

– А вот и глава из этой самой книги. – Я лезу опять в свою сумку: достаю известный еженедельник и кладу ему на стол. Он читает и лицо его будто каменеет. Потом через силу он произносит:

– Ты… ты не могла так написать. – Говорит он, делая ударение на слове «так» и замолкает. Потом добавляет:

– Это не твой уровень. Ты – провинциалка. Ты не можешь мыслить такими категориями. Ты просто это где-то передрала. – И он становится опять высокомерным и довольным собой. Его слова совсем не задевают меня. Я аккуратно укладываю сигарету на краешек пепельницы и с издевкой говорю:

– Вы всегда считали меня своей безропотной служанкой, которая не может мыслить самостоятельно? Вы ошибались, впрочем, как ошибались всегда в своей жизни. И год назад вы, кажется, ошиблись в очередной раз? И крупно ошиблись? – Говорю я, имея в виду его женитьбу.

Но я не успеваю договорить – он наотмашь бъет меня по лицу, сразу понимая, что я намекаю ему о его неудачном браке.

У меня разбита губа, кровь медленно струится по подбородку, а я с каким-то изумлением смотрю, как она капает на мои светлые брюки… Я молча поднимаюсь из кресла и, не оборачиваясь, выхожу из кабинета. Он догоняет меня уже на улице, хватает за руку и тянет к своей машине. Я же нахожусь в каком-то оцепенении и не сопротивляюсь.

Он везет меня домой, но делает крюк, что провезти через всю Москву. Мы молчим. Так же молча он тащится за мной на шестой этаж – лифт как всегда не работает. Перед дверью моей квартиры он замедляет шаг и смотрит взглядом побитой собаки. И мне на мгновение становится его даже жаль. Но только на мгновение. Однако я не захлопываю дверь перед его носом и он проходит за мной. Я не хочу с ним разговаривать и валюсь на диван – только сейчас я понимаю степень своей усталости. Какое-то время он сидит в кресле – у него поникшие плечи и опущенная голова, – а потом садится на край дивана – у моих ног.

Следующим актом затянувшегося спектакля становится его покаяние. Кается он неубедительно и похож на путника, спотыкающегося на каждом шагу. Я понимаю, через какое унижение проходит он – как трудно считать себя непобедителем. Но я не показываю ему, что мне его опять жаль. Я поднимаюсь с дивана и иду на кухню – налить себе рюмку коньяка, он плетется за мной. Я достаю крошечную рюмку и открываю шкаф. Он тычет пальцем в аптечку:

– Мне тоже налей, сердце давит, – глухо произносит он, думая, что я собираюсь пить валерьянку.

И тут меня прорвало. – Сердце? У тебя есть сердце? – С издевкой почти кричу я. – Ты собираешься моими каплями лечить свой камень? Да ты понятия не имеешь, где оно расположено – сердце. Может ты сначала покажешь на картинке, что ты имеешь в виду, когда говоришь о сердце?! – Ору я и швыряю на стол медицинскую энциклопедию, она удачно раскрывается прямо на цветной вкладке.

– Может это сердце, может это, это? – Я тычу пальцем в глаз, ухо, пупок голого человека. – Ага, мне понятно, где у тебя сердце, – зловещим шопотом произношу я. – Вот оно – твое сердце. – И мой палец останавливается. – Только называется твое сердце почему-то иначе – пенис, – как можно уничижительней произношу я это слово и сама удивляюсь, насколько хорошо мне это удается. И тут он совершенно нормальным голосом, не обращая внимания на мои оскорбления. тихо произносит: – А ведь я тебя люблю. Именно сегодня я понял всю нелепость своих поступков. Только сегодня я осознал, какую ошибку допустил. Боже мой, как я влип. – Он судорожно сжимает голову руками. – Ну, хватит паясничать. – Я по-прежнему жестка и не верю ему. – Тебе надо ехать домой, тебя ждут дома. Кажется, у тебя появилась жена? Беленькая кошечка – твоя мечта? Она сидит на окошечке, моет лапкой мордочку и ждет тебя? Так, кажется, ты мне когда-то говорил?

– Ты жестока. – Говорит он устало. – Ах, я жестока? А мне всегда казалось, что кто-то другой в нашей паре жесток. Совсем недавно этот кто-то говорил, что не может на мне женится, потому что ему нужна молоденькая кошечка, а не мудрая облезлая кошка. С мудрой ведь хорошо дружить. Работать. А беленькая кошечка – это для дома, для души, для тела. Так, кажется, ты мне говорил? Вот и собирайся домой, а то твоя милая кошечка выскочит через форточку к другому коту.

Он одевается и, как слепой, тычется в дверь. Я не провожаю его. А когда он уходит, я начинаю плакать. Мне становится жалко его, себя и его белую кошечку. А еще – мне очень стыдно. За этот дурацкий спектакль.

Клементия ужаснулась тому, что по ее щеке покатилась слеза и капнула на раскрытую книгу….

Глава 39 АННА, пятница, 26 сентября

За то время, что Анна находилась на даче, она передумала обо всем: о прошлом и настоящем. Не думала она только о будущем. Во-первых, потому что она никогда о нем не думала вообще, и, как говаривала когда-то о ней покойная подруга Варвара – жила одним днем, на что сама Анна отвечала: «не одним днем, а настоящим днем»; а во-вторых, что думать о будущем, когда неясно настоящее. Анна относила себя к натурам не таким уж серьезным, какой она всегда казалась окружающим. Действительно, была бы серьезной и предусмотрительной – ни за что бы не попала в такой переплет. То, что это переплет серьезный, она уже осознала, когда погибла Варвара, а потом и во время пожара; здесь же – на даче – она осознала и другое – по всем законам жанра, она заслуживает высшей меры. Вадим – а она была теперь в этом уверена абсолютно – слов на ветер не бросает и ничего никому не прощает. А уж ей тем более – в знак особого расположения. И она грустно улыбнулась.

Анна решила больше не думать о том, что будет. Как там, в Коране? Что будет, то и будет, даже если будет не так? А пока – хорошо бы принять меры к освобождению. И она приняла – обшарила каждый закуток этих помещенией, пощупала каждый гвоздик и потрогала каждый шовчик. И сделала неутешительнвый вывод – сбежать отсюда так же сложно, как, вероятно, было сложно узникам Петропавловской крепости. Хотя, возможны варианты, подумала Анна и стала думать о вариантах.

А в пятницу – ближе к вечеру – приехал сам хозяин дома – Вадим.

– Вадим Борисович Н-ский, доктор наук, профессор, член-корреспондент АН. Надеюсь, вы меня помните? – Четким и строгим голосом произнес он и переступил порог ее «пыточной».

– Да уж, не забыла. Хоть и старалась. – Негромко ответила Анна.

– Старались? – Удивленно вскинул брови Вадим, с интересом разглядывая ее. – Так меня следовало забыть? А я думал, что вы живете воспоминаниями обо мне? И это греет вашу душу.

– Не греет.

– И давно? Давно не греет? – Без тени улыбки переспросил он, холодно окидывая ее взглядом.

– Я думаю, что этот вопрос не по существу. Потому что вас это никогда не интересовало.

– Вы правы, не интересовало. Хотя признаться, я часто вспоминал вас, особенно то, как вы меня здорово кинули. Да, да, кинули. Именно в тот момент, когда я нуждался в вашем участии.

– Чтобы в очередной раз подняться с земли и плюнуть в душу своему спасителю?

– Так вы же знаете, – расхохотался он, – о друзьях вспоминаешь, когда мордой в грязь, а ни до этого, ни после – они и ни к чему. Это реалии. Тут уж ничем помочь не могу – все люди таковы и я не исключение. Когда мы нуждаемся в помощи и поддержке, то готовы призвать на помощь даже недруга. Но только встаем с земли – уже ненавидим того, кто помог подняться. Попробуйте подать нищему. Вы думаете, что он вас любит в этот момент? Ненавидит. Он ненавидит вас за то, что вы видите его унижение. Он не может быть вам благодарен – вы свидетель его падения. Падения – мордой в грязь. Так за что же ему вас любить? Никогда и никому не подавайте. Никогда и никому.

– Помню все ваши назидания и вашу учебу. Но сейчас мне не хочется вступать с вами в какие-либо дискуссии.

– А почему бы и нет? Вы были моей лучшей ученицей, и мне казалось, кому ж, как не вам, применять мою теорию на практике. А вы – неблагодарная. – И он с какой-то откровенной укоризной посмотрел на Анну.

– Давайте лучше всего объяснимся. Мне кажется, что здесь какое-то недоразумение. Я совершенно не понимаю, в чем дело? Почему вы меня преследуете? Что вы хотите? И как вы меня вообще нашли?

– Так вы поняли, что это я вас преследую? И когда же это произошло?

– Не так давно я прочитала в одной газете об аварии на Дмитровском шоссе и увидела номер вашего автомобиля. Именно тогда я и вспомнила вдруг о вас. – Как можно небрежней ответила Анна.

– Ах, вот как. Я с удовольствием вас послушаю – это действительно интересно, но сначала мы спустимся вниз и чего-нибудь перекусим. Вы не возражаете? Надеюсь, вас здесь кормили? Ах, да, я же забыл распорядиться. И вы, конечно, так и спали голодная здесь на полу, в этой убогой клетушке, как паршивая собачонка? А ведь у меня здесь простор. Да вы сейчас и сами в этом убедитесь. Я покажу.

* * *

Дом действительно поражал воображение. Там, в Германии близ Биелефельда, у нее был дом. Но ее дом был скромен: на первом этаже – кухня, столовая, холл средних размеров, две спальни, ванная, туалет; на втором – кабинет с библиотекой, две спальни, ванная да туалет. Такой минимум предусматривал обыкновенное проживание, но отнюдь не шикарное. Здесь же – в этом громадном доме – все было сделано так, чтобы поражать воображение: дубовые двери, лестницы, оконные переплеты… витражи на площадках между этажами, изразцовые печи, камин… Пол с подогревом, кондиционер, встроенная бытовая техника. От ванной комнаты Анна была просто в легком шоке – такого великолепия сантехники она не видела даже в дорогом европейском отеле. Хотя, может быть, есть что-то и пошикарнее, подумала она, но то, что так может жить бывший ученый, она никак не ожидала.

– Я предпочитаю английский стиль – это достойно, а потому не тороплюсь с мебелью – интерьер должен быть тщательным образом продуман дизайнером.

– Да, разумеется, вряд ли вы способны придумать что-то оригинальное, а, главное, самостоятельно придумать. – Сказала Анна.

– Вы на что-то намекаете? – Оживился Вадим Борисович.

– Нет.

– Вам не следует говорить со мной так. – Сказал он с ударением на последнем слове. – Я всего лишь хочу показать вам свой дом.

– Джакузи? – С иронией спросила Анна.

– Нет. Зимний сад, бассейн с подогревом, солярий… – С оттенком небрежности ответил он.

– Зимний сад – оставим до зимы, солярий я уже видела, а в сушилке я живу вот уже вторые сутки. Кстати, меня как-то мало интересует уровень вашей жизни. Хотя, не совсем так, и я хочу задать вам всего один вопрос по теме: вероятно, вы женились на женщине с большим приданым? Отсюда такое богатство?

– Вы не сможете меня унизить так больно, как бы вам хотелось. Однако отвечу и на этот вопрос – все, что вы здесь видите, я достиг благодаря своим способностям.