Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации
Шрифт:
Также трудно найти и признаки еврейского Вильнюса – и почти невозможно поверить, что еврейское присутствие было здесь некогда так сильно, что в 1897 году перепись указывала на более чем 41%, или почти на половину граждан, как на евреев. Высоко на побеленной стене, над аркой я вижу остатки старой идишской вывески. Все, что от нее осталось, это три еврейские буквы: аин , мем и тет и часть еще одной, уже не распознаваемой. Невозможно догадаться, какое слово было написано этими буквами. Кроме того, осталось несколько названий улиц: Еврейская улица (как будто здесь была только одна еврейская улица) и – многозначительное название – улица Гаона.
Я спрашиваю хозяина отеля, почему это улица Гаона? «Ее назвали в честь великого еврейского ученого, жившего неподалеку».
Это не более неточно, чем хвалебная песня, пропетая литовским
220
Schiffman L. The Selling of the Gaon: Lithuanians Retell History to Approach Jews // Jewish Sentinel. 1997, 10–16 October.
Однако это отнюдь не те качества, с которыми обычно связывают имя Элияху бен Шломо Залмана (1720–1797), известного как «Гаон Элияху», «Виленский Гаон», или «Ха-Гра» [221] . Слово гаон взято из библейской книги псалмов и может быть переведено как «гордость», «отличие» или «гений». Этот аскетический основатель, истинный духовный отец современного ортодоксального иудаизма, сегодня основного направления еврейской религии, был мудрецом, инспирировавшим ужесточение раввинского сопротивления хасидизму, сделавшим более кого-либо другого, чтобы заново определить на национальной основе извечное разделение идишского народа на две половины – восточную и западную, славянскую и немецкую, управляемую сердцем и управляемую разумом. Даже после Холокоста потомки говоривших на идише европейских евреев, живущиe вдали от гейма, все еще делят себя на «литваков», литовцев, хранящих наследие Гаона, и «поляков», предпочитающих откровения хасидских цадиков.
221
Акроним от Ха-гаон рабби Элияху.
Там, где раньше два начала сливались в богатейшую и более-менее единую идишскую цивилизацию, огромные потрясения XVII и начала XVIII века, когда жил Элияху бен Шломо, привели к разделению идишской цивилизации на части, подобно цвету в хроматографе, – на спектр от сильно германизированного запада и севера до еще более сильно славянизированных востока и юга. Если провести между ними воображаемую границу, она прошла бы примерно через Припятские болота, где сегодня проходит граница между Белоруссией и Украиной. К северу от этой воображаемой линии, там, где гейм граничил с Пруссией и Саксонией, находилась земля, на которой немецкие ценности были тогда особенно известны и уважаемы. Виленский Гаон был их самым сильным выразителем.
Однако, к сожалению для идишской культуры, величайший противник хасидизма смотрел вперед не дальше своих оппонентов и боролся с цадиками в духе глубочайшего консерватизма. Еще не достигнув возраста 30 лет, он начал сооружать Голема, искусственного гомункулуса, оживляемого приложением имени Божьего, и сдался не потому, что убедился в неисполнимости задачи, а потому что, как он писал в комментарии к «Книге о сокрытом» («Сифра де-цениюта»), «мне было видение, и я прекратил это дело, ибо, без сомнения, Бог воспрепятствовал мне».
Как некогда Давид Ганс, он рассматривал «отсутствие светского образования у талмудических ученых как унижение репутации Израиля среди народов», которые, писал он, однажды «подобно реву многих вод поднимут свой голос против нас, спрашивая: где ваша мудрость?». Но поскольку он умел читать только на иврите, арамейском и идише, его светские знания были получены почти исключительно из средневековых или более ранних еврейских источников, а его сочинения по математике, географии, астрономии, музыке и медицине считались бы устаревшими еще двести лет назад. Его преданность каббале и вера в эффективность магических заклинаний, чар и амулетов с именем Бога привели его к сопротивлению «проклятой» философии, за изучение которой он осуждал даже великого Маймонида.
Самоучка, женившийся в 18 лет, Элияху бен Шломо путешествовал по Германии и Польше, прежде чем поселиться в 1748 году в Вильно. Там он вел исключительно аскетическую жизнь, обучая небольшой кружок студентов. Вначале он жил на деньги, полученные в наследство от знатного предка рабби Моше Ривкеса, умершего в 1672
году, а затем, когда слава о нем широко распространилась, он получал пособие и бесплатное жилье от общины, хотя и не занимал никакой общественной должности. Говорили, что, не желая отвлекаться, он занимался за закрытыми занавесками при свете свечи даже в дневное время, поставив ноги в ведро с ледяной водой, чтобы не засыпать. Сыновья Элияху рассказывали, что он спал по полчаса, всего не более двух часов за ночь. Скромный почти до того, что это начинало превращаться в недостаток, в возрасте 35 лет он был втянут в острый конфликт между двумя великими и знаменитыми раввинами того времени Якобом Эмденом и Йонатаном Эйбешюцем [222] по вопросу, разделявшему германскую и польскую общины, и сказал: «Кто я такой, человек из дальней страны, молодой и склонный к уединению, чтобы вы слушали меня?»222
В 1751 году Эйбешюц, главный раввин Гамбурга, был обвинен в написании амулетов, содержaщих слова: «Именем Бога Израилева, обитающего в красе славы Своей, Бога, помазавшего некоего Саббатая Цви, который одним дыханием своих уст поразит грешных, провозглашаю и приказываю, чтобы никакой злой дух не причинил беды или случайного вреда носителю этого амулета». По данным «Encyclopaedia Judaica», «в то время как большинство немецких раввинов были против Эйбешюца, ему оказывали поддержку раввины Польши и Моравии».
И вот на сцене появились хасиды; особенной наглостью была вербовка ими новообращенных в самом Вильно – в городе, где евреи стойко сопротивлялись любым религиозным инновациям, которые вытаскивали их из их скорлупы перед лицо всего мира. Тогда раввины виленского кагала, придя в ужас от проникновения мистиков в город, пришли к Гаону и спросили, что им следует делать. «Стойко противьтесь им!» – был его ответ, после чего все присоединявшиеся к его антихасидской позиции стали известны как «противящиеся» (миснагдим, или миснагиды).
Противостояние было яростным и временами жестоким – начиная с 1772 года, когда виленский кагал закрыл все местные хасидские молельные залы, арестовал хасидских лидеров, публично сжег их книги и объявил всех их последователей исключенными из общины. От имени Гаона было разослано письмо во все другие общины, призывавшее бороться против «безбожной секты». Когда появились первые образцы хасидской литературы, особенно так называемое «Завещание Баал Шем Това» («Цаваат ха-Рибаш»), Элияху бен Шломо собрал раввинский «военный совет», издавший предписание общинам изгнать мистиков, сжечь их сочинения и рассматривать их как принадлежащих к чужой вере, то есть не вступать с ними в браки, не есть их пищу и не хоронить их покойников:
Долг каждого верующего еврея состоит в том, чтобы отвергнуть их и преследовать их всеми способами и уничижать их, потому что грех в их сердцах, и они как язва на теле Израиля.
Придя в ужас от такого противодействия, два самых влиятельных и святых хасидских лидера Менахем Мендель из Витебска и Шнеур Залман из Ляд попросили о встрече с Гаоном, но их просьба была грубо отвергнута. «Он дважды хлопнул перед нами дверью», – писал Менахем. Однако Гаон, очевидно, не был готов одобрять настоящее физическое насилие. В стихотворении «Abba Glusk Leczeka» немецкого поэта-романтика Адальберта фон Шамиссо (1781–1838), хорошего друга идишских евреев, описывается драматическая стычка возле виленской синагоги, когда толпа ортодоксов напала на странствующего проповедника Аббу Глускера Магида, отобрала рукописи тринадцати книг, которые он собирался опубликовать, разодрала их, остатки сожгла во дворе синагоги, а самого проповедника жестоко избила. От святой толпы его спасло только появление самого Гаона. (Впрочем, Глускер Магид мог уже привыкнуть к такому обращению. В антологии XIX века, автором которой был австрийский ученый и поэт Макс (Меир Галеви) Леттерис, цитируется пародия, по слухам, сочиненная Глускером Магидом после того, как в Альтоне его сбросил с лестницы разъяренный ортодоксальный раввин Якоб Эмден.)
Гаон вскоре понял, что драки с хасидами не стали достойным ответом тому, в чем он видел серьезную угрозу единству идишского иудаизма. Хорошим ответом было бы предложение альтернативы, делавшей ортодоксальную раввинскую веру привлекательной для масс, в то время как мистические настроения были бы отвергнуты как проявление невежества, пантеизма и идолопоклонства. Его собственный интеллектуальный уровень был так высок, что он лично был не склонен, а на деле и неспособен опуститься до уровеня маленького человека, необразованного и невежественного. Вместо этого он поощрил своего лучшего ученика Хаима из Воложина к открытию ешивы, где студенты обучались бы согласно установленным им принципам и несли бы его видение в еврейский мир.