Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации
Шрифт:
Как ученый-самоучка он отрицал пилпул, а скорее просто не приобрел вкуса к этой сложной казуистике традиционного раввинистического метода, к нагромождению олицетворений (приписывание признаков живого неживому), металепсисов (замещение причины следствием), антимерий (замена одной части речи другой) и других сложных фигур речи, популярных в польских ешивах. («Пристрастие к этим вещам свойственно человеческой природе, – иронически писал Махараль в трактате 1589 года «Путь жизни» («Дерех хаим»), – так же как игры и глупость. Лучше заниматься ремеслом, требующим знаний и умения, как плотницкое, чем учиться таким образом, утверждая, что твоя цель – это анализ Писания».) Его подход к каноническим текстам был трезвым и научным. Слова должны пониматься не через их тайный символизм или мистические числовые значения, представленные буквами, но через их смысл, постигаемый известными филологическими методами.
Ешива не была открыта при жизни самого Гаона. Но после его смерти в 1797 году страсти в борьбе между хасидами и миснагидами запылали с новой силой. Никогда не бывший беспристрастным историк
На этот раз это был не просто конфликт между разными частями элиты, а подлинная борьба, угрожавшая разорвать на части общины целых городов и деревень, где по всему идишскому миру родители ополчались на детей, брат на брата, один член общины на другого. Враждующие стороны расширяли свою агрессивную риторику и искали поддержки у русских властей, их нападки друг на друга становились все более дикими; как хасиды, так и миснагиды рисковали вызвать катастрофу. Такому соперничеству, разрушительному для идишских общин, нельзя было позволить продолжаться. Ученик Гаона Хаим вспоминал, что утверждения его учителя Элияху бен Шломо, что на место дурного должно прийти доброе, и в конце 1803 года Хаим занялся основанием народной публичной ешивы, чего всегда желал его учитель. Для организации учебного заведения, где указания Гаона о правильном еврейском образовании соблюдались бы со строгостью и любовью, он выбрал свое родное местечко Воложин, находящееся в отдаленной лесистой глубинке между Вильно и Минском. Результат для идишского народа превзошел лучшие ожидания рабби Хаима и даже самого Гаона.
Гуляя сегодня по Воложину, маленькому, типичному убогому белорусскому городку, насчитывающему около 20 000 жителей, можно неожиданно свернуть за угол и испытать странное чувство, наткнувшись на неопределенного вида полуразрушенную двухэтажную постройку под крутой крышей, где краснота кирпичей просачивается, как кровь, через покрытую пятнами отслаивающуюся штукатурку; сбоку торчат обломки вывески в стиле 1950-х годов с надписью «Кулинария». Знаете, что это такое? В этом здании находилось самое сильное учреждение литовского еврейства, центр интеллектуальной империи, не только контролировавший жизнь идишского населения Литвы, но и породивший писания, которые до сих пор читают в ортодоксальных синагогах по всему миру, от Сиднея до Сан-Франциско. Это ешива Хаима из Воложина, получившая имя «Эц Хаим», «Древо жизни» – по названию знаменитого каббалистического труда и одновременно по имени ее основателя.
Сеть таких ешив распространилась из Воложина по всему региону и помогла успешно держать оборону против расширения хасидизма на территории влияния Гаона. Это были учреждения, определявшие еврейскую Литву до самого Холокоста. Профессор Хаим Гилель Бен-Сассон писал в «Encyclopaedia Judaica»:
Молодых людей, приходивших из деревни, местечка или города, богатых и бедных встречали в ешиве на равных условиях; они впитывали обычаи ешивы, ее идеалы и образ мыслей, которые они распространяли всюду, где бы они ни селились. Раввин, проповедник, купец или лавочник – выпускник ешивы оставался в сердце своем гордым и ортодоксальным интеллектуалом, влиявшим своими словами и делами на тех, кто стоял ниже его, и вдохновлявшим их ценностями ешивы. Эти ценности становились всеохватывающими.
Поэт Хаим Нахман Бялик, короткое время учившийся там в конце XIX века, писал, что Воложинская ешива и другие, выросшие из нее, «сформировали душу народа».
Сама ешива «Эц Хаим», однако, не дожила до векового юбилея. В 1892 году министр образования граф Делянов в рамках насильственной ассимиляции российских евреев предложил ряд изменений в уставе ешивы: ограничение ежедневных занятий 12 часами; минимум три часа в день должны были отводиться на изучение русского языка и литературы и других светских предметов; учителя должны были быть одобрены правительством, главный раввин должен был нести ответственность за поведение учеников. Управление ешивы не согласилось ни с одним из этих условий, и «Эц Хаим» было приказано закрыть.
Таким образом, идишская цивилизация в Польше, Литве, Галиции, России, Венгрии и на Украине была разделена между двумя идейными школами – эмоциональным хасидизмом и его интеллектуальными противниками. Но обе они, по существу, смотрели назад, обе отказывались признать (не говоря уже о том, чтобы принять) глубокие изменения, пережитые Европой, вступившей в новую эпоху. Ультраконсерваторы, противившиеся нововведениям, отвергавшие любую форму обучения, не основанную на Торе, Талмуде или каббале, – как выпускники ешив, так и почитатели цадиков не были подготовлены к тому, чтобы вести идишскую цивилизацию в будущее. Попытка осуществить такую задачу была сделана на западе, в Австрии и Германии, где ценности рационального и научного модернизма проникли в идишское общество и осели в виде отдельного явления – еврейского Просвещения, на иврите Гаскала, на идише Гасколет, представленного
человеком, которого и евреи и неевреи признавали одним из величайших умов XVIII века.…и падение
Он родилcя в 1729 году в семье бедного переписчика Торы, предположительно потомка Моше Иссерлеса, Рамы из Кракова. Он был горбатым и болезненным. Он заикался. Он никогда не занимал официальных должностей. Но Моше бен Менахем Мендель (1729–1786), известный евреям как Моше из Дессау, а христианам как Моисей (или Мозес) Мендельсон, вопреки всему и несмотря на собственную самооценку, стал единственным евреем, показавшим, что идишская цивилизация могла нечто предложить европейской культуре. Вдохновленный верой своего народа, он стал центральной фигурой в европейской философии, важным звеном в цепи, связывавшей классическое и современное мышление – между философами Лейбницем и Кантом. Глубоко религиозный и в то же время внимательно следивший за достижениями науки и промышленности, он приветствовал новое, хотя и осознавал связанный с ним риск. «Открытие Монгольфье [изобретение воздушного шара], вероятно, приведет к большим потрясениям, – писал он. – Приведет ли это к добру для человеческого общества, никто сейчас не осмелится судить. Но кто решится на основании этого отказаться от поощрения прогресса?» Способный пианист, он брал уроки у ученика Баха Иоганна Филиппа Кирнбергера (1721–1783) и старался сохранить музыкальное наследие немецкого мастера, передав его Моцарту и своему внуку, композитору Феликсу Мендельсону-Бартольди. Он играл главную роль в постановке стихотворной драмы Лессинга «Натан Мудрый» и даже сильно загримированным выступал в роли Паши Селима в опере Моцарта «Похищение из сераля». Он стал мировой знаменитостью, восхваляемой евреями как третий Моисей (после библейского пророка и Маймонида), а остальным миром – как немецкий Сократ или Платон (заметьте, немецкий, а не еврейский!). Он был для XVIII веке тем, чем стали отпрыски идишской цивилизации Маркс, Фрейд и Эйнштейн для ХХ века. В отличие от них он был религиозным и соблюдающим закон, открытым и страстным евреем, боровшимся за признание и принятие еврейской религии, предлагавшим щедрую помощь, поддержку и активное содействие, как старинный штадлан, любой угнетаемой еврейской общине, которая просила у него помощи.
Моше бен Менахем Мендель получил обычное еврейское образование. Вначале он изучал Тору и Талмуд со своим отцом, а затем учился у раввина из Дессау, вслед за которым поехал в Берлин, где его учитель был назначен главным раввином космополитической прусской столицы. Приехав туда в возрасте 14 лет, он не мог ни сказать, ни написать ни слова по-немецки. Но он быстро обучался. Помимо усвоения письменного немецкого стиля, который впоследствии считался самым ясным и элегантным среди людей его поколения, он обучился также математике у польского раввина, французскому и английскому языкам у молодого еврейского студента медицины, а от еврейского врача из Праги он выучил латынь – на таком уровне, что внимательно прочел купленный на несколько скопленных грошей латинский перевод сочинения английского философа Джона Локка «Опыт о человеческом разуме». Это был первый шаг в его философском путешествии, занявшем всю жизнь. В возрасте 21 года его наняли учителем в дом богатого фабриканта, он дошел до должности бухгалтера и в конце концов стал полноправным партнером предприятия по производству шелка, где работал всю жизнь; учился, писал и занимался философией он в свободное время. Женившись в 33 года, он стал отцом шестерых детей, основав семью, сыгравшую важную роль в формировании современной европейской культуры [223] .
223
Если не считать знаменитых внуков, композиторов Феликса и Фанни, сын Мендельсона Йозеф был покровителем великого натуралиста Александра фон Гумбольдта, его дочь Доротея написала один из основополагающих романов литературного романтизма «Флорентин», его дочь Генриетта основала салон, посещавшийся светилами, его внуки Иоганн и Филипп Вейт были известными художниками своего времени, а внук Арнольд был покровителем социалиста и политического философа Фердинанда Лассаля. Его праправнуки Франц и Эрнст получили дворянство.
В его характере откроется нечто новое, когда мы узнаем, что свой медовый месяц он потратил на написание эссе на тему «Чувствительны ли метафизические истины к тем же свидетельствам, что и математические истины» с целью получить приз Берлинской академии наук. Что думала его молодая жена по этому поводу, неизвестно, но она, вероятно, была довольна, когда ее супруг победил Иммануила Канта, заняв первое место и выиграв крупную премию в пятьдесят дукатов. В качестве бонуса король Фридрих Великий наградил его титулом «охраняемого еврея» и освободил всю его общину от уплаты еврейских налогов – хотя когда Академия избрала его своим членом, король отказался утвердить это решение (президент Академии сожалел, что Мендельсон обладал всеми нужными качествами, кроме крайней плоти).
Мендельсон легко справился с оскорблением и по-своему повернулся к нему спиной. Никогда не робевший перед властями и влюбленный в немецкий язык и культуру, он счел неприемлемой современную ему моду на французский язык, жалуясь, что он «слишком ненадежен для систематического чтения трактатов с должным усердием», и проявил особое безрассудство, критикуя Фридриха Великого за то, что тот предпочитал писать стихи по-французски, а не на своем родном языке. Легенда гласит, что этот горбатый еврей, выучивший немецкий подростком, будучи призван к королю во дворец Сан-Суси для ответа, объяснил, что «кто бы ни писал стихотворные пьесы о кеглях и кто бы ни играл в кегли, будь он королем или крестьянином, он должен иметь при себе тренера, который объяснил бы ему, как следует играть».