Игра с тенью

— Прошу прощения?

— Я не знаю, почему он потом сменил название на Сэндикомб-Лодж, но, когда он впервые приехал сюда, он назвал это место «Солус»…

— «Одинокий», — сказала я.

Она кивнула.

— Но мой брат думает, что он имел в виду «солис» — «солнечный». Понимаете, он почти не учился в школе и не знал латыни, так что ошибиться ему было легко.

Я представила себе ослепительный парад солнечных лучей, который мы видели в Мальборо-хаусе.

— Это кажется более правдоподобным, не так ли?

— Может быть, — сказала она. — Но судя по тому, что он поставил решетки на окна и спрятал сад за зарослями ив, он явно хотел одиночества.

Я выглянула наружу. В нескольких ярдах от меня виднелась макушка Уолтера. Поодаль действительно были заросли.

— А мальчишки звали его Скворушкой, — сказала мисс Флетчер, — потому что он не разрешал им разорять гнезда.

Возможно, подумала я, он просто любил скворцов; но не успела я отозваться, как она продолжила:

— И в доме их было только двое.

Двое? Так у него была жена? Или кто-то вроде миссис Бут, но помоложе? Я не могла придумать, как благопристойно задать вопрос, но она, должно быть, прочла его на моем лице, потому что договорила:

— Тернер и его отец.

— Отец!

Она кивнула:

— Билли и папаша — так они друг друга звали.

— И у них не было даже слуги?

— Папаша и был слугой, мисс Халкомб. Я знаю, странный распорядок, но так и было — когда Билли уезжал рисовать на повозке, запряженной одной лошадью, папаша оставался здесь, присматривал за домом и садом. Готовить и прислуживать сыну — этим его обязанности не исчерпывались, он еще должен был натягивать холсты, и лакировать их, когда они были готовы, и ездить в Лондон открывать галерею.

— Какую галерею? — спросила я.

— О, вы не знали? Тернер оставил за собой дом на улице Королевы Анны, даже когда жил здесь; там он держал галерею, где покупатели могли посмотреть его работы. А папаша, конечно, был скуповат — это у них было семейное, думаю, вы заметили; так, чтобы не платить за дилижанс, он давал огороднику стакан джина и ездил в город на его тележке.

Она начала было смеяться, потом резко остановилась, когда Уолтер вошел в комнату. Разговаривая с мисс Флетчер, частью сознания я молча сочиняла укоризненное замечание, которое должно было напомнить ему о вежливости; но теперь я сразу увидела, что оно не понадобится. Его ленивое безразличие, похоже, растаяло, подобно туману на солнце, и он снова — как по возвращении из Петуорта и во время нашего визита к Беннеттам — был полон внимания и энтузиазма. Я не могла вообразить причину его преображения, но быстро поняла, что дело тут было не в совести. Он сел рядом с мисс Флетчер на диван, и у него была очевидная цель. Он похвалил ее сад и развлек ее историей о черном котенке, который выскочил из-за куста смородины и атаковал его ботинок. Через минуту она начала заметно расслабляться и обратила на меня взгляд, полный такой наивной благодарности: «Смотрите! Я все-таки ему нравлюсь!», — что я вздрогнула от жалости.

— Да, я еще хотел спросить, — сказал Уолтер после крошечной паузы, которая дала мне знать, что в этом вопросе и заключалась его настоящая цель, — а где кухня и другие служебные помещения?

— Ах да, — охотно подхватила мисс Флетчер. — Хороший вопрос, мистер Хартрайт. Давайте я вам покажу.

Она встала и снова вывела нас в миниатюрный вестибюль.

— Вот, — сказала она, указывая на простую неприметную дверь под лестницей. — Триумф Тернера. Вы бы и не догадались, что она здесь, правда, если бы заранее не знали?

— Правда, — сказал Уолтер.

Я должна признаться, что и сама ее прежде не заметила, а даже если бы и заметила, то решила бы, что это просто кладовая.

— Почему триумф? — спросила я.

— Ну, он же спроектировал дом, — сказала она с довольным видом, словно это был хорошо отрепетированный номер, и мое удивление подтвердило, что эффект он производит по-прежнему сильный. — Да, он считал себя неплохим архитектором. Так что он наверняка, — она взялась за ручку и повернула ее, — рассчитывал на это.

Признаюсь: тогда я не могла предположить, да и теперь не могу, какое «это» имелось в виду — разве что Тернер, мастер светотени, наполнил верхние этажи светом и решил для контраста оставить подвал как можно более темным. За потайной дверью виден был верх простой спиральной лестницы, которая через две-три ступени скрывалась в мрачной серой дымке подземелья. Если у меня и было какое-то желание продолжать исследования (а убогий вид лестницы такого желания почти не вызывал), то его быстро погасил порыв холодного затхлого воздуха, который принес застоявшиеся кухонные запахи; он поднялся из темноты, словно дыхание умирающего зверя, так что я просто повернулась к мисс Флетчер и сказала:

— Да, очень хитро придумано.

Но Уолтера так легко было не сбить; протиснувшись мимо меня и мисс Флетчер (она уже собиралась закрывать дверь), он спустился на несколько ступенек. Через пару секунд он остановился, воскликнул: «Просто замечательно!» — и двинулся дальше.

— Лучше вам остаться здесь, мисс Халкомб, — сказала мисс Флетчер, отступая назад от двери. — Внизу холодно, и вы легко можете простудиться.

С тех пор я гадаю, не было ли в ее поведении какого-то тайного знания, какого-то намека на то, что должно было случиться; но я помню только хрупкую сутулую женщину, которая скрестила руки, потирая одну об другую, с извиняющейся улыбкой на тонких губах.

Прошло меньше двух минут, прежде чем мы снова услышали шаги Уолтера на лестнице. Думаю, я никогда не забуду, как он выглядел, когда поднялся наверх; не забуду решительность его движений, переполнявшую его силу (он словно внезапно стал больше и стремился вырваться из своего скромного костюма) и прежде всего — выражение его лица, какого я прежде никогда не видела и не знаю, хочу ли увидеть снова. Это была смесь возбуждения, удовлетворения и (как мне показалось) безумного, отчаянного ужаса.

Может быть, в этом и состоит причина моего смятения: я узнала лицо Уолтера — но настроение, мысли и убеждения, отраженные на нем, были мне незнакомы. Всего лишь на прошлой неделе я радовалась, что он снова стал собой (и я, несчастная, поздравляла себя с тем, что добилась этого преображения, познакомив его с Элизабет Истлейк); теперь я думаю, не было ли то, что казалось его истинным «я», всего лишь промежуточной фазой — не конечной станцией, а полустанком, который он уже миновал на пути неизвестно куда. Пункта назначения его пути я не знаю, и это делает нас чужими. Или…

Позже

Боже, почему я опять остановилась? В голове у меня странная буря — мои мысли спутались, и я не могу в них разобраться.

Уже третий час ночи, а Уолтер все еще не вернулся.

Он сказал мне, что идет в фотостудию Майалла на Риджент-стрит. Не может быть, чтобы он до сих пор оставался там. Где же он?

Возможно, моя тревога лишила меня силы думать или писать о нем.

Так не годится.

Надо сосредоточиться.

Один вопрос естественным образом продолжал тревожить меня, когда мы садились в кэб и уезжали из Сэндикомб-Лодж.