Игра с тенью

Во сне я оказалась на улице и увидела перед собой две двери. Одна — вход в приемную дантиста; другая дверь, хотя и без таблички, вела, как я знала, в галерею Тернера. Пока я колебалась, размышляя, стоит ли входить, дверь сама собой отворилась, и я шагнула внутрь. Я не испугалась, лишь слегка разозлилась на то, что Тернер, оставаясь невидимым, каким-то образом умудрился впустить меня в дом.

Прихожая была темна и совершенно пуста. Я миновала ее, ожидая найти дверь, ведущую в галерею; но вместо этого увидела только лестницу, спускающуюся в неосвещенный подвал. И вновь, сходя вниз, я не испытала страха, а только растущую досаду по поводу присутствия незримого Тернера.

Внизу я увидела арку из грубого камня, а под ней — нечто вроде пещеры или грота, выдолбленного в голой скале. Ее озарял льющийся откуда-то сверху тусклый беловатый свет, и вкрапления слюды поблескивали в граните, словно созвездия на ночном небе, придавая пещере жутковатую, завораживающую красоту. Мне показалось, что она не больше погреба, но вскоре я поняла: впечатление обманчиво. Дойдя до края пещеры, я обнаружила небольшой проход влево, а за ним — ее продолжение. Когда я пригнулась, чтобы войти, из тени выступила фигура мужчины, неясная и парящая, будто летучая мышь, и тут же исчезла со стремительностью испуганного животного, удирающего в укрытие. Едва различив очертания этой фигуры, я почему-то поняла, что это не Тернер, а Уолтер. И мое раздражение сменилось самым настоящим гневом: Уолтер явился сюда раньше меня и не желает открыть мне тайну.

В конце концов, миновав бессчетные закоулки и повороты, передвигаясь по проходу, который с каждым шагом становился все темнее и уже, я увидела впереди мутный желтый свет и мгновением позже оказалась в восьмиугольной комнате. На каждой из восьми стен висело по картине, и, хотя все они переливались золотыми, красными, оранжевыми оттенками, столь знакомыми мне по работам Тернера, я не узнавала ни одного полотна. Пока — именно так! — не дошла до седьмой картины, ибо то был «Залив Байя».

«Наконец-то! — осенило меня. — Я смогу понять!» Подойдя поближе, я принялась внимательно изучать холст. Картина была в точности такой, какой я ее помнила. С морем, благоуханными холмами и могучим деревом; со змеей, кроликом и напоминающими череп руинами. С фигурами…

И тут я резко остановилась: фигура Аполлона, несомненно, находилась на том же месте, но Сивилла исчезла.

Я пробудилась в еще большем раздражении и не могла отделаться от малоприятного ощущения: и Тернер, и Уолтер водят меня за нос, а я подыгрываю им, не умея разглядеть нечто, находящееся прямо передо мной. Оно было тут, словно хорошо знакомое высказывание, смысл которого уже почти ясен, и оно вот-вот прозвучит вслух, и все-таки уловить его невозможно.

Я замерзла, сидя за столом, поэтому взяла свой дневник и тетради и устроилась с ними в кровати. Я начала размышлять о картине, просматривая ее описание, сделанное мною собственноручно в Мальборо-хаусе и пытаясь понять значение исчезнувшей фигуры. Но, как я ни старалась, ничего не приходило в голову. Поэтому пришлось отвлечься от этой проблемы и сконцентрировать внимание на улице Королевы Анны.

Почему мне приснился этот сон? Не получила ли я подсказку или, по моему глубокому убеждению, не рассеявшемуся даже после пробуждения, ключ к какой-то загадке? Конечно, в реальности галерея должна быть совсем другой — она расположена на первом или втором этаже, и свет в нее проникает через окна. Случайно ли в моем сне галерея оказалась в подвале? Или, как это часто бывает в сновидениях, она смешалась с Сэндикомб-Лодж и с тем, что пережил там Уолтер? Тогда, безусловно, мое раздражение и разочарование объяснимы: ведь напряженность закралась в мои отношения с Уолтером именно тогда, когда он впервые предстал передо мной незнакомцем, избегающим откровенного разговора. (И если быть до конца честной, я должна признать: именно в тот день я тоже обнаружила, что не могу быть откровенной с ним.)

Я отыскала заметки, сделанные во время первой беседы с мисс Флетчер, и положила их рядом с заметками о встрече Хейста и Кэлкотта. Читая их в первый раз, я выделила только один существенный факт: согласно утверждению мисс Флетчер, отец Тернера ежедневно проделывал путь из Твикенхема на улицу Королевы Анны, дабы присматривать за галереей.

Почему это кажется важным? Непонятно. Вновь перечитав свои записи, я уже была готова сдаться, но вдруг обратила внимание на даты.

По словам мисс Флетчер, Тернер перебрался в Сэндикомб-Лодж в 1813 году.

По словам Хейста, в 1813 году Тернер только-только переселился на улицу Королевы Анны.

Итак: он переехал в два дома в одно и то же время. А потом, подобно тому, как камни внезапно скатываются с речного обрыва, мне вдруг пришло в голову: это не исключение, а часть общей закономерности. Разве перед своей кончиной Тернер не жил в Челси, сохраняя тем не менее дом на улице Королевы Анны и пытаясь убедить весь мир, что он живет именно тамі А в молодости (если поверить озлобленному граверу Фарранту) — не содержал ли он дом на Харлей-стрит и еще один — на Нортон-стрит, куда удалялся в обстановке секретности? Несомненно, некоторые семьи владеют городским домом, где они проводят часть времени, и при этом имеют жилье за городом. Но у Тернера не было семьи (за исключением отца), и он никогда не устраивал свою жизнь подобным образом. Более того, на протяжении всей жизни сразу два его дома находились в городе, поскольку загородным жильем мог считаться только Сэндикомб-Лодж. Тогда, вероятно, дело в женщинах? Не имеют ли мужчины привычки селить своих любовниц отдельно, в домах, специально для них предназначенных? Может ли это стать объяснением?

В случае с Нортон-стрит — возможно. Да и с Челси тоже; правда, едва ли миссис Бут годится на роль «любовницы», хотя они с Тернером и не были обвенчаны. Но Твикенхем, без сомнения, — совсем иное дело, ибо, согласно категорическому утверждению мисс Флетчер, в этом доме не было ни души, кроме старика отца и самого Тернера. Поневоле приходит в голову, что подобное стремление проживать в двух местах одновременно — не просто дань сиюминутным обстоятельствам, а следствие неких глубинных причин.

И каковы же они? Желание оставаться загадочным, всеми силами препятствуя тому, чтобы окружающие знали о твоем истинном местонахождении?

Слишком фантастично? Но вспомним рассказ сэра Чарльза о поездке Тернера в Бельгию. Не объясняется ли его тогдашнее поведение именно так?

Не знаю, насколько все это важно, и даже — имеет ли это смысл, но не могу не ощущать удовлетворенности: я наконец хоть что-то выяснила.

Воскресенье

Сегодня утром во время церковной службы молилась о Хейсте, о его несчастном сыне и о леди Мисден. Никто не сочтет мои нынешние побуждения недостойными.

Вторник

Вечером чувствовала себя слишком усталой, чтобы заняться дневником, и поэтому сегодня описываю вчерашний день. Вспоминать об этом дне, надо сказать, не хочется, поскольку он не пробуждает иных ощущений, кроме усталости, огорчения и неловкости. Однако вспомнить придется, иначе я забуду подробности.

Кингсетты живут в одном из тех больших домов к северу от Гайд-парка — они обильно украшены, оштукатурены, построены недавно и выглядят так, будто вылеплены из глазури и раскиснут под первым же дождем. Снаружи все квадратное и ослепительно белое; внутри, по контрасту, все мрачное, задрапированное, и лакеи с непроницаемыми лицами семенят вокруг так неслышно, будто опасаются произвести случайный шум и, непростительно нарушив этикет, пробудить от смертного сна леди Мисден. Когда появилась миссис Кингсетт и заговорила со мной обычным голосом, он прозвучал неуместно громко.