Игра с тенью
Шрифт:
Раздумывать было некогда, следовало действовать безотлагательно. Я просмотрела оставшиеся письма Каро, болезненно сожалея о тех сокровищах, которыми вынуждена пренебречь в своем одностороннем поиске, и, не найдя больше упоминаний о Тернере, связала письма в пачку, отложила ее в сторону и взялась за следующую. На сей раз, однако, я не только не разобрала имени автора, но — из-за корявости и неразборчивости почерка — с трудом могла прочитать одно слово из трех. Я попыталась прояснить смысл написанного, используя уже разобранные буквы как образцы для расшифровки прочих, но вскоре поняла, что не могу позволить себе такой роскоши, быстро собрала листки и связала их.
Пока я этим занималась, одно наблюдение поразило меня: большая часть дат на письмах совпадала с датами на посланиях Каро. И тут же я сообразила почему: конечно же, письма были написаны, когда их авторы — либо сама леди
Сделав такое открытие, я едва не заплакала от разочарования. Ведь если это — вся сохранившаяся память о жизни леди Мисден, то сколько можно было бы узнать, додумайся я прийти сюда месяца два назад и побеседовать с ней самой? И даже сейчас, благодаря мистеру Кингсетту, я не в состоянии изучить письма должным образом, а вынуждена мчаться сломя голову по строчкам и выписывать только самое существенное.
Мгновение я была близка к отчаянию. Но потом овладела собой и продолжила работу.
Немногие последующие часы почти слились в моей памяти: бесконечное чередование чернильных строк, листов бумаги и пыли, ноющие пальцы, саднящие глаза и одинаково мучительные минуты.
Кроме, замечу, единственного исключения. Я завершила просмотр первого ящика и только-только вынула очередную (как оказалось, последнюю) пачку из второго, когда услышала, что миссис и мистер Кингсетт разговаривают в холле. Я не разбирала слов, но в голосах звучало сдержанное напряжение; внезапно вырвавшись наружу, оно могло смениться гневными криками. Скорее всего, именно я стала предметом их обсуждения, и в любой момент следовало ожидать, что один из них либо они оба появятся в библиотеке и вынудят меня прекратить изучение. Но я заставила себя читать дальше.
Это далось мне, однако, легче, чем предполагалось, ибо новая пачка немедленно пробудила мое любопытство. Она была перетянута траурной черной ленточкой — отличие, которого удостоилось только несколько записок мужа леди Мисден, — а под узелок некто (вероятно, сама леди Мисден) засунул карточку с именем «О'Доннелл». Сверху лежал порванный и запачканный список коротенькой пьесы, озаглавленной «Мужчина со вкусом», и среди заинтриговавших меня dramatispersonae я с любопытством обнаружила «Мистера Пере-Тернера». Ниже лежало примерно пятнадцать длинных посланий, написанных одним и тем же энергичным четким почерком. Первое из писем, попавшее мне в руки, пробудило волнение, заставившее забыть о тяготах ситуации, в которую я попала, ибо оно было датировано тысяча семьсот девяносто девятым годом, то есть оказалось старейшим из найденных мною документов. Начиналось оно так: «Нежная дражайшая Кит», — а подпись гласила: «Твой безумно влюбленный Ричард».
Я заколебалась — но, сознаюсь, лишь на мгновение; ведь если бы леди Мисден желала скрыть эти письма, то не стала бы хранить их; и, взглянув на них сейчас, я не причиню вреда ни ей, ни ее возлюбленному. Но не успела я прочесть и одного предложения, как дверь отворилась и вошла миссис Кингсетт. Когда на нее упал свет лампы, я заметила, что ее глаза покраснели и мокры от слез, и она прижимает к носу платок.
— Мы собираемся обедать, — произнесла она. Ее голос звучал хрипло, и она даже не попыталась улыбнуться. — Вы к нам присоединитесь?
— Боюсь, — ответила я, — что уже достаточно обременила вас и вашего мужа.
Миссис Кингсетт не стала меня разубеждать.
— Но уже поздно. Вы, вероятно, устали.
— Немного. Но я скоро закончу.
Ее голос предательски дрогнул. Она определенно находилась на грани срыва. Надеясь отвлечь ее, я рассмеялась и беззаботно произнесла:
— А затем, обещаю, вы навсегда от меня избавитесь.
Миссис Кингсетт уставилась на меня так, словно исчерпала все свои силы и не представляет, что делать дальше. Но вскоре ошеломленное выражение ее лица сменилось испуганным, и, понуждаемая некоей незримой силой, она бросила взгляд в сторону двери. Это движение вдруг объяснило мне ужасающее поведение ее мужа.
Он ее наказывал. Наказывал за то, что в ее жизненном укладе не находилось для него места и она успешно от него защищалась. Ее полнейшее безразличие сделало его (как он полагал) нулем в пределах собственного дома, лишив даже возможности причинить ей боль. И вот наконец-то судьба ему улыбнулась, нанеся удар, который не мог нанести он сам, и повергла его жену в болезненное, уязвимое состояние, оставив без самого грозного союзника. У него появился шанс
отомстить, и он им с наслаждением воспользовался. Поэтому он и настаивал на моем присутствии в библиотеке, поэтому так вел себя. Унижая меня, он унижал ее; демонстрируя мою беспомощность, подчеркивал ее несостоятельность.Заметив пятна и следы слез на ее бледных щеках, трясущиеся руки, непроизвольное подрагивание рта, я едва не пошла на попятный. Обернись она ко мне еще раз в последней попытке переубедить, я бы мгновенно собралась. Но она была побеждена и удалилась, не сказав больше ни слова.
Я писала столь стремительно, такими каракулями, что с трудом представляю, каков будет результат. Сегодня я слишком измучена, чтобы перечитывать — или, скорее, слишком малодушна, ибо страшусь обнаружить, что все мои открытия ничего не стоят, и, следственно, все испытания, выпавшие на мою долю, — бессмысленная трата времени. И когда я вспоминаю о том, что вынесла, а главное — о том, что пережила из-за меня миссис Кингсетт, то понимаю: примириться с неудачей будет очень трудно.
Завтра я буду сильнее.
XXXIII
Beacoup de mond `aParis — впрочем, Вы можете отбросить и «coup», и «de», ибо весь beau mond пребывает здесь или здесь пребывал — Фокс, Лэндсдаун, Морпет, собрание герцогинь, леди Конигем и Холланд, и еще целая тысяча. Все это навевает ужасающую скуку; ведь никто из них не наделен тем единственным качеством, которое способно меня заинтересовать, — то есть не является Вами.
Пытаясь отвлечься от печальных последствий Вашего отсутствия (никакой езды верхом, клянусь, я даже хотел подыскать кучера), вчера я направился в Лувр. Однако находиться там было столь же невыносимо, как и в обществе, и по той же причине: несмотря на все свои достоинства, и Тициан, и Рембрандт, и Рафаэль не изобразили единственное в мире лицо, которое я жажду видеть.
В Лувре я повстречал Вашего друга Тернера, затаившегося подле Пуссена и лихорадочно покрывающего свою записную книжку какими-то иероглифами. Он вздрогнул, завидев меня, и, думаю, поспешил бы скрыться, если бы я не направился прямо к нему и не спросил, когда он намерен возвратиться в Англию. Я подумывал, не доверить ли ему свое письмо (вернее, его так и не написанный вариант, начинающийся словами: «Передаю Вам послание через Тернера»), но, кажется, он был очень недоволен тем, что узнан, и я отказался от этой идеи.
Когда мы прощались, я сказал:
— Знаете, мистер Тернер, вы единственный человек в Париже, которому я завидую.
— Почему? — проворчал он подозрительно.
— Потому что вы увидите миссис Драйвер раньше меня.
XXXIV
Колли сообщает мне, что его не знающие усталости соотечественники снова доставляют неприятности королю — однако теперь, отстояв колонии, они уже не довольствуются тамошними военными действиями, а перенесли их домой, в Королевскую академию. Филадельфийский президент Уэст (я начинаю бояться людей с фамилиями, которые соответствуют назаниям сторон света — Норт лишает нас Амерки; Уэст переносит мятежные настроения сюда; чего же нужно ожидать от господ Ист и Саут, [12] если они вдруг появятся?) взялся за оружие и настаивает: Академический совет должен быть подотчетен лишь академическому Генеральному собранию, а вовсе не королю. Признаюсь, я вижу весьма мало смысла в том, что академия останется Королевской, если короля лишат власти в ее пределах и он будет служить всего лишь козлом отпущения для посредственных художников, жаждущих славы и срывающих на нем свое раздражение. Но Копли опасается, что позиция демократов возобладает.
12
South, East, North, West — юг, восток, север, запад. — Примеч. перев.