Игрушка для чудовища

— Это вещи Вашей сестры, хозяин… — совсем тихо призналась женщина.

Пришлось приоткрыть дверь, чтобы понять, почему он не пропускает служанку ко мне. Может, заподозрил что?

— Елены?

Голос грека прозвучал так глухо, а я так напряглась от мысли, что сестра его моя тезка — прямо кулаки сжала.

Козел, явно поэтому предпочел Летти. Достойной имени Лена меня не считает.

— Кто позволил копаться в вещах покойной?

Ого! Вот это поворот. Сестра мертва — это все объясняет. Ну, я имею в виду, нюансы с именем.

— Господин, она была такой же худющей, как и…

— Открой корзину.

Тишина. Я почти вросла в стену у двери.

— Юми, немедленно открой корзину, — такой вкрадчивый глубокий тон, прямо жутко стало.

Женщина, видимо, опустила корзину с одеждой на пол, потому что послышался глухой удар.

— Простите! — Гадюка так неожиданно заорала, что я выскочила в коридор. — Простите, господин! Это все из-за нее! Ненавижу!

Это она уже мне.

— Открой эту чертову корзину! — выкрикнул Клио, и я с удивлением заметила в его руках пистолет.

В конце коридора показался Хавьер, вслед за ним выбежал и Марио — наверное, в комнате охраны сидели. Юми ногой толкнула крышку и, отскочив в сторону, завыла.

Я вообще не сразу поняла, что происходит, потому что выстрелы, зазвучавшие один за другим, своим громким звуком вызвали у меня жуткое головокружение. Но сфокусировавшись на спине грека, я немного пришла в себя и оценила обстановку.

— Летти, закройся в комнате! — проорал Кавьяр.

Я перевела взгляд на нечто длинное и черное, грозно шипящее и извивающееся на полу.

— Твою мать, черная мамба! — раздался вопль Марио. — Стреляй, Клио!

Хавьер, собственно говоря, геройствовал и бежал прямо на эту ползучую тварь.

Что там док мне рассказывал? Ах, да, эта змея, которая будет преследовать свою жертву до последнего. Одна из самых ядовитых в мире. Ползает быстро, может обогнать велосипедиста…

— Какого хрена ты еще здесь? Пошла в комнату! — отрезвил меня гневный голос грека.

Прервав внимательное разглядывание пресмыкающегося, я шмыгнула за дверь и вскочила на кровать, почти вжавшись в стену.

Но сдержать ужаса, рвущегося наружу, было невозможно. И я еще долго стеклянным взором буравила стену напротив.

Ненавижу змей. Боюсь до чертиков. Гребаная фобия. Как же эта стерва всунула ее в корзину? Гадость. Убить меня хотела…

Не сразу поняла, что в коридоре стало немного тише. Только спокойный голос Кавьяра звучал громче бормотания Марио и завывания Юми. Грек занимался своим любимым делом — раздавал приказы.

И одним из них было убийство служанки. Он так и сказал: «Убери эту стерву. Уничтожь, что хочешь сделай, но чтобы глаза мои ее не видели…»

Наверняка, на смерть намекал.

Что же ты удивляешься, Летти? Ничего другого от Кавьяра ждать не стоило.

А Юми даже как-то жалко.

Глава 8

I feel lust like a sick disease

And my blood ignites when I hold you close to me…

В моей крови пожар, когда я обнимаю тебя

Я чувствую вожделение, это словно болезнь…

Hurts ©

Абсолютную тишину в доме нарушали лишь тихие шорохи. Мало ли что может шуршать в таком большом здании. Однако эти мысли не успокаивали, и я по-прежнему терзала себя яркими картинками вчерашнего вечера. Мне мерещились черные змеи и гневное лицо Кавьяра. А еще я мучила себя вопросами по поводу Юми. Жива ли она? Что с ней сделали?

Обидно, но я считала себя виноватой в случившемся. Конечно, в Марокко я оказалась не по своей воле, но вот к гибели человека привело именно мое присутствие здесь.

Черт их подери. Никакой гуманности.

С таким настроением я и добралась до двери кабинета грека.

Как решилась на это, вообще не понимаю? А представить, что будет, если меня поймают, просто невообразимо страшно.

Весь этот день я промаялась в одиночестве. Кроме служанки, никто не заходил. Блондинка поднос с едой оставляла и исчезала. Сам Кавьяр игнорировал меня полностью и это, естественно, радовало, однако от тягостного молчания трескалась голова.

Может, это было одним из испытаний придурка-господина? Не удивлюсь, потому что он умеет придумывать самые изощренные пытки. А одиночество, как известно, отнюдь не всегда во благо. И если учесть мое положение рабыни, то остаться одной и вовсе невыносимо.

Поэтому ближе к обеду я принялась читать вслух стихи, выученные наизусть еще со школьных времен. Немного таких набралось, и вскоре это занятие мне жутко надоело. Я перебазировалась на подоконник. И спустя совсем немного времени благополучно грохнулась на пол, потому что успела сладко уснуть.

Улеглась на кровать и вот тут началось самое неприятное.

Во-первых, очень некстати разболелась спина.

Во-вторых, захотелось выйти в сад, но ведь у меня разболелась спина, поэтому данные действия стали невозможными.

А в-третьих, депрессивные картинки. Гаденькие, мрачные мыслишки закрадывались в голову, словно паразиты, и я начинала чувствовать собственную никчемность.

Бессильная злость так выматывала, что ничего другого уже не оставалось, кроме как лежать на кровати, не шевелясь. Так меня прибило к матрасу, что хоть на танке прокатись, я не отреагировала бы. Бороться с мрачными воспоминаниями не получалось. Вновь и вновь в памяти всплывал темный подвал.

Лицо охранника, плеть, мутная зеленая дымка и Кавьяр. Во всеобщем развратном хаосе только его рожа угнетала больше всего. Он поставил на мне свое клеймо, — не буквально, слава богу, — и наслаждался зрелищем. Почувствовал себя всесильным? Или, быть может, пытался доказать свой неоспоримый авторитет?

Бред чистейшей воды. Кто наделил его подобными полномочиями? Богом себя возомнил? Рано или поздно это должно прекратиться. Возможно, не доживу, но кто-нибудь раскроет все грязные делишки этого семейства.

По крайней мере, эти мысли помогали мне не сдохнуть от тоски и страха. Вот всегда бы так себя поддерживать, но в этот день ничего не получалось. К тому же одежду новую не принесли.

Мне интересно стало к вечеру, и я у служанки, принесшей ужин, спросила о хозяине. А она покосилась на меня строго и ответила, что он не вернулся еще и вещей мне никаких не передавал. Признаться, я обрадовалась, потому что, чем хуже выгляжу, тем меньше внимания со стороны Кавьяра. Но глупо было бы надеяться на полное отсутствие интереса грека.