Игрушка для хищника

Прижимаю тугой бугорок клитора, дергаясь вперед. Блядь, какая же нежная, какая сладкая! Обо всем забываю…

Она всхлипывает и оседает на кровати, обреченно уронив голову в подушку и закрыв ее руками. Бляяяядь!

Снова включается сознание, напоминая, кто она и что у нас здесь происходит. Бросаю ее ноги, приказав не шевелиться, — на этот раз уже не дергается, слушается. Обхожу постель и хватаю ее за подбородок, заставляя поднять голову, посмотреть на меня. Так и я думал, — слезы по щекам катятся. И ужас этот снова в глазах.

И, блядь, хочется вцепиться себе в волосы руками и рвать их. Потому что глаза эти заставляют меня чувствовать себя последним конченным мудаком, который обидел маленькую наивную куклу. Тем, которых сам убивать сто раз готов.

Только она, блядь, — ни хера не наивная и не маленькая! От таких, как она, защищать других нужно!

— Не дергайся, — хрипло бросаю, глядя в огромные серые глаза, полные слез. — Спина у тебя поранена. Посмотреть и полечить надо. Поняла?

Нет, кажется, не понимает. Смотрит на меня как-то совсем бессмысленно. И глазами даже не хлопает, будто застекленела совсем.

— Света, — уже гаркнул, и она снова дернулась, как от удара, но взгляд уже стал осмысленным. Наконец-то.

— Ты есть хочешь? — уже мягче. — Пить?

Кивает в ответ, закусывая губу и снова глаза закрывает. И сразу же начинает мотать головой. Не хочет, можно подумать. Да ладно.

— Я приду сейчас. Ты тут — без глупостей, хорошо? Понимать должна, что злить меня и сбегать — самое худшее, что тебе может прийти в голову. Да?

Снова кивает, — ну, хотя бы какой-то контакт.

Спускаюсь на кухню. Набираю в тарелку мяса с холодного, оставшегося со вчера шашлыка. Не самое лучшее, в принципе, но все равно ничего другого нет, — обычно я и парни питаемся мясом. Подумав, прихватываю бутылку коньяка и воду, сгребаю по дороге аптечку.

Не боюсь, что девчонка сбежит, — найти ее дело секунды. Только надеюсь, что мозгов оставаться на месте у нее хватит, — не хотелось бы снова учить уму-разуму.

По дороге захожу к себе — надо же переодеть мокрые штаны, а то хожу тут и капаю, как идиот, совсем о них забыл! А еще — мне совсем не нравятся эти вот двоякие чувства к девчонке. И злость и одной стороны пробирает, и тут же заботиться хочется. Жалко ее, — маленькую такую, такую нежную и кукольную, — но, блядь, я же знаю, чья она дочь и чем занимается! Я тут не в кормешку с аптечками играть с ней должен, а бить так, чтобы живого места не осталось! И драть до посинения! А вместо этого, как идиот, думаю, как бы спину ей обработать и стояк унять пытаюсь! А еще — хочу, чтобы от наслаждения подо мной стонала!

Разрывает меня, ох, как разрывает! На части, — и ничего поделать с этим не могу! Паршиво!

Когда ярость клокочет или желание, — тут все понятно! Но, когда вот так, на два разных полюса, — это уже совсем лютая херня! Сам на себя злюсь, сам себе становлюсь противен, — то от того, что сделал с ней, — и вдруг приласкать, исправить все хочется, — то, блядь, от того, что нежничаю с дочерью ублюдка этого! С девкой поганой, взявшей на себя самую мерзопакостную часть его бизнеса! И не отказалась же!

Снова луплю кулаком по стене, — до хруста в костях. И тут же опрокидываю в себя половину бутылки. Самый мерзейший расклад, — когда внутри лада нет. Самый отвратный.

Ладно, — решаю наконец. Потом буду думать. Посмотрю, как все дальше сложится. А пока… Лечится пусть пока, заживает. Потом разберусь, по ходу дела. Посмотрим еще, как Альбинос себя поведет.

Тяжело выдохнул, качая головой, как после долгой тренировки, — никогда во мне еще не было этой мерзости, этого внутреннего раздрая. Но не время сейчас разбираться и копаться в себе, — нужно просто дать событиям течь своим чередом, — только тогда все станет на место. Никак иначе.

Дернул головой, будто отгоняя от себя наваждение, и пошел к ней, в собственную спальню. Подумал бы когда-нибудь, что его отродье туда приведу? И снова злоба — яростная, неконтролируемая, и снова, — сжатые до хруста челюсти и кулаки.

— Ешь, — громыхнул на тумбочку возле нее тарелкой.

Смотрит, — затравленно, недоверчиво, испуганно, — и снова ярость отползает, уступая место жалости и желанию заботиться.

— Давай, — уже мягче, киваю на еду, поправив сползший на ее глаза локон.

Еще один затравленный взгляд, но хотя бы не дергается от меня, как будто я ее плеткой ударил. Уже что-то.

— Можно, я… — не договорила, только метнула взгляд на простынь.

— Нет. Не потому, чтобы оставалась голой, — хрен его знает, зачем я вообще что-то объясняю. Нет, — и все. — У тебя спина без кожи. Нельзя сейчас, чтобы к ней что-то прикасалось.

— Я только прикроюсь, — умоляюще, так жалобно, так несчастно.

— Ладно, — киваю, и отхожу в сторону. Чтобы не смущать, блядь! Я! Ее! В собственной спальне!

Смотрю со стороны, как резко дергается, заворачиваясь в простынь спереди, как жадно хватается за бутылку с водой и пьет быстрыми глотками, чуть не давясь, на спину ее эту, еще сильнее распухшую, — и снова чувствую себя последним конченным ублюдком.

— Не спеши так, — тихо говорю, чтобы страх ее унялся наконец. — А то опять вывернет.

Кивнув, она замирает и медленно тянется к куску мяса. Будто думает, что я сейчас выхвачу у нее из-под носа тарелку, просто подразнив и поиздевавшись.

— Ешь, Света, — вздыхаю, сам уже начиная дергаться от этого ее затравленного взгляда. Блядь, да не такое я уже чудовище, как она на меня реагирует! Даже с учетом всего, что с ней делал! Другой бы еще не так… И даже не за такое! — Я через минут двадцать вернусь.

Пусть хоть немного расслабится, а то еще от одного моего присутствия давиться будет.

— Давай, на живот ложись, — когда возвращаюсь, тарелка и бутылка из-под воды уже пустые.

И снова эти глаза с ужасом, как будто резать ее буду.

— Блядь, Света, — уже не выдерживаю, срываюсь, довела таки. — Даже если я буду тебя трахать, — не такой это ужас, как ты на меня смотришь! Перестань уже зажиматься и глазами тут на меня сверкать! Сказал, — быть покорной. Делать все, что говорю! И ужас этот с лица убери!

— Выпей на, — протягиваю стакан с коньяком. — Ну, — что опять за жуть в глазах, а? Думаешь, я напоить тебя до бесчувственности собираюсь? Я же — монстр, Света. Я же хочу, чтобы тебе больно было. Чтоб наживую ты у меня от боли под моим членом орала! Не зли меня! Просто возьми и выпей!