Икона и топор

При Екатерине, однако, струи слились в поток. Фонтенель издавался беспрепятственно, и почти никого это не трогало. Новые книги и новые идеи во множестве завозились из Франции; одни быстро сменялись другими, все более дерзновенными и фешенебельными. Книгу отбрасывали, не успевая толком прочесть, словно еще не ношенную, но уже вышедшую из моды шляпу. Первым французским мыслителем, стяжавшим при Екатерине огромную популярность на Руси, был «бессмертный Фенелон», чей роман «Приключения Телемака», переработанный Тредиаковским в поэму «Тилемахида» (1766), представил волнующий образ утопического общества и чей трактат «О воспитании девиц» отчасти вдохновлял эксперименты Екатерины по части воспитания дворянок [665] . За Фенелоном последовал Монтескье, за Монтескье — Вольтер; и каждое последующее увлечение было пламеннее предыдущего.

665

11. Лихачева. Материалы, 100–102; также: H.Grasshoff. Kantemirund Fenelon // ZfS, 1958, Bd III, Heft 2–4, 369–383; и: A.Rambaud. Catherine II et ses correspondents fran?ais // RDM, 1877, 15 jan., 278–309; 15 fev., 570–604.

Эта галломания была искусственной и навязанной, что во многом определило характер — или бесхарактерность — дворянской культуры. Контакт с Францией нередко был опосредованным. Сама Екатерина возымела пристрастие ко всему французскому в свои школьные годы в Германии; первым предпринял систематический перевод французских сочинений немецкий «норманнист» Герхард Фридрих Мюллер в российском журнале, представлявшем собой сколок с немецких подражаний Аддисону и Стилю; Мольер достиг России стараниями прибалтийских посредников, и его влияние на русскую сатиру во дни Екатерины смешивалось с влиянием Людвига Хольберга, «датского Мольера». Русское слово «французский» заимствовано из немецкого языка, а русское название столицы Франции «Париж» пришло из итальянского [666] .

666

12. Веселовский. Влияние, 83–85; L.Reau. Les relations artistiques entre la France et la Russie // Melanges Boyer, 118–120; REW, III, 218.

Хотя французская культура зачастую доставалась России из вторых рук, в ней тем не менее обычно видели законченное целое, которое следовало целиком принимать или целиком отвергать. Даже более, нежели когда-то в отношениях с Византией, русские стремились перенять французский опыт помимо сопутствующего ему критического духа. Екатерина видела во французском Просвещении способ утвердить свой административный авторитет на прочных философских основаниях и обеспечить российской нации нравственное лидерство в Европе. Для российских дворян французская культура была способом достижения социальной общности. Французский язык отстранял их и от русскоязычного и украиноязычного крестьянства, и от российского торгового люда, говорившего по-немецки, по-шведски и на идише. Дворцы, парки и театральные представления давали блестящие возможности для непринужденного и социально насыщенного общения, отдыха от лишений и тягот долгих военных кампаний.

Екатерина описывала устремление своего царствования в одной из своих многочисленных философических притч как поиски «цветка розы без шипов, что не колется» [667] . Роза обозначает добродетель, достижимую лишь под водительством разума, помогающего избежать безрассудных соблазнов, которые встают на пути паломника, чуждого религиозным целям. Подлинная добродетель в понимании Екатерины естественно и непременно приводила ее обладателя вопреки скорбям и невзгодам в небесный град философов XVIII столетия: в царство справедливости и просветленного разума.

667

13. Текст сказки о царевиче Хлоре (которая была всего лишь изложением популярного спектакля) см.: Сочинения императрицы Екатерины II. — СПб., 1893, 111,94—103. Наиболее подробную сценическую версию см.: РФе, ХХ1У, 1788, 195–232.

О культурной деятельности Екатерины см.: L.Reau. Catherine la Grande Inspiratrice d'art et Mecene, 1930; статьи; ЛДежера (L.Leger. La Russie intellectuelle, 76-105); P.Виппера (МБ, 1896, № 12); В.Сиповского (ЖМНП, 1905, № 5); Сухомлинова (ЖМНП, 1865, № 10).

О царствовании Екатерины в целом см.: G.Gooch. Catherine the Great and Other Studies. — London, 1959; В.Бильбасов. История Екатерины Второй. — Берлин, б.г., охватывает события до 1764; а также полезное введение в тему: G.Thomson. Catherine and the Expansion of Russia. — London, 1947. Самым полным собранием ее сочинений является двенадцатитомное их издание под ред. А.Пыпина и Я.Бар-скова, 1901–1908. Лучшей ее биографией (ни одну из них нельзя признать вполне удовлетворительной), вероятно, по-прежнему остается: A.Bruckner. Katherine die Zweite, 1893. Работы советских историков о екатерининской эпохе немногочисленны и страдают специфическими недостатками: они перечисляются и оцениваются в статье Л.Яреша (L.Yaresh. The Age of Catherine II // RSPR, LXXVI, 1955, 30–42 и примеч. 57–59).

Ее самонадеянный оптимизм породил и предложил ей дилемму деспота-реформатора. Эта дилемма стала наваждением для ее внука Александра 1 и его племянника Александра И, а внук последнего Николай II ужасался самой мысли о ней. Как сохранять самодержавие и иерархическую социальную систему, в то же время проводя реформы и насаждая образование? Каким образом самодержавный монарх будет внушать надежды на улучшения и не столкнется при этом с революционным подъемом несбыточных ожиданий? Обоим Александрам, как и Екатерине, пришлось умерять либерализм первых лет царствования и прибегать в конечном счете к репрессивным мерам. И каждому из них наследовал деспот, который стремился покончить со всяческими реформами. Но прусские методы этих преемников — Павла, Николая I и Александра III — не способствовали разрешению насущных государственных проблем и лишь усугубляли потребность в преобразованиях. Более того, сводя на нет усилия умеренных реформаторов, Павел, Николай I и Александр III играли на руку преобразователям-экстремистам и оставляли в наследство преемникам искусственно взвинченные и завышенные общественные ожидания.

Дух насилия витал Над всеми этими самовластными реформаторами. И Екатерина, и Александр I пришли к власти, запятнав себя пособничеством убийству своих предшественников — мужа и отца; Александр II, чьи реформы были наиболее основательными, получил в награду за них не благодарность, а бомбу террориста.

Дилемма деспотического реформаторства впервые возникла перед Екатериной почти наверняка из-за ее опасений. Поначалу она едва ли держалась на троне прочнее, чем ее недавно умерщвленный супруг Петр III. Особую угрозу она усмотрела в замысле Никиты Панина жестко ограничить самовластье путем создания аристократического Державного Совета; и в 1763 г. взялась за сочинение основополагающего трактата в защиту абсолютной монархии. Воспоследовали три его черновые редакции, и в 1766–1767 гг. рассмотрением его занялась специально учрежденная Комиссия для составления нового уложения, большинство членов которой не являлось аристократами и было послушно воле Екатерины. Комиссия единодушно преподнесла ей титул «Екатерина Великая, Премудрая Мать Отечества» и распорядилась опубликовать на русском, немецком, французском и латыни окончательный вариант ее цветистой философической апологии монархии, известной под названием «Наказ» [668] .

668

14. Анализ черновых вариантов «Наказа» в их связи с придворными интригами см.: Georg Sacke. Die Gesetzgebende Kommission Katherinas II // JGO, 1940, Bciheft 2; а также его статьи — о Комиссии: АК, XXI, 1931, № 2; о восшествии Екатерины на престол: АК, XXIII, 1932, № 2; и о дворянстве и буржуазии при Екатерине: RBPh, XVIII, 1938. «Наказ» приобрел определенное наименование лишь при напечатании его окончательного варианта: «Наказ… в руководство комиссии для составления нового уложения». Его лучшее издание вышло под ред. Н.Чечулина в Санкт-Петербурге (1907). Анализ его см.: Ф.Тарановский. Политическая доктрина в наказе императрицы Екатерины П. — Киев, 1903; Г.Фельдштейн. Уголовно-правовые идеи наказа Екатерины II и их источники. — Ярославль, 1909; Дитятин. Верховная власть в России XVIII в. //И.Дитятин. Статьи, 591–631.

Однако Екатерина и ее преемники дорогой ценой заплатили за такой любопытный способ узаконивания узурпации престола. Отвергнув предложение Панина привлечь дворянство к делам правления, Екатерина усугубила и без того тягостную для сословия неприкаянность. Впоследствии она как бы в возмещение даровала дворянам экономическое господство над крепостными рабами и освободила их от обязательной государственной службы, но это лишь способствовало их праздности и уж никак не усиливало чувства сопричастности политической жизни.

Еще существеннее было дестабилизирующее воздействие оправдания самовластья на совершенно новой основе естественной философии. Хотя законодательная комиссия фактически никаких законов не приняла, подробное обсуждение и формальное одобрение трактата Екатерины ввело в обиход уйму новых и едва ли не подрывных политических идей. Согласно «Наказу», Россия являлась европейским государством, ее обитатели — «гражданами», а надлежащие законы следовало сообразовывать более с разумом и естеством, нежели с исторической традицией. Правда, текст «Наказа» в России не особенно распространялся, но сословия в законодательной комиссии были представлены столь широко, что заключенные в нем идеи проникли во все социальные слои, кроме крепостного крестьянства. Четыре из восемнадцати миллионов россиян представляли 564 депутата; комиссия была, по сути дела, первой со времен земских соборов начала XVII в. неуклюжей попыткой национального собрания [669] . Впрочем, это российское собрание разительно отличалось от всех предыдущих своим полностью светским составом. Был один депутат от Синода, священнослужителей же не было вообще.

669

15. Данные о составе комиссии приводятся в кн.: Очерки (7), 276–280, где они в основном представляют собой экстраполяцию на базе А.Флоровского; они уточнены у М.Белявского: Представительство крестьян в уложенной комиссии 1767–1768 гг. // Сборник… Тихомирову, 322–329. Он заключает (329), что лишь 12–15 % крестьянства делегировали в комиссию своих представителей; однако по тем временам это было поразительно представительное собрание. Монография: М.Белявский. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И.Пугачева. (Формирование антикрепостнической мысли). — М., 1965, — представляет собой панорамный взгляд на оппозицию Екатерине в 1760-х-начале 1770-х гг.

Лежащее в основе «Наказа» представление Екатерины о «благом» и «естественном» предполагало скептицизм в отношении не только религии откровения, но и традиционной натурфилософии. Ее «Наказ» устремлял человеческое разумение не к абсолютным истинам или идеальным прообразам, а в новообретенную релятивистскую и утилитарную перспективу. По-видимому, вполне уместно, что Иеремия Бентам, отец английского утилитаризма, был одним из самых почетных гостей екатерининской России и что русские переводы его сочинений и книг о нем вскоре превзошли тиражами оригинальные английские издания [670] .

670

16. См.: Vucinich. Science, 187; Normano. Spirit, 14–15.

Истый приверженец принципа пользы, Екатерина определяла законодательство как «способы, к достижению самого большего для людей блага ведущие», каковое благо состоит в том, чтобы «сделать самое большее спокойствие и пользу людям» в соответствии с определенными обычаями и обстоятельствами. Самодержавие должно опираться на посредствующие властные структуры и четкие законы, причем требуется, «чтобы всяк несомненно был уверен, что он ради собственной своей пользы стараться должен сохранить нерушимыми сии законы». Блюстители французской монархии недаром усмотрели опасный подвох в таком самооправдании власти и конфисковали на границе в 1771 г. две тысячи экземпляров «Наказа», а также не дозволили печатать во Франции ни одного из двадцати четырех его переводов на разные языки [671] .

671

17. W.Reddaway. Documents of Catherine the Great.
– Cambridge, 1931, XXIII–XXIV, 255, 217–219, 220.

Екатерина преклонялась не только перед Бентамом, но и перед его недругом Блэкстоном, чьи «Комментарии» она тщательно изучила, перевела и опубликовала в трех томах. Ею восхищались не только в Англии, но и в Италии, где ей в 1778 г. был посвящен огромный трактат, восславлявший победоносное единение власти и разума в XVIII столетии [672] . Примерно одна шестая часть «Наказа» Екатерины представляла собой выдержки из сочинения другого итальянца, Беккарии, «О преступлениях и наказаниях»; оттуда Екатерина вынесла убеждение, что преступления порождаются невежеством и дурными законами, наказания же должны быть строго соразмерными провинностям и целеустремленными, а отнюдь не произвольными и не жестокими [673] .

672

18. Carlo Gastonc della Torre di Rezzonico. Ragionamcnto sulla filosofia del secolo XVIII, 1778.

673

19. Чечулин. Наказ, CXXXII–III; T.Cizova. Beccaria in Russia//SEER, 1962, Jun., 384–408; Веселовский. Влияние, 76 примеч.