Имена мертвых

«После смены правительства солдаты и рейнджеры в Чикуамане стали вести себя спокойней, нам предлагают встречу для переговоров, но стычки продолжаются — хочется верить, что случайные. Среди партизан вновь произошел раскол, немалая часть их сдала оружие на равнине, и теперь они организуют свою парламентскую партию; за ними охотятся в городах. Рейнджеры разбили еще три кокаиновые базы, у них большие потери от этого, и за их офицерами тоже охотятся. Сакко Оливейра, сын дона Антонио, опять послал своих людей против шонко, и они разорили две деревни; этот Сакко поклялся отыскать и убить всех, кто причастен к боевому движению алуче — вплоть до последнего колена, — и он держит свое слово. Как-то он прознал, что живо семя мученика Хуана Тойя; его люди наведывались, я знаю, в интернат Св. Каталины и расспрашивали о тебе; быть может, они добрались и до лицея в Сан-Фермине. Будь осторожна, этот враг беспощаден. У него достанет денег и людей для любой подлости. Подумай, не следует ли тебе перебраться в другую, более спокойную страну? Все наши желают тебе счастья. Храни тебя Господь. Твой падре Серафин».

«Куда-а? а может, останешься? ты не думай, конспирация на уровне — с собаками не сыщут… Я понял — учеба… на инженера-химика? почетно! а возьмут? после коллежа… Лады, в Европу так в Европу. Не забывай. Если писать будешь, пиши на адрес Матео — я на нелегалке».

* * *

— …зауважали, больше не нарывались. Эти «гвардейцы» — немного более приличные ребята, не то, что за рекой. У рынков — это как наша Калье Реал — много шпаны, а в Арсенале — весело, но чисто.

— Да, там можно показаться… А я больше ходила на Рестегаль. У тебя есть парень?

— Что за вопрос? — вмешалась Долорес. — Если позволите присоединиться, то я скажу вам из Писания: «Не хорошо быть человеку одному», то есть без пары нельзя, но почему вы мне — а я вам как мать — ни одна не показали своих кавалеров? я уверена, что вы правильно себя ведете, и в этом смысле спокойна, однако я бы хоть посмотрела на тех, кто целует моих девочек.

Ана-Мария весело фыркнула, хитро улыбнулась и Марсель:

— Ну, может, когда-нибудь…

За четверть часа мунхитская электричка донесла их до Дьенна. Когда проехали Восточный мост, Марсель с полминуты не отрывала взгляда от домов по левой стороне — рядом, совсем рядом была Арсеналь-плац, на короткий миг промелькнули в просвете между домами угрюмые стены Арсенала, и Марсель отметила, что чувства, одолевавшие ее, ослабели, и само сновидение стало блекнуть, размываться в памяти; оставались лишь самые яркие впечатления — оргия в горах, засада на шоссе, прощание… Как бы еще увидеться с Касси и его девушкой?..

Они сошли у площади Оружия и направились к центру по Анонсиэль. Это слегка обеспокоило Долорес — путь вел на кладбище Новых Самаритян, а ей почему-то казалось, что визит Марсель на свою могилу может плохо кончиться. Она уже хотела предложить иной маршрут, но тут Марсель приглянулось маленькое каффи «Леонтина», где можно было достаточно долго и незаметно посидеть, и где, конечно, была пара телефонов в полузакрытых кабинках. Три заговорщицы заказали по порции сосисок и по стакану лимонада, чтобы не выглядеть здесь посторонними. Закусывая, они обсудили детали; наконец Ана-Мария пошла к стойке, купила десятка два телефонных жетонов и отправилась звонить.

Глядя, как за темным стеклом кабины Ана-Мария набирает номер, Марсель ощутила, что скрытое напряжение опять берет верх; преодолевая соблазн тщетного наблюдения за Аной-Марией, она отвела глаза и стала рассеянно озирать интерьер каффи. Редкие посетители звякали стаканами, слышалось тихое царапанье вилок, оживленные разговоры за столиками сливались в неразборчивое сплетение слов и возгласов, кто-то показывал пальцами — еще пару пива! юнец с торчащими вихрами кормил из рук довольную девчонку, а та игриво пыталась откусить побольше.

— Выпьем еще? Я возьму апельсинку, а ты?

— Пожалуй, — кивнула Долорес, и Марсель подозвала официантку.

На дисплее у Клейна заряд Марсель мерцал круглым пятнышком в районе улицы Анонсиэль, на дистанции 4207 метров; наблюдатель дважды изменял масштаб в десять раз, пока пятно не наложилось в схеме на четко определенный дом.

* * *

Удар, еще удар.

Молодой человек с размаху бьет молотом, рассыпаются куски. Рядом с ним сотни таких же безликих людей бьют кто кувалдой, кто киркой, кто выламывает кирпичи голыми руками. Кран поднимает целые блоки, густо клубится пыль.

Рушится Берлинская стена.

Начинается новая эра.

Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев с мягкой улыбкой беседует с «железной леди» Маргарет Тэтчер, урожденной защитницей свободы капитала. Кажется, они сейчас нежно возьмутся за руки и заворкуют, как влюбленные голубки.

«Невиданно! Колоссаль!» — кричат газеты.

Клейн не отрывается от телевизора, даже ест перед экраном.

Михаил Горбачев, чудесный «Горби», тоже был в детстве помощником комбайнера. Его первая медаль — за рекордный обмолот зерна.

Клейн не сводит с него глаз.

После давнего sputnik снова звучат русские слова — регеstroyka, glasnost.

Через полгода сьеру Вильгельму Копману, члену Этнографического общества, приходит разрешение из консульства на поездку в Россию в целях культурного обмена.

В аэропорту сьера Копмана встречает небольшая делегация из Йошкар-Олы, состоящая из двух мужчин в плохо сшитых и дурно сидящих костюмах и девушки-переводчицы в белой блузке и мешковатой юбке. Все сильно удивлены, что сьер Копман уверенно, хоть и с сильным акцентом, говорит по-русски и в услугах переводчицы не нуждается.

Но без местных Вергилиев в их коробчатых костюмах не обойтись. Они здесь знают все входы и выходы, знают, куда ехать, как брать билеты и что делать, если ты сдал гостиничный номер, а твой рейс задерживается на неопределенное время.

Это неизвестная, никому не ведомая страна, живущая по своим таинственным законам, как Индонезия или Гватемала. То, что ты знаешь язык, здесь ничего не значит — надо знать жизнь, особенности общения и поведения.

Клейн ясно понимает, что той страны, того места, куда он так страстно стремился вернуться всю жизнь, больше не существует.

Нельзя возвратиться в воспоминания, нельзя обратить время вспять…

Он стоит на брусчатке Красной площади и смотрит на устремленные вверх рубиновые звезды.

Клейн никогда не был в Москве и потому с радостью согласился на экскурсию. На фронт его забрали из района, учебка и формирование части происходили в тылу, а потом… Потом Клейн видел многие страны, но на родине он не бывал.

Красную площадь он видел по телевизору. Парад Победы. Маршал Жуков на белом жеребце, Рокоссовский на черном. Смерть Сталина, бесконечная масса голов грандиозной толпы. Гагарин, идущий среди всеобщего ликования к трибуне Мавзолея. Мощные тягачи, вывозящие межконтинентальные ракеты. Восторженный и гордый голос комментатора…

Клейн не слышит слов гида. Он здесь, сейчас стоит на Красной площади, в центре, к которому было приковано внимание всего мира, куда он тянулся всей душой.

Темные камни образуют странный правильный узор, разбегающийся во все стороны. Клейн наклоняется. Камень точно прилежит к камню, без зазоров, без сколов… В Гратене, чтобы перегнать танк через дорогу, на полотно насыпают полметра песка, а здесь шли парады — танки, гусеничные тягачи — и ничего… ни царапины…

Великая страна думает о вечном.