Иметь и не потерять

– А я тебе что говорила? – не сдержавшись, отозвалась она. – Галька хитрая. Все к тебе с ласками да угодой, а в глазах ни света, ни огонька – темно в них. Лизнет она тебя – ты и таешь, как сахар в чаю. Но все эти ласки с поцелуями время смахнет, что тогда? И братья твою затею не одобряли, а ты уперся, как лбом в стенку.

Митька не обиделся.

– Сдвинуть, мам, нездвигаемое сложно – помощь нужна. Вот и пришла она ко мне худой болезнью, проветрила голову – уходить думаю от Гальки…

Дарья вскинулась:

– Это как же ты себе представляешь?! – В душе она поддерживала сына, но считала развод позором.

– Представить, мам, не могу, боюсь – скандал будет до небес.

– Истрепали вы, детки, мое сердце, – произнесла Дарья с дрожью в голосе. – Все у вас не как у людей.

Митька насупился:

– Ты же сама все время укоряла меня, сравнивала мою жизнь с тухлым яйцом, у которого только оболочка добрая, а теперь взад пятки, что ли?

– Укоряла, да время ушло. Пожили – добра нажили и разбегаться? Жену надо воспитывать, коли так.

– Ее воспитывать поздно. До меня, видать, добрые воспитатели были.

– Стыд-то какой? Что люди скажут? Одну кинул, вторую – принц нашелся. Хвастались, пыль в глаза пускали – и на тебе – фомка вместо ключа.

– Ладно, мам, успокойся. – Митька взял мать под локоть. – Еще ничто не решено – одни задумки.

– Куда же ты пойдешь, коль случится? – загодя встревожилась Дарья.

– Не знаю. Придет время – решу…

2

Чтобы не пахло соляркой и перегретым железом, мужики отошли за тальниковые кусты и, настелив свежескошенной травы, улеглись в тень отдохнуть.

Колесный трактор с косилками, как усталый труженик, приткнулся к опушке леса.

Был тот час между днем и вечером, когда жар спадает и из глубины леса просачивается прохлада. Оживает изморенная зноем природа. Листья на деревьях начинают слабо трепетать, будто просыпаясь. Птицы пробуют голоса. В траве разминают крылышки комарики-звонцы, стрекочут кузнечики…

Митька, натрясясь за день на сенокосилке, упал в траву и долго слушал это пробуждение лесной и луговой жизни. Закрыв глаза, он вдыхал тонкий запах разнотравья и млел душой. Несчетное число раз лежал он вот так, в детстве, во время сенокоса, так же вдыхал этот запах скошенной травы, перегретой сухой земли, слушал ленивый стрекот кузнечиков, пение птиц, и тело его остывало от жаркой работы, а душа погружалась в благо. И не только сенокосную страду напомнили ему эти запахи и звуки, но и многое другое из детства и юности, из того светлого, что остается с человеком до конца его дней…

– Наломался? – заговорил Иван, подвинувшись ближе к брату.

Митька не открыл глаза. За день много было сказано обо всем, и ему не хотелось спугивать благостный настрой, ласкающий душу.

– Уснул, что ли? – Иван кинул взгляд на Андрея Кузина, крутившего весь день баранку трактора.

– Не трогай ты его, – повернувшись на спину, ответил тот. – Видишь, человек намаялся без привычки.

«Дорогие вы мои мужики, – затеплились у Митьки волнительные мысли, – не уснул я, не намаялся – душу очищаю – давно мне так хорошо не было…»

– Да не переживай ты, – тихо заговорил ему на ухо Иван, поняв, что Митька не спит, а притворяется, – я давно ждал этого момента, уверен был, что ты протрезвеешь. Только вот грязи теперь не оберешься.

– Грязь рано или поздно отмоется, – прошептал в ответ Митька, – а вот разговор с Галиной в голове не укладывается. Как представлю, что может быть, так мороз по шкуре пляшет. Даже в армии, когда первый раз вниз головой с парашютом падал, не так дрожал…

Легкий шум шел от вечереющего леса, близкого озера, с широкого лугового разворота – жила природа, и в едином настрое с нею жили мужики.

* * *

Над лесом выглянуло солнце, потянуло вдоль ограды длинные тени от изгородей и дворовых построек, отгоняя ночную прохладу.

Митька, щурясь от яркого света, проскочил с крыльца в огородчик, с давних времен предназначенный для выращивания овощей, и сунул голову в кадку с водой, наполненную еще прошлым днем для полива огурцов. Не закрывая глаза, он разглядывал желтоватые отсветы солнечных бликов, плавающие в толще воды, тонкие линии на стыках узких тесин, образующих стенку, круглое днище, и пускал пузырьки выдыхаемого воздуха, совсем как в далеком детстве. Тогда у него была завзятая привычка нырять по утрам в кадку с водой до пояса, и на какое-то виртуальное мгновенье Митька и впрямь почувствовал себя подростком, полным трепетных сил и солнечной радости, и выпрямился, выплескивая целый каскад брызг.

– Так ты у меня всю воду повыльешь, – заметила Дарья, любуясь сыном. Она только что проводила в стадо корову и вошла в ограду.

Митька покрутил головой, стряхивая с волос остатки воды.

– Долить недолго, зато сердце, как медом намазали, будто в детство вернулся. Побрыкаться бы сейчас на травке да молока парного из большой кружки попить.

– Молока – пожалуйста, вон в банках стоит, а брыкаться не стоит – люди за ненормального примут. – Дарья помедлила, глядя, как Митька размахивает руками, не то согреваясь, не то нагоняя силу. – Слышала от Аксиньи, что Маша с ребенком приехала к родителям, в отпуске вроде.

Руки у Митьки повисли, как плети, и сам он замер.

– Я-то тут при чем? – явно теряясь, глуховато произнес он.

– При чем – не при чем, – поняла его Дарья. – Я так, чтобы знал…

* * *

Пройдя огородом, Митька вышел на задворки. Широкий луг тянулся за околицей до самого леса, давнее место их детских игр: в войду, ляпы, лапту… И снова воспоминания накатились на него. Он пошел старой травянистой дорогой, опоясывающей деревню, выхватывая воображением забытые события, связанные с теми или иными годами.

Глубже и глубже погружаясь в прошлое, Митька не заметил, как дотопал до конца самой длинной улицы, и остановился. Перед ним поднимались могучие березы старой рощи. В ней когда-то он собирал белые грибы и ягоды, гулял с Машей, будучи в женихах, дом которой был близок к окраине. Что-то шевельнулось в груди, обдало легким теплом, и Митька, вспомнив сообщение матери о приезде Маши, заколебался: «Взять вот и зайти сейчас к ним сходу, без всякого?» Но, постояв в нерешительности несколько минут, он медленно пошел назад, оглядываясь и чего-то ожидая. За очередным поворотом Митька заметил в переулке женщину с ребенком, идущую, вероятно, в недалекий магазин, и приостановился. В ее фигуре и походке было что-то знакомое. «Маша!» – током пронеслось в сознании. И он, не раздумывая, бросился через прясла в чей-то огород, а через него в калитку ограды, не обращая внимания на цепного пса, явно растерявшегося от такой наглости, и вымахнул на улицу. Приостановившись и умеряя дыхание, Митька пошел в сторону переулка, намериваясь там перехватить Машу. Сердце у него колотилось сильнее, чем тогда, в озере, при бегстве от рыбной инспекции. Минута, две… – и вот он, заход в переулок. Кинув в него напряженный взгляд, Митька увидел Машу с сыном совсем недалеко и замедлил шаги. Что происходило в его душе, Митька вряд ли мог осознавать и чувствовать – вроде пусто там стало, как в стеклянном сосуде…

Десять, двадцать шагов… Маша остановилась почти возле него. В ее расширенных глазах метнулись отсветы не то удивления, не то страха…

– Здравствуй, Маша, – произнес Митька хрипловато. – Решил вот встретиться, – не стал он хитрить.

– Здравствуй, – тихо произнесла она, вглядываясь в его лицо. – Откуда ты?

– Матери здесь помогаю. – Митька присел на корточки и протянул малышу руку. – Ну, здравствуй, сынок. Я твой папа Дима.

Тот вскинул голову и глянул на мать.

Она молчала в явной растерянности.