Иная. Песня Хаоса

— Ушел? Вроде ушел… — переговаривались женщины, все еще толпясь у окна. Вскоре все стихло, больше ничего интересного для них не происходило, поэтому они, сонно позевывая, принялись за дела.

— Изловить бы его да в клетку для потехи, — пожимали плечами одни.

— Какая нам сейчас потеха? — обрывали их мрачно другие. И правда: веселье теперь считалось почти преступным. Отменили все народные гуляния, хотя обычно весной справляли множество праздников. Но теперь они принесли бы лишь гибельное расточительство. Впрочем, Котя и так считала, что уже никогда не будет радоваться, потому что ее сковывал ужас вновь попасться в загребущие лапы Генерала Моля.

— Страшно? Ты чего боишься? — донесся, как из-за стенки, голос Жели.

— Создание Хаоса, — честно призналась Котя. Все-таки много ей случалось лгать. Не имела права она других поучать. Пусть и научили ее в деревне не воровать, не лгать и не ложиться с мужчиной до освящения десятью духами. Но не всех запретов удавалось придерживаться, так уж складывалась жизнь. Желя нарушала свои, Котя — свои. Но весь день она мучительно думала, поглядывая на подругу: «Значит, за свою жену войну решил устроить, а у самого не вторая жена, да вторая… Но не жена. Ай, как бы духи не наказали всех нас за беззаконие князя!»

Так прошел еще один день в прядильне. Больше отравленная «песня» Генерала Моля не резала слух. Похоже, опытные лучники детинца отогнали его — жаль, не убили. Но сердце согревал неизменный мелодичный зов, который исходил от далекой кузницы. Вен Аур был жив и пребывал в добром здравии. Котя знала об этом без слов и встреч, хотя ей, конечно, не хватало прикосновений огрубевших мозолистых пальцев, сладости мягких губ, ласковых слов.

«У наших с Вен Ауром детей не будет такой же судьбы, как у меня! Никогда и ни за что!» — успокаивала себя Котя. Как же она надеялась, что после войны сбудется ее мечта. После! Все случится после. Война закончится. Пока что она казалась по-прежнему чем-то почти нереальным. Разве только вместо мяса все чаще давали пустую кашу, скот берегли и сгоняли в город. К тому же у ворот толпились оборванные крестьяне с остатками утвари и скудными пожитками. Сначала о них доходили слухи, потом в мастерской появилось две новые мастерицы.

— Я из Омутов… Ох, нет! Нет больше Омутов, — рассказывала одна, раздавленная и перепуганная. У нее война отняла мужа и сына, так общее горе сблизило ее с уже знакомой вдовой. Котя надеялась, что никто не спросит, знает ли она селянку, ведь она так всем и представлялась, будто пришла из Омутов.

«Как будто накликала на них злой рок своей ложью. Омуты… Омуты за моей деревней! Если войско идет по дороге. Нет, нет, не думай! Не думай, а то накличешь», — молча винила себя Котя, сжимая кулаки. Она не ощущала себя проклятой или приносящей неудачи. Все эти мрачные совпадения оставались не более чем совпадениями, к тому же владения Дождьзова были не столь обширны, как княжество Молниесвета. Но тем хуже: силы оказывались неравны.

— Где же князь наш, где же князь, — все чаще причитала Желя. Уже лето вступало в свои права, никто больше не носил тулупов и зипунов, а под сарафаном и тонкой рубахой у Жели начал просматриваться слегка выдающийся вперед живот. Котя временами косилась на него, как на еще одну замершую опасность. Ребенок и осада — очень плохое сочетание. А Желю к тому же все чаще мутило.

— Э-эх, говорила же я: брюхатые не нужны! Сонная ты муха! — понукала ее бабка Юрена, но сама же помогала ей, чем умела. Подносила настои трав, выводила на воздух. Желя лишь молча переносила все тычки и едкие замечания. Но ночью часто содрогалась от рыданий, прижимаясь к Коте:

— Что же будет с сыном князя?

— А если не сын? — вопрошала Котя и в который раз корила себя за неумение утешать. Ее хватало только на то, чтобы прижать подругу к себе, покачать, приговаривая что-то несвязное. А вот ободряющим словам мать не научила, потому что с момента побега отца только приказывала да ругала. Вот и Котя выросла жесткой, как будто черствой. К счастью, Желя внимала не ушами, чувствовала, что ей пытаются помочь.

— Сын. У меня все нутро переворачивается. Повитухи говорят, так только мальчики умеют, — устало протянула она, а потом добавила с непривычной задумчивостью: — Вот так и мучают они нас, Котя. Мучают еще до рождения весь женский род. Сначала мать, потом жену. Вроде и берегут, а мучают.

— Не все мучают, — покачала головой Котя. Она не помнила ни одного недоброго слова от Вен Аура. Ни разу он не показывал своего превосходства. Хвастался он часто, но не тем, что родился мужчиной. Впрочем, в Хаосе иные правила, все иное: кое-что дико и страшно, а кое-чему, как оказывалось, стоило бы и людям поучиться.

— Он же любит меня… Признает и кровинку свою, — заламывала руки Желя, поднося ладони к заплаканным глазам. По всем старинным законам так и должно было случиться. Князья обычно забирали всех своих детей. А юная Желя сумела бы подарить любимому не одного крепкого малышка, если бы он женился на ней. Хотя… девушка выглядела всегда слабой, а теперь и вовсе сделалась тщедушной, напоминая тростинку. Это Котя от тяжелой работы и приличной еды выросла жилистой и крепкой. Желя же сызмальства хлебнула только горькой похлебки нищеты и скитаний, воспринимая прядильный дом как великую милость судьбы. А уж ласки князя и подавно перевернули ее нехитрый мир вверх дном. Она так искреннее надеялась, так отчаянно цеплялась за возвращение Дождьзова! Но по-прежнему оставалась на жесткой лавке в избе, и в терем ее не пускала ревнивая княгиня.

— Ой, сил моих нет, Котя… — вздыхала вскоре Желя в бане. От духоты ее совсем разморило, она прикрыла глаза, опираясь о жесткие доски сруба. В полумраке просто склоченной постройки для слуг она выглядела совершенно беспомощной, как жучок, перевернутый на спину — такие же тонкие ручки и ножки повисли вокруг все больше округлявшегося живота.

— Желя, Желечка, держись, — выдохнула Котя, растирая красное тело подруги, смывая с него грязь. Говорят же, что в бане всякая хворь убегает от человека, сходит с горячей водой. Но Желе требовался воздух, поэтому Котя поспешила вытереть и одеть ее, чтобы вывести на улицу.

Подруга с каждым днем делалась все более беспомощной, и Котя ощущала себя обязанной бороться за нее, оберегать и опекать, следить, чтобы та ненароком не упала. Такая забота о ближнем скрашивала незаживающую рану одиночества, которая с каждым днем только росла.

— Хоть бы князь вернулся поскорее, хоть бы, — все бормотала Желя. Вскоре даже Юрена позволяла молодой женщине не вставать лишний раз с лавки. И Коте приходилось выполнять работу за двоих. Впрочем, дни наставали совсем черные: несмотря на летнюю пору, в городе не хватало мяса, хлеба и другой еды. По реке больше не приходили пузатые корабли торговцев, крестьяне больше не привозили мед и шкуры в своих маленьких лодочках. Торговые ряды опустели. В прядильне женщины уже сами кололи дрова. Все больше мужчин собирали в ополчение, наспех учили ратному делу тех, кто годился лишь для вспахивания полей. Везло, если кто-то еще происходил из деревень охотников.

Котя временами отпрашивалась поглядеть, как обстоят дела в городе, хоть одним глазком. В пребывавших нищих она надеялась узнать кого-то из знакомых. Хоть кого-нибудь! Но каждый раз у ворот, рассматривая оборванную измученную толпу, она, конечно, искала свою матушку. Уже не оставалось сомнений, что войска Молниесвета жгут все деревни, которые встречались на их пути. Такой жестокости не припоминали даже старики.

Время вязло, как муха в смоле. Дни тянулись тяжелой работой, а еще тяжелее наваливалось ожидание неизбежности. Котя боялась за Желю, из которой пила соки новая жизнь, кровиночка князя; еще она опасалась Генерала Моля, скучала по Вен Ауру и, конечно же, страшилась наступления вражеских войск. Что такое битва, она еще не представляла, хотя и пережила несколько нападений разбойников. Наверное, что-то более ужасное, уродливое, огромное.

Котя смотрела на город с холма возле белокаменного кремля и временами представляла объятые огнем деревянные и каменные постройки, сожженные ремесленные концы, пристань, торговые ряды и множество прижимавшихся друг к другу изб. Пока в каждой кто-то жил, вился лентой своей судьбы, как печной дымок. Но надвигался ураган, пламень, обещавший исковеркать все это, стереть. Котя отворачивалась и возвращалась к делам. Уже даже зов не спасал ее от мрачного настроения. Все чаще она задумывалась о том, что они бы с Вен Ауром не сумели уйти, потому что даже в лесах засел неприятель. К началу лета донесения об отрядах Молниесвета в обилии приходили голубиной почтой и народной молвой. Оказалось, что с ним орудует почти тысяча наемников Аларгата. И это еще не считая дружины и ратников. Хотя бы флот потерпел поражение, но никто не говорил, какой ценой со стороны Дождьзова. О князе не писали ни слова, но если уж борьба длилась, он оставался жив.