Иная. Песня Хаоса

— Спи, — уговаривал Вен Аур.

— Здесь так тихо, — сжималась в маленький комочек Котя.

— Тихо, но тем лучше, — утешал Вен Аур, расстилая поудобнее медвежью шкуру. — Врагов-то здесь тоже нет.

Но в этот же миг лицо его вытянулось, голова запрокинулась, а изо рта хлынула кровь. Котя поперхнулась собственным отчаянным криком. Пустынь Теней поглотила его.

— Вхаро, пес проклятый! — выдохнул Вен Аур, потянувшись к мечу. Из спины у него торчал кривой нож.

— Вхаро! — прорычала Котена, когда узрела чернильный силуэт. Он стоял позади Вен Аура и лишь довольно посмеивался:

— Видишь, я убил тебя. О да! Я разрушил твою жизнь, Вен Аур, слишком легко тебе все давалось. А на мне каждый удар оставляет рубцы.

Теперь лиходей напоминал себя прежнего, облаченный в кожаную куртку ночного татя, с кривым кинжалом в левой руке. Тот, что он сжимал раньше в правой, теперь торчал из-под лопатки Вен Аура. Котя закрыла лицо руками, не представляя, как же теперь исцелит такую рану. Одновременно их общая песня потеряла всякую гармонию, превратившись в режущий слух и душу набор звуков, точно в ней слились кличи всех умирающих животных и людей.

— Не оправдывайся, ты просто предатель! Предал и Хаос, и людей! — прохрипел Вен Аур, отплевывая кровь. Он вскинул меч. Но Вхаро с легкостью уклонился от выпада ослабевшего противника.

«Как… Как ему удалось выследить нас?» — ужасалась Котя, ощущая собственную беспомощность. Вокруг не нашлось бы никакой помощи: на сто перестрелов никто не селился вблизи проклятого места. И вот они оказались в сердце Пустыни, она, слабая женщина без знахарских трав и инструментов, раненый Вен Аур и враг. Их самый первый, самый главный враг. Вхаро. Проклятый лиходей. Он ведь получил свое, он уничтожил их счастливую жизнь в граде, загнал почти до края света. И все ему было мало.

— Ты что-то плохо сражаешься. Спина болит? — издевательски интересовался Вхаро, с легкостью отпрыгивая от очередного выпада. Он бы ни за что не победил, если бы Вен Аур не был ранен. Подло! Как же подло! Вхаро пользовался тем, что не излучает ауру Хаоса. Как-то и Пустынь его не выдала, словно вступил он в сговор со Змеем.

Котя сгорала от ярости и несправедливости происходящего. Она вскочила с места и замахнулась на Вхаро котелком, но он небрежно отбил слабую атаку. Тогда Котя кинула ему в лицо шкуру медведя, временно ослепив противника. Вен Аур попытался нанести ему смертельный удар, занес меч. Но тут Вхаро в слепом броске резко дернулся вперед.

Кинжал нашел плоть.

И песня застыла чередой неразборчивых звуков. Котя оцепенела, губы ее замерзли в вопле, все тело пронзила дрожь. Она видела, видела, но не верила — Вен Аур, ее Вен Аур, ее любимый муж застыл на месте, а потом завалился набок, как срубленное дерево. Весь в крови, с закрытыми глазами. Из груди его торчал второй кинжал.

— Котя… — только прохрипел он, протягивая бессильно руку. Котена беспомощно кинулась к нему, но тут ее схватили цепкие грязные лапищи врага. Вхаро опутывал ее веревками, а она, оглушенная и раздавленная, лишь бессильно билась птицей в силках. Ее судьба, ее мир, ее песня — все разрушилось, все померкло. И настала тишина. Пустынь Теней получила свою жертву.

Тишина! Только тишина! Лишь над ухом посмеивался Вхаро, закидывая пленницу поперек седла на неведомого зверя с рогами:

— Хороша, девка. Или уже не девка? Ой, точно, уже не девка, точно. Сейчас бы с тобой повеселились! Опыту-то ты уже набралась. Ну, ничего, перетерплю, ехать надо быстрее, а то не успею на корабль. В гареме султана ты станешь украшением.

— Вен! Вен Аур! Вен! Ты убил его! Убил! — кричала Котена, и никто ее не слушал, лишь веревки впивались в руки и ноги. Но какое это имело значение?

Она больше не чувствовала саму себя, не чувствовала, куда ее тащат, куда мчится Вхаро через Пустынь Теней, не слышала плеска моря, не помнила, как ее затаскивали на корабль. От нее отрезали половину, ее разрубили пополам.

Она осталась рядом с телом мужа на выжженной земле.

18. Возвращение теней

— Если эта тварь не захочет есть сама, запихивай ей в рот! Вливай воду!

Чей-то грубый голос громыхал вдалеке. Так далеко, что и не осознать. Вокруг расплескалась гнетущая чернота. Свет иссяк навечно.

— Она в беспамятстве, — отвечал кто-то испуганно.

— Мне плевать. Она должна выжить. О да! Выжить, чтобы сполна оценить мою победу над ней!

Что-то колыхалось во тьме, перешептывалось и звало. Кто-то звал. А этот мерзкий голос вырывал, тащил обратно. Куда? И кого? Имена стирались, забывались, истончалась ткань сознания. И под черным платком колыхалась смерть.

Она смеялась голосом бабки Ауды, стенала карканьем бабки Юрены и плакала рыданиями матушки. Не плачь, не плачь, матушка! Все уже закончилось. Бесплотный дух отправился в свое странствие, далекое и неизведанное. Ему не страшны печали и потери, он свободен от гнета людей, от порицания и преследования. Он парит надо всем. У него даже нет имени. Два призрака с единой судьбой, две разбитые жизни.

«Я еще жива? Жива? Зачем? Я не хочу быть живой! Не хочу!» — кричала Котена, но пересохшие губы не слушались. Кто-то подносил к ним воду, мазал медом, заставлял глотать кисловатое молоко. Она вертела головой, елозя по подушке, отказывалась, но вскоре вновь проваливалась в небытие.

Она надеялась встретиться там с ним, с Вен Ауром. Две жизни — одна судьба. Без него и ее жизнь утратила всякий смысл, поэтому она тонула в темной пустоте.

Вокруг высились стены, они превращались в гигантские колючие заросли, но тернии застывали ножами, впивались в кожу, резали и разрывали. От нее, вновь безымянной, оставался обглоданный скелет. Голые кости продолжали движение, куда-то вперед. А ножи все резали и резали ее. И в непроницаемом тумане звали голоса: «Назови меня по имени! Дай мне имя!»

О чем они твердили? Призрак не понимал, а потом вновь чьи-то возгласы возвращали к реальности, к корабельной качке и пропотевшей подушке:

— Попей, попей, пожалуйста! Иначе хозяин убьет меня.

Рядом хлопотала смуглая хрупкая девушка с раскосыми глазами, в которых читался неизменный ужас. Она озиралась на дверь и вновь подносила ко рту питье и еду. Котена безвольно повиновалась, но она не принадлежала больше этому миру. Она ушла следом за своей судьбой и песней. Улетела! И не хотела возвращаться.

Тьма поглощала ее все больше, тянула бесконечные липкие щупальца, обвивала руки и ноги, заползала под кожу, дробила кости. И наступал вечный холод. Дух скитался по задворкам мирозданья, дух искал половину себя, как голос для песни, свет для дня, тепло для лета. У духа осталась лишь половина себя — одна рука, одна нога. И осколок сердца. Он носился в поисках остального, он кричал от нестерпимой боли.

— Попей, умоляю, — отрывал от поисков тихий голосок. Кто-то приходил, громко топал, затем обычно доносился звук глухого удара и жалобный девчачий визг.