Иноземцы на русской службе

Подполковник Юкман, хорошо ориентируясь в реалиях московской жизни, сумел ловко «обтяпать дельце» и получил в Земском приказе особый имущественный документ — «данную грамоту» от 29 марта 1660 года, которая закрепляла за ним земельный участок и все строения на этом участке; таким бразом, выходило, что подполковник распорядился «своим имуществом» на законных основаниях.

Тогда Бауман, заручившись поддержкой слободских старшин, подал в Земский приказ жалобу на своевольство Юкмана и добился того, что 12 ноября 1660 года вышло решение, согласно которому Юкмана, его жену и пасынка выселяли на другой земельный участок, а кирха возобновлялась на прежнем месте. Для постройки кирхи Бауман сделал крупное пожертвование и активно призывал к тому остальных бывших прихожан пастора Якоби. Такой оборот дела не понравился пастору Фадемрехту, не желавшему терять часть паствы, которую он уже привык считать своей. В свою очередь, Бауман, почувствовав оппозицию пастора, предпринял попытку сместить его с кафедры, наметив ему на замену школьного учителя Грегори, тем более что тот и сам не прочь был стать пастором.

Для этого ему требовалось получить пасторскую ординацию, а прежде следовало защитить диссертацию по богословию, что можно было сделать только при теологическом факультете какого-нибудь европейского университета. Но генерал Бауман уже твердо решил сделать пастором Грегори, а потому, не поскупившись, за свой счет отправил его в Йену. Там соискатель ординации, подготовившись в местном университете, защитил диссертацию и, получив степень магистра богословия, представил соответствующие дипломы и прошение о рукоположении в дрезденскую лютеранскую консисторию. Вскоре Иоганн Готфрид Грегори был объявлен пастором и получил в удостоверение этого соответствующие бумаги.

Слух о молодом пасторе, намеревающемся занять кафедру в далекой Московии, дошел до высших властей Саксонии, и Иоганн Готфрид был представлен саксонскому курфюрсту Иоганну-Георгу И. Господин курфюрст много расспрашивал его о России, московской жизни, русском царе и его боярах. На этой аудиенции пастор Грегори с большой похвалой отозвался о благосклонности русского царя к иноземцам вообще и лютеранам в особенности. Выяснив, что Грегори является представителем влиятельной группы единоверцев, живущих в Москве, саксонский курфюрст решил использовать отъезжавшего к месту службы пастора для исполнения дипломатических поручений, и 16 апреля 1662 года ему были вручены государственные грамоты, адресованные царю Алексею Михайловичу. В этом послании саксонский курфюрст среди прочего просил и впредь не оставлять своими милостями лютеран, дозволяя им собственное богослужение в Москве.

Пастор привез эти грамоты и сдал их в Посольский приказ, где их перевели на русский язык, после чего представили их «наверх», где послания курфюрста были читаны царю.

Пока строилась кирха, Грегори читал проповеди в доме генерала Баумана; постепенно его красноречие стало привлекать все больше и больше народу. Пасторы Фадемрехт и Фокерот такой конкуренции совсем не обрадовались. Нового проповедника спасало от их козней только заступничество Баумана и старшин: в январе 1663 года пасторов заставили даже написать письменное обязательство, что они оставят пастора Грегори в покое.

В 1665 году кирха была выстроена заново, но на внутреннюю отделку средств не хватило. Прихожане решили отправить пастора Грегори в страны, где правили государи-единоверцы, снабдив его «просительным письмом» к владетельным особам. Узнав о том, что в Европу едет надежный человек, русские власти также снабдили его поручениями: московскому пастору надлежало приискать хорошего доктора для царского двора, нанять хороших кузнецов, рудознатцев, литейщиков, которыми славилась Саксония. Свои отчеты о европейском вояже Грегори писал в Москву, адресуясь боярину князю Юрию Ивановичу Ромодановскому; в качестве придворного врача он рекомендовал князю нового мужа своей матери, доктора Лаврентия Блюментроста, который готов был выехать на службу русской короне со своей семьей. То, что все семейство пожелало воссоединиться в Москве, было вполне объяснимо. Положение Грегори было довольно твердо, у него имелись надежные покровители, опираясь на поддержку которых его отчим рассчитывал сделать карьеру придворного медика и обеспечить будущее своей семье.

Эти надежды возникли совсем не на пустом месте: сразу после смерти Ивана Грозного, когда мода на англичан и все английское при русском дворе стремительно сошла на нет, постепенно придворная медицина и фармакология перешли под контроль выходцев из немецких земель — уже при Борисе Годунове штат лейб-медиков составили пятеро лекарей-немцев. Кроме царской семьи, услугами этих лекарей пользовались лишь очень близкие к трону придворные. Это был особый род царской милости — дозволение лечиться у иноземного врача; сам факт этого обозначал положение в обществе. Иметь же «собственного» доктора смогли себе позволить только очень богатые люди — например, купцы Строгановы, имевшие при своих «дальних заводах» медикаиностранца.

Но постепенно в Россию стало прибывать все больше и больше врачей, хотя о том, чтобы хотя бы отчасти удовлетворить спрос на их услуги, речи не шло. Велика была нужда в военных врачах и хирургах: в 1616 году в России появились первые полковые врачи, входившие в состав воинских отрядов.

Главной проблемой докторов-иностранцев был языковой барьер — приезжие не понимали русского языка, а их русские пациенты не знали немецкого или латыни. Приходилось привлекать к работе толмачей-переводчиков или тех старожилов Немецкой слободы, что выучились говорить по-русски. Чтобы покрыть дефицит в медиках, которые, имея европейское образование, понимали бы русских пациентов, при царе Михаиле Федоровиче за счет русской казны стали посылать за границу учиться в европейских университетах детей тех немцев-врачей, что уже жили при русском дворе.

В определенном смысле это было разумно: выросшие в Москве молодые люди часто от рождения были «двуязыки», а знание латыни, на которой велось преподавание всех наук в университетах Европы, они получали в школах при слободских кирхах. Помогая своим отцам-врачам, юноши постигали азы анатомии, приобретали некоторые навыки медицины и таким образом были уже подготовлены для учебы на медицинских факультетах. К тому же отправлялись они в те города и страны, откуда когда-то выехали их отцы или деды, ехали к родственникам или близким знакомым своих семей. В университетах их часто встречали ставшие профессорами бывшие однокашники отцов. Придворные врачи тоже не имели ничего против этого: не нужно было тратиться на обучение детей, будущее которых таким образом было прекрасно обеспечено — придворная должность была им уготована почти что «по наследству».

Сообразуясь со всеми приведенными выше аргументами в пользу переезда, господин Блюментрост заручился солидной рекомендацией — саксонский курфюрст 9 января 1668 года передал с ехавшим в Москву Грегори грамоту, в которой рекомендовал доктора царю Алексею Михайловичу.

В этой аттестации указывалось, что Лаврентий Блюментрост родился в 1619 году в городе Мюльгаузене, там же окончил гимназию. Медицине учился в Гельмштедте у Ковринга, в Йене у Рольфинга, в Лейпциге у Михелиса, а в 1648 году, защитив в Йенском университете диссертацию, получил диплом доктора. Затем он служил медиком последовательно у герцога Саксен-Готского, графа Шварцбургского и курфюрста Саксонского, всюду врачуя своих высокопоставленных пациентов с неизменным успехом.

Казалось, для семейств Грегори и Блюментрост все складывалось наилучшим образом; тем более что пастор Грегори не только управился с делами, порученными ему русским и саксонским дворами, но и собрал значительные пожертвования на отделку новой московской кирхи. Однако его возвращение в Москву оказалось совсем не триумфальным — пока Грегори был в Саксонии, против него составилась интрига.

Главный удар нанес пастор Фокерот, подавший русскому правительству извет на Грегори. В доносе он утверждал, что Иоганн Готфрид Грегори — проходимец, самозванец и шельма, скрывающий, что в Москву он из Польши не просто приехал, как подобает доброму человеку и христианину, а бежал, спасаясь от преследования польских властей, которые желали его арестовать за «мерзкие поступки». Якобы когда польские власти его не смогли арестовать, то по приговору суда имя Грегори прибили к виселице. В Немецкой слободе этим изветам цену знали, но русские власти отнеслись к доносу серьезно. Поэтому рекомендательным письмам, привезенным Грегори, в доверии отказали и место придворного медика, обещанное отчиму пастора, отдали шведу Йохану Костеру фон Розенбергу.

На попечении доктора Лаврентия Блюментроста, которому запретили заниматься медицинской практикой в Москве, оказались жена, два сына, две дочери, прислуга и прихваченный им из Саксонии ассистент Лаврентий Ринхубер. Положение семейства еще более ухудшилось, когда 31 мая 1668 года, служа в новенькой кирхе, пастор Грегори вознес благодарственную молитву сначала за курфюрста саксонского, а потом уже за русского царя. Злопыхательный Фокерот тут же донес об этом русским властям, приправив извет уверениями в том, что «сей Грегори, есть человек злонамеренный русскому правительству»; кроме того, Фокерот утверждал, что европейский вояж Грегори «будто бы за пожертвованиями для кирхи» на самом деле имел тайную политическую цель. Генерал Бауман бросился защищать своего протеже и подал на Фокерота жалобу, но суд, состоявшийся 23 декабря 1668 года, взял сторону клеветника и хуже того — постановил Грегори должности пастора лишить, а на это место поставить Фокерота.