Иноземец

И что, скакать верхом через весь континент до Шечидана? Вряд ли. Черта с два.

Чжейго сказала, доверяй Илисиди. Джинана сказал, доверяй Сенеди.

А сейчас мы направляемся на северо-запад, отрезанные, судя по грому взрывов, от аэропорта — отрезанные от связи, от моего персонала, от всего и всех, от всякой помощи, если Табини не послал войска в провинцию Майдинги захватить аэропорт, который удерживают мятежники.

А это значит, что мятежники могут напасть с воздуха — а мы развиваем лишь ту скорость, какую выдержит живая плоть метчейти. Мятежники могут нас выследить и гнать до изнеможения, как им захочется, хоть по земле, хоть с воздуха.

Одна надежда — что у них нет самолетов, оборудованных для прицельной стрельбы. Наверняка, черт побери, они что-то придумали — и никакого не жди тут проклятого биитчи-ги: Мосфейра так сконструировала атевийские самолеты, чтобы предельно затруднить переделку, — да они и сами предпочитали машины более скоростные и с постоянной стреловидностью крыла — но это отнюдь не помешает какому-нибудь толковому атеви приложить к этому делу собственные мозги. На войне нет места тонкости, так было сказано в одном матчими, — а именно войну пытаются развязать здесь два мятежных айчжиин.

Столкнуть Табини с обрыва, развалить Западную Ассоциацию и снова воссоздать ее вокруг какого-то другого лидера — например, Илисиди?

А она, дважды забаллотированная хасдравадом, обманула ожидания мятежников?

Можно ли поверить в такое? Боюсь…

От стен Мальгури докатился грохот взрыва.

Брен рискнул еще раз оглянуться и увидел плюмаж дыма, он поднимался кверху столбом, пока ветер не унес его через западную стену. Выходит, взорвалось внутри, подумал он с нарастающим паническим чувством, повернул голову обратно и увидел самый гребень горы — неровный контур вырисовывался впереди, обещая защиту от ружейного огня, который мог обрушиться на них с земель Мальгури.

И, может быть, наше исчезновение за гребнем остановит атаку на Мальгури, если персонал сумеет убедить толпу и вооруженных профессионалов, что нас там нет, — помоги Господи Джинане и Майги, которые никогда не собирались стать воинами, которые остались с чужаками вроде того человека с автоматом на лестнице, с людьми, которых Илисиди и Сенеди вынуждены были впустить в замок… людьми, для которых древние стены Мальгури, возможно, не такая уж историческая ценность.

Холод обжигал глаза, все расплывалось. Стреляющая боль в плечах приобрела ровный ритм — в такт шагам Нохады, вперевалку поднимающейся на гору. Вон тот скалистый бугор может прикрыть нас от снайперов, если они устроились у обращенной к горе стены Мальгури — но Банитчи и Чжейго об этом позаботятся, обязательно. Впереди возник куст и скала, а за ними — синее небо. Мгновенный безумный ужас, когда сначала Илисиди и Сенеди перемахнули через край, а потом и Нохада опустила нос к земле и прыгнула на другую сторону… Головокружительный, пьянящий топот ног вниз по склону, покрытому неровными камнями и кустами, которые подсознание нарисовало снежно-белыми, но здравый смысл тут же дернулся и вернул коричневые и землистые цвета. Боль скакала вместе с ударами о землю ног Нохады — надорванные суставы, ноющие мышцы — руки и ноги теряли чувствительность от холода.

И ни одного местечка, куда не страшно свалиться. Брен кое-как преодолел момент паники, потом почувствовал гору, спаси, Господи, мою шею ничего, Нохада мчится, но у нее та же логика и те же потребности, что у меня, — и он вцепился в кольцо здоровой рукой и намотал поводья на пальцы более слабой руки, и, с выбросом адреналина, по-иному начал воспринимать бьющий в лицо ветер, возникло гипер-восприятие склона, пришло точное знание, в каком месте, пусть на кратчайший миг, коснутся земли ноги Нохады, перед тем как сделать следующий скачок.

Он мысленно прокладывал путь с горы, пьянея от понимания, это было настоящее безумие, глаза видели маршрут, сердце колотилось все чаще. Уши уловили толчок от взрыва, но взорвалось далеко, а он мчался сломя голову, чтобы догнать всадников впереди — потеряв рассудок. Забыв об ответственности. Упиваясь. Он уже почти догнал Илисиди, но тут Бабс хлестнул хвостом, резко повернул — и Нохада чуть не убилась вместе с Бреном, стараясь поспеть за вожаком.

– 'Сиди! — донесся из-за спины вопль Сенеди.

Брена вдруг затопила на миг холодная паника проснувшегося рассудка, когда он понял, что обогнал Сенеди и Илисиди знает, что это он у нее на хвосте.

Поблизости взорвался камень, просто взлетел на воздух со своего места на склоне. Бабс скользнул в просвет возле узкого водопада и понесся вверх между глыбами размером с дом, все выше и выше в горы.

Снайпер, сказал рассудок. Мы все еще в пределах прицельной дальности.

Но Брен следовал за Илисиди, теперь уже медленнее, между глыбами они были лучше укрыты, у него восстановилось дыхание и появилось время сообразить, какую он только что сделал глупость, вырвавшись вперед, на место сразу за Илисиди, и теперь Сенеди у него за спиной, а Нохада вполне разумно не захочет сбавить шаг и потерять инерцию на подъеме.

Дурак, дурак, думал он. Совсем потерял здравый смысл на этой горе. Зная, какую несешь ответственность, рисковал головой потому, что ее несешь, и еще из-за всякого такого, чего не можешь делать и не должен… а мне все равно, мне наплевать, и ничего для меня не значили никакие дела в течение этих самозабвенных минут бешеной скачки, когда не было ничего, кроме летящего мгновения, когда я рисковал жизнью — и дьявол забери их всех, к черту Табини, к черту атеви, к черту мать, Тоби и Барб, и всю человеческую породу!

А ведь ты мог погибнуть. Запросто мог погибнуть на этом безумном спуске… Брен внезапно открыл в себе столько горькой, тайной злобы столько ярости, что его просто трясло от нее, пока Нохада уже более спокойным, разумным шагом несла его все выше и выше среди прикрывающих от огня скал. А то, что погнало тебя вниз по горе тогда, не было лихорадочным чувством свободы, как ты себе говорил, это было то, что ты только что пережил: злобное, иррациональное желание умереть и нацелить свою гибель на всех и все, чему ты служил, — вот ты с чем заигрывал.

Несправедливо. Единственный момент в жизни, когда наслаждался чем-то с полным самозабвением. И это оказалось распроклятое желание умереть.

Он терпеть не мог все перегрузки, что давили на него дома, на Мосфейре, все напряжения, порождаемые работой, а больше всего эмоциональные, человеческие. В эту минуту он терпеть не мог атеви, по крайней мере в абстрактном смысле, просто ненавидел их бесстрастное принуждение, их ложь — и бесконечный шизофренический анализ, который ему приходилось выполнять среди них, анализ каждого вывода, каждой эмоции, каждого чувства, которое у него возникало, — и все лишь затем, чтобы решить, возникают эти выводы, эмоции и чувства от человеческого устройства мозгов или же в результате трезвой логической обработки ситуации.

А больше всего он терпеть не мог причинять вред людям, которые ничем ему не повредили. Он больше не доверял своим чувствам. Он был опустошен, высосан до дна, вымотан, ему было больно и он больше не мог разумно справляться с действительностью.

Это была вторая личная истина, с которой он столкнулся — после того мрачного мгновения с пистолетом у лба. И эта истина сказала ему, что пайдхи не справляется с напряжениями, которые вызывает его работа. Что пайдхи перепуган до чертиков и не доверяет людям вокруг себя, и не верит больше, что сделал все правильно — что бы он ни делал.