Инварианты Яна

– Синявский разбудил Яна. Инспектор заставил, - сообщил Андрей Николаевич.

– Знаю. Я спрашиваю, что делал Ян? Что он видел? Ну же, быстрее соображайте!

– Что видел? Да почти ничего. Себя видел в зеркале, но это не страшно, ведь...

– Что ещё?
– перебила Берсеньева.

– Говорю, почти ничего. Его усыпили. А в чём дело, Света?

– Не то! Что-то ещё было! Что?

– Он нашёл на тумбочке чьи-то янтарные бусы, - сказал, придвинувшись ближе, Володя. Сухарев и не думал уступать место, но ничего. Можно и так. Лицо её видно хорошо, остальное не так важно.

– Бусы, - повторил Володя, - кто-то там оставил. Ян Алексеевич их нашёл и взял. Но была оборвана нитка, или он сам случайно порвал.

– Он не соразмеряет усилий, - негромко подсказал доктор Синявский.

'Потому и порвал бусы. Но не факт, не факт! Не отвлекайтесь, господин инспектор. Главное - её реакция'.

– Бусы, - Берсеньева кивнула.
– Вот в чём дело. Теперь понятно.

– Светлана Васильевна, объясните, что случилось, - потребовал заместитель директора.

– Резкие изменения. Вся память наизнанку, понимаете, Андрей? Как если бы сканировали, применили преобразование, а потом перенесли обратно. И это не шум, прослеживаются регулярные структуры.

– А дешифровка?

– Нет, к сожалению. Никаких ассоциаций. Это не человеческая память, какая-то чушь. Везде, кроме изолированных областей.

– Мис-ти-ка...
– сдавленным голосом протянул Сухарев, потом спохватился:

– А изолированные области?

– Без изменений. Понимаете, у меня возникло впечатление...

Света замолчала.

– Ну, говорите же!
– не сдержался инспектор. Стоял за спиной Сухарева, опираясь одной рукою на стол.

– Я думала, кто-то пытался восстановить личность. Построил тензоры и натравил Аристотеля.

– Никто, кроме Мити, не подходил к терминалам, - заявил Сухарев.

– Андрей, вы намекаете, что это я?
– оскорбился доктор.
– Абсурд! Кха! Кха! Светочка, ты ведь знаешь, я в этих ваших фокусах с памятью ничего не смыслю. Да у меня и времени-то не было! Всего с минуту сидел... Все видели! Меня попросили разбудить, я - кха!
– разбудил. Вы, Андрей, приказали усыпить, я...

– Успокойтесь, Дмитрий Станиславович, вас пока ни в чем не обвиняют, - сказал инспектор, думая при этом: 'Не так чтобы совсем ни в чём, но и это сейчас не главное. Это и потом не поздно. А вот что на уме у лингвистки?'

– Вы что-то хотели сказать, Света, - напомнил он Берсеньевой.

– Я хотела сказать, что ошибалась. Оставьте Митю в покое, он ни при чём. Я знаю, кто виноват.

– Кто?
– спросил, выпрямляясь, Сухарев.

'Чего-то идол опять напрягся', - приметил инспектор.

– К Яну пока не входите и не будите его. Вы слышите, Митя, я к вам обращаюсь. Надо проверить. Я попробую разобраться, ждите.

– Светлана Васильевна! Всё-таки скажите, кто, по-вашему, виновен?
– спросил Володя, загодя повернувшись так, чтоб видеть всех троих.

– Что вы... Она же обещала разобраться. Зачем вы?..
– залепетала Инна.

– Царь Эдип, - ответила Берсеньева и отключилась. Померк экран.

Глава 4. Померк экран

Воздух в сторожке нагрелся быстро, десяти минут не прошло, после того как закрыли дверь и включили электрокамин. Вместо разбитого стекла пришлось сунуть кусок картона, но это ничего, всё равно со стороны улицы нет угрозы.

На экране коммуникатора чисто, тишь да гладь. Всё спокойно на объекте, и можно бы вздремнуть, как те двое, пока дежурит Чезаре, но... Командир непроизвольно поёжился. Хоть и тепло, но не по себе. Как там Рокка? Врубил, небось, пузогрейку, и таращится во тьму. Паршиво вот так вот вечером дежурить, особенно когда неизвестно, чего ждать от этих. Паршиво, слов нет, но дежурный хотя бы видит что-то кроме чёртовых стен. 'А сидеть, как я тут, ещё хуже, - решил Борха.
– Выйти к нему? Проверяю, мол'.

Он надел шлем, повозился с замками и разъёмами, включил подогрев и 'ночной глаз', поднялся, побродил, разминая ноги, прихватил автомат и вышел на крыльцо, аккуратно прикрыв за собою дверь.

– Командир!
– прозвучал в наушнике голос номера четвёртого.
– Ты видел эту хрень?

'Я и тебя-то не вижу. А, вот он ты', - подумал Борха, приметив за углом краешек шлема.

– О чём ты?
– спросил он.

– Матерь божья, сколько их!

– Кого?
– папаша Род на всякий случай снял автомат с предохранителя и осмотрел купы деревьев, дорожки и коробки корпусов 'ночным глазом'. Ничего подозрительного.

– Бункер! Над бункером!

'То есть, над лифтом', - мысленно поправил подчинённого командир, посмотрел внимательнее, но опять ничего подозрительного не обнаружил.

– Не вижу.

– Ослеп, что ли? Простым же глазом...

'А! Я понял', - Борхе отключил прибор ночного видения и ругнулся от изумления:

– Твою в бога душу мать!

Мерцающий столб поднимался над бетонной плешью, облитой светом новорожденного месяца.

– Метров тридцать-сорок высоты, - шепнул Борха.
– Он шевелится!

– Шевелится? Зум включи!

Родриго поступил, как советовали, и выругался вторично, на этот раз нецензурно. Мириады тусклых огоньков вертелись над бункером, пляска их поначалу казалась беспорядочной, но, приглядевшись, командир различил в мельтешении сложные узоры и уловил ритм.

– Повелитель мух!
– проговорил Чезаре и забормотал что-то похожее на молитву.

– Заткнись!
– приказал ему Борха.
– Светляков не видел?

Как ни старался, а дрогнул голос. Жутко ведь.

– Ты не знаешь, - сипел в наушнике голос номера четвёртого.
– А мне перед высадкой в Могадишо Кэн, взводный мой, трепал про огненный столп. Он видел.

– В Могадишо?

– Да нет, в Церне.

– Какого чёрта он забыл в Церне?
– спросил Родриго, чтобы хоть что-то спросить. Болтовня успокаивает.

– Такого же, какого мы здесь забыли. Точно такой же там был огненный столп, а потом ка-ак бздануло... Кэн три недели провалялся в госпитале, свезло. Выжил, потому что как раз сидел в капонире. Там полгорода разом высадило в тартарары, воронка была такая, что...