Инварианты Яна

– Видел.

– Одно дело в новостях видеть, а другое - в натуре.

Папаша Род, которого болтовня подчинённого не успокоила нисколько, собирался ещё раз приказать Чезаре заткнуться, но не успел раскрыть рот. Ярчайшая вспышка ослепила его, всё вокруг сотряс громовый удар, как будто треснуло и обвалилось кусками небо.

***

Море ворочалось у ног, скрипя мокрой галькой. В лицо Володе бросало порывами ветра солёную водяную пыль. Странно: у кромки прибоя кажется, что дует с моря, но серые сумрачные тучи наползают сзади, от гор, неся в разбухших чревах грозу. Темень. В море кормовые огни катера, над ними тонкой долькой месяц. И на пляже фонарь.

– Будет шторм, - сказал Сухарев, подойдя к парапету набережной.

Володя нашёл маяк - серый в ночи, торчащий над обрывом нелепой античной колонной, угасший навсегда, потерявший смысл существования, - маяк ждал шторма спокойно. Его слепые, с мутным лунным бликом стёкла таращились в морскую даль, откуда к причалам Гриньяно никогда больше не придёт по маячному лучу яхта.

– Пора его снести, - сказал Сухарев, словно прочёл мысли.
– Не горит уже четвёртый год. На любой скорлупке есть спутниковый навигатор, кому теперь нужен маяк? Торчит как рыбья кость в горле, вид на Мирамаре портит.

Инспектор едва удержался от грубости. Спросил:

– Зачем вы меня сюда вытащили?

Пять минут назад, сразу после усыпления Яна и разговора с Берсеньевой Сухарев потребовал конфиденциальной беседы. Не хотелось терять из виду Горина, но заместитель директора был настойчив, буквально выволок за собою на пляж.

– Здесь нас не слышит 'Аристо'.

– Распустили вы Аристотеля, слишком много воли дали, - съязвил Володя, но Андрей Николаевич не заметил сарказма.

– Это правда, - ответил он.
– Горин придумал отдать ему полный контроль над сервомеханизмами, и вот до чего мы докатились в итоге. Шагу не ступить без визы этого болвана, слова не сказать.

'А здесь, значит, можно сказать, - сообразил инспектор.
– Не опасаясь, что поверят слова аристотелевой логикой. Ну давай, давай. Что ты там от меня хотел?'

– Вас если послушать, получается, что во всём виноват Горин, - сказал инспектор, всматриваясь в лицо собеседника. Облака оставили от новорожденного месяца тусклое пятно, уследить за мимикой при таком освещении нереально. Однако тон ответа не оставлял сомнений - всё-таки удалось на этот раз задеть Сухарева за живое.

– А кто ж ещё?
– огрызнулся тот.
– Кто управляет авторитарно, несёт полную ответственность за результаты.

– И каковы результаты?

– Вы о чём?
– с подозрением переспросил заместитель директора.
– Сами знаете. Или вы о научных?

– Вот именно, - слукавил Володя, думая при этом: 'Надо бы вытащить его вон туда, под фонарь'. И попросил:

– Расскажите, что такого в работе Горина? Из-за чего горит сыр бор?

Инспектор побрёл вдоль набережной, похлопывая ладонью по парапету, к одинокому зарешеченному фонарю.

Сухарев тащился за ним, как собачонка на привязи, невнятно и многословно оправдываясь, что, дескать, он бы и рад дать господину инспектору подробные пояснения, но опасается, что уровень знаний упомянутого чиновника недостаточен для того, чтобы, так сказать, охватить вопрос. И даже оценить результаты хотя бы в общих чертах.

Фонарь в решетчатом колпаке висел над плоской крышей небольшого павильона, похожего на торговый лоток: о трёх стенах, чин по чину. На высоком прилавке инспектор с удивлением разглядел три или четыре ружейных приклада. 'Да это тир! К чему он здесь?'

– Кому пришло в голову устроить здесь тир?
– спросил он.

– Это Горина затея. Палатка и ружья валялись в кладовой, труднее всего было раздобыть пульки, но если Яну Алексеевичу что-нибудь втемяшится...

Андрей Николаевич снова принялся извиняться и оправдываться, что не сможет удовлетворить желание инспектора - ознакомиться с предметом научных изысканий Горина. Прихоть похвальная и даже достойная уважения, но прыгнуть выше головы невозможно и...

– Вы идиотом меня считаете?
– перебил его Володя. Лик индейского идола, ярко освещённый фонарём, дрогнул.

– Всё-таки хотите потратить время даром?
– процедил сквозь зубы Сухарев. Глаза у него, как прорези деревянной маски, в них искры фонарного огня; у крыльев носа презрительные складки.

– Что ж, я расскажу. Что вам известно о векторных расслоениях? Вы знакомы с частными случаями применения теоремы Артмана? Конкретно - с тем случаем, когда расслоение становится локально тривиальным? Командир ваш, когда ставил задачу сегодня утром, довёл до вас информацию о поведении касательных пространств кусочно-гладкого орбиобразия в окрестностях особых точек? А о топологии Зарисского вы имеете представление?

– Погодите, не так быстро. Расслоение, как мне кажется, всегда локально тривиально. Или вы сейчас не о векторном? А топология Зарисского тут к чему?
– удивился инспектор.

Видимо, была ни к чему. Сухарев осёкся, пожевал губами и потом без всякого перехода заговорил по делу, не злоупотребляя терминами.

Выяснились интереснейшие подробности. Пяти лет, оказывается, не прошло с тех пор, как Ян Горин вместе с частью сотрудников разгромленного института математики явился в Италию. Как-то он убедил местные власти, что исследования имеют узкоспециальное значение и никакой угрозы не представляют, поскольку неприменимы на практике. В известной степени так и было. Так и остались бы преобразования Яна теоретическими вывертами, если бы в Триесте он не встретил Синявского. Дмитрий Станиславович бедствовал, находясь в Италии на нелегальном положении после трагедии в Церне. Нужно было выдумать общую тему, чтобы оправдать существование в институте математики отдела теоретической физики и при этом максимально дистанцироваться от гиперструн и обобщённой теории взаимодействий. Решение, если верить Сухареву, подсказал Сухарев.

– Вы-то как в Триест попали?
– внезапно заинтересовался инспектор.

– Не стал ждать, пока меня сошлют на Баффинову землю. Знаете же, что случилось в Нижегородском институте физиологии мозга? Вы должны знать. Мы решили, что Адриатика лучше моря Баффина.

– Кто это 'мы'?

– Оставьте, - поморщился Сухарев.
– В печёнках сидят проверки лояльности. Это легко вычисляется, достаточно взять список сотрудников отдела топографии мозга.

– Инна Гладких тоже с вами приехала?

– Инна была тогда аспиранткой Горина. Ян не считал её особенно толковой, но после того, как я дал ей новую тему, стал относиться иначе.

– То есть, и она тоже должна быть вам благодарна?

Ирония разбилась вдребезги о панцирь самодовольства господина заместителя директора. Он стал подробнейшим образом описывать суть учредительной инициативы, в результате которой появился институт математики и теоретической физики в его нынешнем виде.

Оказывается, именно он, Сухарев, сумел найти точки соприкосновения специальных разделов квантовой теории поля, которыми занимался Синявский, и кружевных пространств с ослабленной метрикой - предмета научных интересов Горина. Позднее, ознакомившись с данными сканирования мозга, привезёнными Сухаревым из Нижнего Новгорода, Ян заинтересовался, и, в конечном счёте, поэтому и согласился возглавить новоиспечённый институт. Вот так, можно сказать, случайно и образовалась почва, на которой выросло открытие - преобразования Горина.

Слушая о преобразованиях, Володя провёл ладонью по прикладу пневматического ружья (случайно подвернулся под руку, показался влажным), вдохнул солоноватый воздух (тоже влажный, и не от морской пыли, просто будет дождь) и подумал: 'Понятно, почему Яну, а не Сухареву взбрело в голову устроить здесь тир, у этого в голове одни учредительные инициативы и преобразования. Спору нет, материал интересный - расшифровка воспоминаний, взятых напрямую из волновых срезов мозга. В принципе, получается у него складно: физическая часть, исследование суперпозиции волн - Синявский; распаковка данных - Горин со своими преобразованиями; а моделирование и интерпретация - он сам. Минутку. Есть ведь ещё лингвисты! Почему он всё время умалчивает о роли Берсеньевой? Возьмите это на заметку, господин инспектор'.