Иоанна I
Шрифт:
Медицинская практика в Неаполе при Иоанне была уникальна и в других отношениях, во многом благодаря наличию на территории королевства Университета Салерно, старейшей и наиболее уважаемой медицинской школы в Европе. Уже в XI веке этот портовый город прославился как центр образования. "Тогда Салерно настолько преуспел в искусстве медицины, что никакая болезнь не могла поселиться там" [240] , — хвастался местный архиепископ в 1075 году а сто лет спустя испанский еврей, путешествовавший по Италии, описал Салерно как место, "где у христиан есть школа медицины" [241] . В результате в Неаполе профессия медика процветала, и в период с 1273 по 1409 год в королевстве было выдано 3.670 медицинских лицензий, что превосходило число лицензий, выданных по всей остальной Италии. Еще более удивительным было количество этих лицензий, выданных женщинам.
240
Green, The Trotula, p. 9.
241
Ibid., p. 4.
И снова эту аномалию можно отнести к деятельности медицинской школе в Салерно, которая в XII веке выпустила знаменитый трактат, посвященный женскому здоровью — Trotula. Есть веские основания полагать, что автором по крайней мере некоторых частей Trotula была женщина, и что именно женщина преподавала в медицинской школе в это время. Однако получение женщинами медицинской лицензии
242
Park, Doctors and Medicine in Early Renaissance Florence, p. 72. Статистику о количестве женщин, работавших врачами, см. Bennett et al., Sisters and Workers in the Middle Ages, pp. 43–47.
Напротив, только в XIV веке Неаполь выдал тридцать четыре медицинских лицензии двадцати четырем женщинам. Поскольку для определения каждого заболевания требовалось провести тест или опрос, это означало, что некоторые из женщин получили опыт в нескольких специальностях. Например, лицензия, выданная женщине по имени Раймунда да Таверна в 1345 году, гласила: "Вышеупомянутая Раймунда… была испытана нашими хирургами… и была признана компетентной в лечении вышеупомянутых болезней ["рака", ран и свищей]". "Хотя женщинам не подобает общаться с мужчинами, чтобы не нарушать свою женскую скромность и не бояться порицания за запретный проступок, [тем не менее] они имеют законное право заниматься медициной" [243] . Тринадцать из двадцати четырех женщин, получивших лицензию врача, имели право лечить других женщин, хотя они, очевидно, не ограничивались стандартными женскими заболеваниями. Некоторые из тех, кто получил лицензию, обучались и хирургии.
243
Judith C. Brown and Robert C. Davis, Gender and Society in Renaissance Italy, p. 135.
Историки, столкнувшись с тем что в Неаполе XIV века было так много лицензированных женщин-врачей, пытались объяснить это необычное явление. "Относительная независимость южноитальянских женщин-врачей… могла отчасти быть вызвана повышенным беспокойством южных итальянцев по поводу чести женщин-пациенток при лечении мужчинами-врачами" [244] . Гипотеза о чрезмерной скромности женского населения, казалось бы, должна быть опровергнута рассказами Боккаччо о развратном поведении высших классов, и, конечно же, Карл Дураццо не считал проблемой, когда его мать осматривал врач-мужчина, когда та заболела летом 1345 года. Другим, более правдоподобным объяснением такого большого количества женщин-врачей на юге Италии может быть то, что в рассматриваемый период Неаполитанским королевством правила королева.
244
Ibid., p. 137.
Иоанна также постаралась восстановить высокий культурный уровень, которым Неаполь славился во времена правления ее деда. Для этого нужно было привлечь ко двору хотя бы одного из горстки знаменитых ученых или писателей, составлявших интеллектуальное сообщество Италии в этот период. Очевидным выбором был Петрарка, царствующее светило, тем более что, к большому неудовольствию своих друзей, поэт-лауреат с 1353 года проживал при дворе безжалостной миланской семьи Висконти. "Я хотел бы молчать, — писал потрясенный Боккаччо, когда впервые узнал о новых покровителях своего друга, — но я не могу держать язык за зубами… Мое возмущение обязывает меня высказаться. Как поступил Сильванус [Петрарка]? Он забыл о своем достоинстве; он забыл все слова, которые он обычно говорил о положении Италии… и о своей любви к свободе. Кому мы можем теперь верить, когда Сильванус, который раньше называл Висконти жестоким тираном, теперь сам склонился под иго, которое он когда-то так смело осуждал! Каким образом Висконти получили эту добычу, которую никогда не могли получить ни король Роберт, ни Папа, ни император?" [245] Уже в 1360 году Иоанна и Никколо, принятый в весьма избирательный круг корреспондентов Петрарки, пытались уговорить поэта переехать в Неаполь, предлагая ему престижную должность королевского секретаря, но он, опасаясь возвращения чумы, предпочел поселиться в Венеции. В поисках другого выдающегося кандидата на эту должность двор остановился на старом знакомом Никколо — Боккаччо.
245
Campbell, Life of Petrarch, p. 254.
Не имея богатого и влиятельного покровителя, как его друг Петрарка, Боккаччо жил в бедности в Чертальдо, примерно в двадцати милях к юго-западу от Флоренции. Его главный труд, Декамерон (Decameron), сборник из ста историй, рассказанных вымышленной группой аристократов, спасающихся от чумы, был закончен в 1351 году, под всеобщее одобрение и сделал его автору если не имя, то состояние. Книга пользовалась таким успехом в Неаполе, что родной племянник Никколо в письме от июля 1360 года просил копию у своего кузена, избранного архиепископа Патраса: "Преподобный господин, вот Монте Белланди пишет своей жене, что она должна передать Вам для меня книгу рассказов мессира Джованни Боккаччо; поэтому я умоляю Вас, доставить ее мне; и если архиепископ Неаполя еще не уехал, я прошу Вас отправить ее через него, или через его слуг, то есть, он не должен отдавать ее мессиру Никколо Аччаюоли или кому-либо другому, кроме меня. А если архиепископ уже уехал, пусть передаст ее от моего имени Ченни Барделла… в противном случае, отправьте ее мне сами через того, кто, по вашему мнению, доставит ее в мои руки; и будьте очень осторожны, чтобы мессир Нери не завладел ей, ибо тогда я никогда ее не получу… и будьте осторожны, не давайте книгу никому почитать, потому что есть много тех, кто будет рад ее присвоить" [246] . Однако, несмотря на многочисленных поклонников Декамерона, Боккаччо как интеллектуал и литератор не мог сравниться ни с Петраркой, ни даже с предыдущим неаполитанским королевским секретарем Заноби, который сменил Петрарку на посту поэта-лауреата и впоследствии стал апостольским секретарем при Иннокентии VI. Боккаччо еще больше уступал в репутации Аччаюоли, чьи многочисленные дипломатические, политические и военные достижения поставили его в один ряд с Папами и главами государств, заставив даже Петрарку обращаться к нему с подобострастным раболепием. "Всей душой я благоговейно обнимаю тебя, о человек, редчайший в любой эпохе и уникальный в нашей, и законно претендую на тебя, как на найденное сокровище… Когда ты предлагаешь свое величие человеку моего ничтожного положения… ты оказываешь честь не мне, а себе, тем самым представляясь совершенным во всех отношениях" [247] , — писал Петрарка Никколо поздравляя великого сенешаля с победами на Сицилии. Тем не менее королевству — а точнее, Никколо, в чьем ведении была эта должность, — требовался секретарь, и летом 1362 года по рекомендации их общего друга, Франческо Нелли, Боккаччо было направлено предложение принять должность секретаря. Автор Декамерона подтвердил это, написав Нелли, что получил "послание, написанное рукой Мецената [Аччаюоли]", в котором тот просит его "разделить с ним его радости и заботы" [248] .
246
Branca, Boccaccio: The Man and His Works, pp. 197–198.
247
Petrarch, Letters on Familiar Matters, XVII–XXIV, p. 298.
248
Branca, Boccaccio: The Man and His Works, p. 134.
У
Боккаччо были все основания отнестись к предложению великого сенешаля с подозрением. Двумя десятилетиями ранее писатель был вынужден из-за финансовых затруднений оставить идиллическое существование в аристократическом Неаполе и уехать в буржуазную Флоренцию. Отчаявшись найти способ вернуться в королевство, Боккаччо обратился к своему хорошему другу Никколо, который тогда, как и он сам, был молодым флорентийцем весьма скромного происхождения. "Никколо… Я ничего не пишу тебе о том, что нахожусь во Флоренции не по своей воле, ибо это пришлось бы писать не чернилами, а слезами. Я могу сказать тебе только то, что, как Александр изменил дурную судьбу пирата Антигона на хорошую, так и я надеюсь, на то, что ты изменишь мою" [249] , — умолял он в письме от 28 августа 1341 года, первом из длинной серии просьб к Аччаюоли использовать свое влияние, чтобы добиться для Боккаччо должности при дворе, которые, впрочем, все были проигнорированы. Теперь, однако, казалось, что его надежды наконец-то оправдаются. Нелли тоже убеждал Боккаччо согласиться, на что тот ответил: "Наконец-то твое послание сняло с меня, до тех пор недоверчивого, все сомнения, и, с позволения твоего Мецената, да будет известно, тебе, я поверил" [250] .249
Ibid., p. 56.
250
Ibid., p. 134.
В конце октября 1362 года Боккаччо собрал свои скудные пожитки — большую часть которых составляла его библиотека, среди которой были две новые книги, которые благодарный секретарь специально написал, чтобы преподнести их Никколо и его сестре в качестве подарков, — и уехал из Чертальдо в Неаполь. Его прием у Аччаюоли дает представление о поведении великого сенешаля, без самовосхваления, которое так тщательно культивировал Никколо в своих официальных мемуарах. Новый работодатель Боккаччо находился в одном из своих больших поместий в Кампании, куда секретарь приехал за свой счет. Он застал великого сенешаля дома, но когда Боккаччо попытался поприветствовать его, "ваш Меценат [Аччаюоли] принял меня так, как если бы я возвратился с прогулки по городам или селам близ Неаполя: не с улыбкой, не с дружескими объятиями и любезными словами; напротив, он небрежно протянул мне правую руку, когда я вошел в его дом. Конечно, это не слишком обнадеживающее предзнаменование!" [251] , — пишет, вскоре после этой встречи, Боккаччо Нелли. Ситуация сразу же ухудшилась, поскольку, хотя вилла была величественной и наполненной "великолепными вещами", королевский секретарь оказался в "подвале", крошечной, грязной комнате с дырами в стенах и койкой, "только что принесенной из хижины погонщика мулов, наполовину покрытой вонючим куском коврика" [252] . В этом же "подвале" с его неприглядной койкой, по словам писателя, хранилась и всякая домашняя утварь. Что касается самого Никколо, то Боккаччо утверждал, что тот часто "удаляется на закрытые собрания и там, чтобы казалось, что он занимается серьезными делами королевства, ставит у дверей комнаты привратников, которые, согласно королевским обычаям, никого, кто бы ни попросил, не пускают… а в комнате по его приказу поставили кресло, на котором он восседает, не иначе как его величество на троне… среди весьма нестройных звуков, издаваемых животом, и испускания зловонного бремени кишок, проводятся высокие Советы и решаются надлежащие дела королевства… Простофили, ожидающие во дворе, думают, что он, допущенный в консисторию богов, в компании с ними проводит торжественные совещания по поводу всеобщего состояния республики" [253] .
251
Ibid., p. 135.
252
Ibid.
253
Ibid., p. 136.
Боккаччо отказался от "подвала" и остановился у своего доброго друга, но вскоре после его приезда его благодетель решил снова переехать, на этот раз в свое элегантное поместье близ Байи, и его секретарь и все домочадцы были вынуждены переехать вместе с ним. И снова Боккаччо разместили в помещении, унизительном для его положения — один знакомый молодой неаполитанский дворянин был настолько потрясен койкой автора Декамерона, что велел слугам перевезти в дом Никколо одну из своих кроватей, чтобы Боккаччо мог ею пользоваться. Хуже того, не успел разочарованный писатель перевезти свою библиотеку и багаж на новое место, как великий сенешаль и все его приближенные, забыв о новом секретаре, снова переехали, на этот раз к королевскому двору в Неаполе. Боккаччо остался "один, с грузом книг… на берегу вместе со слугой… без необходимых вещей и не знал что делать" [254] . Он ждал больше месяца, живя в доме своего небогатого друга, пока "он [Аччаюоли] делал вид, что ничего не замечает" [255] , прежде чем в марте 1363 года решил покинул королевство и свой пост, "чтобы больше не мучиться из-за этого Мецената… оставив Великого человека с той умеренностью, на которую он был способен" [256] .
254
Ibid., p. 137.
255
Ibid.
256
Ibid.
Иоанна, несомненно, оставалась в неведении о причинах недовольства Боккаччо, так как была в это время чрезвычайно занята дипломатическими делами, да и Никколо был не склонен оповещать ее о Боккаччо. Скорее всего, ей просто сказали, что писатель — "человек с причудами", [257] как упрекал его друг Нелли в письме от 22 апреля 1363 года, и он просто решил уехать. Конечно, королева не разделяла презрения своего великого сенешаля к его бывшему другу, поскольку она попыталась снова уговорить Боккаччо посетить ее двор в 1370 году, когда он приехал навестить своего приятеля Уго ди Сан-Северино. В этот раз Иоанна дошла до того, что предложила оплатить его пребывание в Неаполе, чтобы он мог полностью посвятить себя творчеству. "Чудесный человек [Уго] заботился [обо мне]… всеми своими силами, так что, когда пришла помощь от светлейшей Иоанны, королевы Иерусалима и Сицилии, он разместил меня среди мирных партенопейцев" [258] , — благодарно вспоминает позже Боккаччо. Когда писатель вежливо отказался от предложения Иоанны, "королева снова приложила большие усилия, чтобы удержать его" [259] , хотя он снова отказался.
257
Ibid., p. 138.
258
Ibid., 169.
259
Ibid., p. 169.
Однако история умеет сводить старые счеты. Несмотря на многочисленные неоспоримые дипломатические и военные достижения и попытки увековечить свою славу после смерти, включая строительство огромного монастыря во Флоренции, где он и был похоронен, Никколо Аччаюоли так и не добился желанной славы. Вместо этого обессмертившее его всеобщее признание было уготовано обедневшему и обделенному автору Декамерона, чьи захватывающие образы и блестящее отражение эпохи создали шедевр, который остается популярным на протяжении почти семи столетий.