Искатели счастья

Церковь с шатровой колокольней 1659 года на Арбате против Староконюшенного переулка. Сломана. Пустое место. Трава.

Шатровая колокольня 1685 года на улице Герцена. Сломана. Скверик.

Церковь 1696 года на Покровке. Сломана. Сквер.

Церковь 1688 года на улице Куйбышева. Сломана. Сквер.

Памятников архитектуры в Москве уничтожено более четырехсот, так что я слишком утомил бы вас, если бы взялся за полное доскональное перечисление.

Жалко и Сухареву башню, построенную в XVII веке. Проблему объезда ее автомобилями можно было решить по-другому, пожертвовав хотя бы угловыми домами на Колхозной площади (универмаг, хозяйственный магазин, книжный магазин). Жалко и Красные и Триумфальные ворота.

Может быть, вы знаете, что многие уничтоженные памятники были незадолго перед этим (за два, за три года) тщательно и любовно отреставрированы? А, знаете ли, что площадь Пушкина украшал древний Страстной монастырь? Сломали. Открылся черно-серый унылый фасад. Этим ли фасадом должны мы гордиться как достопримечательностью Москвы? От его ли созерцания увлажнятся глаза какого-нибудь нового Кнута Гамсуна? Никого не удивишь и сквером и кинотеатром "Россия" на месте Страстного монастыря. Сорок лет строилось на народные деньги (сбор пожертвований) грандиозное архитектурное сооружение - храм Христа Спасителя. Он строился как памятник знаменитому московскому пожару, как памятник непокоренности московской перед сильным врагом, как памятник победы над Наполеоном. Великий русский художник Василий Суриков расписывал его стены и своды. Это было самое высокое и самое величественное здание в Москве. Его было видно с любого конца города. Здание не древнее, но оно организовывало наряду с ансамблем Кремля архитектурный центр нашей столицы. Сломали... Построили плавательный бассейн. Таких бассейнов в одном Будапеште, я думаю, не меньше пятидесяти штук, притом, что не испорчен ни один архитектурный памятник.

Кроме того, разрушая старину, всегда обрываем корни.»

Кто ему позволил? Каким образом вышла такая книга на запретную тему? Как ее пропустил КГБ?

Я спросил об этом Олега. Он сказал, что Солоухин служил в Кремлевском полку. Когда в 1945-м приехал Черчилль, сняли документальный фильм, как он всматривался в лица кремлевских курсантов. Так вот, смотрел он так пристально на юного Володю Солоухина – высокого плечистого блондина с синими глазами. Сталину английский премьер выразил свой восторг русским воином. После этого Сталин вызвал Володю и спросил, чем его отблагодарить? Володя тогда уже посещал литературные курсы с участием знаменитых поэтов и писателей. Писал свои стихи. Начинающий поэт попросил издать книгу его стихов. Сталин дал указание издать. И после этого Солоухин стал «неприкасаемым». Его книги регулярно выходили в свет и мгновенно раскупались. Он не скрывал своих монархических взглядов, носил перстень с изображением царя Николая Александровича, упрямо по-владимирски «окал». Даже всемогущие начитанные интеллигенты из КГБ в генеральских погонах, отвечающие за работу с интеллигенцией, искали его дружбы и напрашивались к нему в собутыльники.

Так мы жили на вечной мерзлоте, согреваясь работой, общением и чтением. После завершения земляных работ, на наши ростверки приходили монтажники. Они за три-четыре дня монтировали из щитов барак. Следом привозили веселых отделочниц, которые раскрашивали стены в яркие цвета. Потом эти радужные бараки заселяли аборигены. Мы принимали участие в оцеплении и видели их сумасшедшие глаза и слышали крики: «А ты перезимуй тут в палатке при шестидесяти градусах мороза с ветром!» Но удовлетворение мы получали: приятно было чувствовать себя благодетелями. Только чтобы поселить в теплые финские дома этих героев БАМа - за этим стоило лететь на другую сторону земли.   «Акадэм»

Как и обещала нам Ирэн во время проводов на БАМ, летом она успела познакомиться с администратором знаменитой рок-группы Алексом. И не только познакомиться, но и выскочить за него замуж. Всё это другиня сообщила нам с Олегом, когда мы в форменных куртках, с сине-красными надписями «БАМ-Нерюнгри» сидели в открытом кафе на Верхневолжской набережной и грызли шашлык из говядины. А еще она сказала лично мне, что Алекс недавно получил сообщение из Инюрколлегии о том, что американская бабушка оставила ему наследство, которое он может получить только переехав на постоянное жительство в Лос-Анжелес. Дело в том, что наследство состоит из автозаправочной станции, магазина и ресторанчика - и всем этим нужно владеть и управлять. Так что, заключила Ирэн, мечта её скоро осуществится.

– Помнишь, Юрик, что я тебе обещала: «Когда-нибудь я стану богатой, буду жить в шикарном двухэтажном особняке на берегу моря. И обязательно подарю тебе белый «Кадиллак», длинный, с крыльями, сверкающим бампером, обитый изнутри алой кожей. Ты сядешь за руль, я рядом - оба в белых одеждах - и поедем туда, где сверкает сине-белыми фасадами, зеркальными витринами - город нашей мечты».

– …Теперь я тебя потеряю уже навсегда, - невпопад буркнул я.
– Что-то мне подсказывает, что никогда я не поеду в Америку.

– Ах, так!
– фыркнула она.
– Тогда я тебе машину посылкой на дом пришлю.

В тот вечер другиня Ирэн шумела, размахивая руками, разбила о кирпичную стену швейцарские часы с хрустальным стеклом. Мы с Олегом не осуждали её, не ругали, мы за ней ухаживали, как за шаловливой маленькой девочкой. Мне казалось, я был уверен, что её больше не увижу, и от этого на душе было тяжко. Я любил эту взбалмошную девчонку и уже второй раз терял её навсегда.

В декабре, перед самой сессией, я сильно простудился и свалился с гриппом. Неделю был погружен в липкое марево, исходил потом, горячим как кровь. В небытии устало наблюдал кривляния черных существ, горел в огне, коченел от мороза и с надеждой смотрел в сторону горизонта, где тонкой золотистой полоской вспыхивал восход невидимого солнца.

Когда мне удалось вернуться из плена болезни в темные земные дни, сессия подходила к концу. В деканате Ниночка со вздохом подшила мою справку в папку личного дела и отпустила в академический отпуск - «акадэм». За компанию со мной взял акадэм и Олег. Родители мои тогда переехали во Владимир, где отцу поручили реанимировать очередное коматозное управление. Ну а я устроился на ближайшее предприятие, где в качестве разнорабочего влился в рабочий коллектив.

С первого трудового дня ко мне прилипло прозвище «студент», которое звучало, как издевательство. Наверное из уважения к моему будущему образованию, меня «бросали» на уборку мусора, снега и стружки, командировали на стройку, где подавал кирпич и раствор, в «дикой бригаде» сваривал стеллажи, с плотниками сбивал упаковочные ящики, с малярами красил вонючей эмалью болотного цвета какие-то детали. С завистью наблюдал, как выходят из своих чистеньких цехов-комнат рабочая элита - лекальщики. Они после принятия душа переодевались в дорогие костюмы, белые сорочки с галстуками и разъезжались на сверкающих «Волгах» и «Жигулях» по паркам и ресторанам.

Но вот солнце залило первым летним теплом землю, трава покрыла зеленым ковром серые поля, листвой оделись деревья. Птицы с рассвета до заката весело верещали, будто звали меня в дикую природу. Мне ничего не оставалось, как подчиниться призыву жизни, уволиться с работы и отдаться свободному полету.

С рюкзаком за спиной отправился бродить я по России. Босиком ступал по траве, пил родниковую воду, отдыхал под небом в стогу сена, спал под звездами, обгорал под жарким солнцем и умывался дождем. Птицы пели мне свои радостные песни, крестьяне кормили хлебом, хулиганы избивали до крови, воры очищали карманы, милиционеры подозрительно изучали паспорт, впивались в кожу слепни и комары, пьяницы делились водкой, мальчишки - печеной картошкой из костра. Я разгружал вагоны с цементом, копал жирную землю на огородах, собирал ведрами грибы и пригоршнями ягоды.

Земля открывала мне свои тайные красоты. Я видел, как сливаются на горизонте вода с небом, реки успокаиваются в морях, горы уносятся вершинами в фиолетовый космос и чернеют бездной пропасти; как наливаются зеленым соком бескрайние поля, как светятся березняки и чернеют ельники, как на глазах трескается от жары земля солончаков и медленно течет песок безводных пустынь.

С молчаливыми монахами-строителями стоял на всенощном бдении в полураз­рушенном монастыре, работал с ними на расчистке завалов, вкушал на трапезе под сонную молитву дивно вкусную кашу с морковью, слушал мощный благовест на колокольне, с которой была видна далекая синяя даль.

Кричал от страха на волка, подбирал брошенную им овцу и жарил ее на вертеле. С риском для жизни доставал дикий мед, дергал карасей из прудов и вываживал огромных сомов и щук в плавнях. Уплывал на мотоботах с моряками за горизонт и блевал в шторм от качки. Носился на полудиких лошадях по степи. И пел заунывные песни в бродяжных шатрах цыган и хиппи.

Вернулся во Владимир усталым и спокойным. Рассказывал родителям о своих путешествиях, а они мне - о моем детстве. Однажды отец предложил съездить в Суздаль. Там обошли экспозиции «Ризоположенский монастырь», «Архиерейские палаты». У входа в туристический ресторанчик «Погребок» стоял огромный «Бьюик» с посольским флажком на капоте. Мы с отцом зашли пообедать, сели на скамью за дубовый стол и заказали жаркое в горшочках по-боярски и медовуху. Рассказал я отцу, чем живой монастырь отличается от этого музейного экспоната. Он вежливо слушал и, нахмурив брови, смущенно ковырял вилкой грибы с мясом в горячем горшке.