Искусница
Шрифт:
Таким образом лишились своих богатств многие Гампилы, а двое их них были заколоты кинжалами прямо на месте. Что до Таваци, то молодой разбойник предложил повесить одного из них, и притом не из числа тех, кто пришел на встречу, а внука главы семейства. «Какой смысл в расправе над стариками, — прибавил молодой разбойник, смеясь под своей вуалью, — когда свежая поросль остается? Нужно дернуть сильнее, так, чтобы они ощутили боль».
Пираты, вооруженные до зубов, явились в дом Энела Таваци и перебили всех отважных слуг, до конца преданных своему господину и оказавших сопротивление наглым
По всему городу пылали костры, на которых сжигали картины, гобелены, резные деревянные статуи, даже книги. Наконец после десяти дней грабежей, унижений и убийств, пираты подняли паруса и ушли вниз по течению реки Маргэн. Только после этого Таваци решились снять повешенного со стены и похоронить — как принято в городе, не сжигая тело, но предав его земле.
Городской совет заседал непрерывно: подсчитывали убытки, перечисляли ущербы. Каждый горожанин дал торжественную клятву рассказать всю правду о том, что происходило у него в доме во время господства пиратов. И никто, разумеется, всей правды не говорил. Слишком много боли и позора таилось теперь за закрытыми дверями.
Но хитрый старик Таваци записал имена всех семейств, где спустя девять месяцев после набега появились дети. И как ни пытались родственники что-то отрицать, Таваци упорно им не верил. Он обошел их по очереди и везде брал клятву верности — в обмен на свое покровительство. Таким образом Таваци обзавелся большим числом сторонников, ведь ни одному семейству, где появился на свет пиратский ублюдок, не хотелось разговоров за спиной и прочих неприятностей. Теперь, когда их стало много и они объединились, Гампилы не посмели говорить об их дочерях ничего дурного.
А госпожа Таваци тем временем проводила собственное расследование. И в конце концов решила, что настало время поговорить с дочкой.
Та была на своем прежнем месте — у пустого окна. Слезы все текли из ее глаз неостановимым потоком. Иман даже не всхлипывала. По большому счету, то, что с ней происходило, невозможно было назвать плачем.
Без единой кровинки абсолютно белое лицо с белыми глазами и белыми губами повернулось к вошедшей. Госпожа Таваци знала, какие вопросы задавать, а ее дочь, выплакавшая вместе с горем рассудок, ответила на все эти вопросы искренне, без обмана.
Тогда мать подала ей кубок с вином и приказала выпить. Впервые за много лет молодая женщина улыбнулась. Иман выпила вино и заснула. А ее мать забрала кубок и вышла из комнаты.
Джурич Моран брел по долине реки Маргэн. На нем было длинное одеяние, расшитое фантастическими цветами. Очень много золотых ниток было употреблено для этой вышивки, что мгновенно бросалось в глаза. Моран весь сверкал, точно горсть украшений, вытащенных из сундука. На голове у Морана была гигантская повязка с длинными хвостами, ниспадавшими на спину. Он опирался на суковатый посох.
Сырая осока исхлестала его ноги, а буреломы оставили явственные следы на подоле его одежд. Тем не менее Моран чувствовал себя
великолепно. Он хотел явиться в Гоэбихон в обличье мудрого незнакомца, знатока тайн и вершителя судеб. Гоэбихон должен с интересом отнестись к чужеземному мастеру, ведь в этом городе процветают ремесла.Возможно, Моран научит чему-нибудь местных рукодельников. А заодно поглядит, на что они способны.
Вдруг и от людей можно перенять какие-нибудь полезные уменья?
Творческая энергия переполняла Морана и скапливалась на кончиках его пальцев. Ему хотелось работать, создавать, наполнять мир красотой.
Он заметил на реке лодку и остановился. «Любопытно, — подумал Моран, приветливо щурясь, — обычно здесь не бывает рыбаков. Они все выходят на промысел выше по течению, где больше рыбы. Здесь-то ее почти нет, уж мне ли не знать!»
А Моран пытался рыбачить, но без особого успеха, и потому успел выяснить, что места, куда он забрел, для такого дела совершенно неудачные.
Тем временем лодка подплыла ближе, и Моран с удивлением обнаружил, что на веслах сидит немолодая женщина, одетая во все темное, довольно просто и вместе с тем богато. Ее волосы окутывало покрывало из черного шелка, длинная юбка и лиф были синими, а рубаха из тончайшего полотна — темно-серая.
— Ты выглядишь так, словно нарочно облачилась в траур, — заговорил с ней Моран, когда лодка поравнялась с ним и ткнулась носом в берег. Осока раздалась, зашуршала под днищем. — Не слишком подходящий наряд для такого веселого денька, — продолжал Джурич Моран.
— У меня были все основания одеться именно так, — отозвалась женщина, продолжая сидеть в лодке. — Для всего, что я делаю, имеются основания.
Моран пожал плечами:
— Спорить с женщиной о ее нарядах — такое только безумцу по зубам, да и то в том случае, если зубы у него железные.
— Разве ты не безумец? — спросила она.
— Да, но с обычными зубами.
— В таком случае, я отвечу тебе так, как если бы ты был женщиной, — решила незнакомка. — Я взяла черное покрывало и выбрала мрачную одежду потому, что у меня большое горе. А я собственными руками сделала это горе еще более тяжким.
— Я восхищаюсь твоей отвагой, — заявил Моран. — Немногие осмелились бы на такое. Усугублять беды и доводить до конца, чтобы все умерли, зато по-честному, — любимое занятие мудрых правителей и отважных воинов, но никак не домохозяек… Однако начнем разговор с самого начала! Я должен знать, как к тебе обращаться, поэтому, будь добра, назови мне любое имя, которое было бы тебе по душе.
— Хетта Таваци — так меня зовут, — сказала женщина в черном покрывале.
— Звучит недурно, — кивнул Джурич Моран. — И выговаривается без особенных усилий. К тому же такое имя позволяет предполагать, что ты в родстве со знаменитым семейством Таваци из Гоэбихона, а подобное родство интригует. Ведь репутация Таваци запятнана, и они ничуть этого не скрывают.
— Трудно скрыть то, что шестнадцать лет было у всех на виду, — ответила Хетта Таваци.
Джурич Моран долго рассматривал ее, что ничуть не смущало его собеседницу, — она позволяла глазеть на себя с невозмутимостью породистого животного, выставленного на продажу, — а потом изрек: