Испанская серенада (Закон мести)

Любая передышка была сейчас кстати, только трудно было поверить, что Рефухио и его спутники действительно получили эту передышку. На привале не стали разжигать огня, а само место стоянки выбирали на этот раз особенно тщательно. Чарро, отделавшийся во время вчерашней баталии только легким испугом, вызвался быть дозорным, но на самом деле теперь все они постоянно смотрели в оба, не позволяя себе ни на минуту расслабиться. Несмотря на усталость, никто не спал. Все ворочались с боку на бок, вздыхали, кашляли, считали звезды, осыпавшие ночное небо сверкающими искрами. Висенте вполголоса бормотал молитвы.

Энрике сменил Чарро на посту. Наконец, около полуночи Балтазара сморил сон, и он, по обыкновению, захрапел. А вскоре после этого послышалось ровное сопение доньи Луизы. Чарро улегся поудобнее и тяжело вздохнул. Висенте теперь хранил полное молчание, а его старший брат лежал, как всегда, рядом с Пилар. Она полуприкрыла глаза и начинала чувствовать, как напряжение потихоньку покидает ее. Но тут ее покой был потревожен слабым шуршанием. Она вздрогнула и открыла глаза.

Рефухио встал, сложил одеяло и, двигаясь совершенно бесшумно, взобрался наверх по склону небольшой лощины, в которой они устроились на ночь. Пилар слышала, как он что-то тихо сказал Энрике, а затем исчез из поля зрения. Пилар подождала немного, потом тоже поднялась и пошла вверх по склону.

Энрике сидел верхом на коне и скуки ради тыкал в землю длинной палкой. Пилар шепотом спросила его:

— Где Рефухио?

Акробат молча вытянул руку в сторону. Пилар направилась туда, куда он указал.

Месяц, висевший в небе, был похож на дольку желтой дыни — не тусклый, не яркий, неподвижный и величественный. В его слабом свете Пилар увидела Рефухио, шагающего как раз впереди нее. Вокруг него вились потревоженные ночные бабочки. Где-то далеко пронзительно закричала какая-то птица.

Рефухио подошел к груде камней, проверил, нет ли там змей, и расстелил одеяло. Потом он сел, вытянув ноги, спиной к Пилар.

Она остановилась неподалеку, размышляя, как бы объявить о своем присутствии. Но Рефухио вдруг заговорил сам:

— Зачем ты шпионишь за мной? Если ты пришла, чтобы утешать меня или укорять, то ты зря тратишь время. Я не потерплю от тебя упреков и не нуждаюсь в твоей жалости.

— Все, что я собиралась предложить тебе, — это мое общество. — Рефухио ничего не ответил, и Пилар продолжила: — Но если ты предпочитаешь одиночество, то я могу и уйти.

— Нет, останься, пожалуйста, — неожиданно попросил он и подвинулся, освобождая ей место рядом с собой.

Она села, прислонившись спиной к камням, сложив руки на коленях. Наверное, следовало что-то сказать, чтобы поддержать разговор. Но единственная фраза, которая пришла на ум Пилар: «Сегодня прохладно», показалась ей слишком банальной. Хотя, на худой конец, и это могло заполнить чересчур затянувшуюся паузу.

Пилар искоса посмотрела на Рефухио, на полоску бинта, белеющую на фоне бронзовой кожи. Интересно, беспокоит ли его рана и не поэтому ли он не мог заснуть? Но Пилар стеснялась спросить об этом. Рефухио могло показаться, что она жалеет его, а именно это он ей делать запретил. Наконец Пилар решилась.

— Как ужасно то, что произошло с Исабель. Рефухио ответил не сразу.

— Действительно, ужасно.

— Ты, наверное, сильно переживаешь из-за этого?

— Не так сильно, как должен был бы. Не так сильно, как она бы того хотела.

— Почему?

— А зачем ты спрашиваешь? — Рефухио повернулся и пристально посмотрел на Пилар.

— Не знаю. Возможно, затем, чтобы убедиться, что это все не кошмарный сон.

Рефухио отвел глаза.

— Исабель была будто птичка с перебитым крылом, которое никогда не срастется. Когда ты находишь такую птицу, то чувствуешь себя обязанным защитить ее, потому что сама она не может о себе позаботиться. Но стоит на минуту зазеваться, и кот или ястреб — тут как тут, и птица погибает у них в когтях.

— Выходит, смерть Исабель на твоей совести?

— Опровергни это, если сможешь.

— А что станет с покалеченной птицей, которую не найдет какая-нибудь добрая душа?

— Могу себе представить. Но, честно говоря, для меня это слабое утешение.

Пилар повернула голову и в упор посмотрела на Рефухио.

— Ты стоял перед мучительным выбором — оставить Исабель медленно умирать в муках или разом положить конец ее страданиям. Если бы мы дольше оставались там, возле лагеря апачей, то они вполне могли обнаружить нас и убить. Мы должны были исполнить свой долг по отношению к Исабель. Ты не унизился до того, чтобы свалить это на кого-то другого, хотя вполне мог это сделать. И если кто-то и должен чувствовать себя виноватым, то это мы, а никак не ты. Все мы вздохнули с облегчением, когда ты согласился выполнить столь страшное задание, и без зазрения совести оставили тебя. Мы и только мы заслуживаем порицания за нашу трусость и малодушие.

— Но если бы я не увез Исабель из Испании…

— Не перебивай, я еще не закончила.

— Да-да, конечно, — покорно сказал Рефухио, но тут же добавил: — Однако тебе нет никакой нужды оправдывать меня.

— Как великодушно. Но мы уже обсуждали этот вопрос и договорились, что я могу делать все, что сочту необходимым.

— Я бы мог привести тебе тысячу возражений, Пилар, но я устал от борьбы.

— Ну, так отдохни. Это Техас, необъятная страна. Должно же в ней найтись хоть какое-нибудь место, где дон Эстебан не сможет нас достать и где никому не будет никакого дела до разбойника Эль-Леона.

— Я так надеялся на это и даже начал строить планы, как мы славно здесь заживем. Я чувствовал себя уверенно и спокойно, пока не узнал, что нас преследует твой отчим. В любой техасской деревне есть свои местные власти, которые подчиняются королю Испании. А там, где можно действовать именем короля, дон Эстебан всесилен, а я — бандит, отщепенец.

— Я вижу, ты совсем упал духом.

— У меня есть на то причины. И так будет до тех пор, пока я не убью дона Эстебана. Но я устал убивать.

— А как же месть?

— Я много лет лелеял мысль о мщении, но что это дало мне? Жить только ради мести — все равно что умереть. Ты теряешь всех, кого любишь, все, чем гордишься. Ты перестаешь быть самим собой. У тебя ничего не остается, кроме ненависти, а это хуже смерти. А я снова хочу жить.

— Так ты об этом думал сегодня целый день, пока мы были в пути?

— Иными словами, забыл ли я так легко об Исабель и ее гибели? Это ты хотела спросить? — Голос Рефухио зазвенел как натянутая струна.

— Что-то в этом роде.

— Тогда я отвечу — нет. Я ничего не забыл. Но я действительно размышлял не об этом.

— О чем же тогда?

Рефухио наклонился к ней и проникновенно прошептал:

— О нас с тобой.

— То есть?

Он осторожно коснулся ее лица, провел кончиками пальцев по ее нежной щечке, по изгибу шеи, затем его рука скользнула ниже, к ее груди.

— Ты — само воплощение жизни. Я немного завидую тебе, потому что сам опустошен духовно и физически. Так поделись же со мной, дай мне вкусить от твоего животворящего источника.