Испорченная кровь

и запираем его. Мы пытаемся водрузить над ним

шкаф, но он тоже прикручен болтами. Огонь,

который я развела, угасает. Есть три дополнительных

бревна. Я тянусь к одному и подкидываю его в огонь,

пока Айзек осматривается.

— Как думаешь, где мы? — спрашиваю я, когда он

подходит, чтобы сесть на пол рядом со мной, и

кладёт нож между нами. От этого я чувствую себя

лучше. Не доверяю даже себе. Если Айзек не прячет

оружие от меня — это хорошо.

— Так много снега? Кто знает? Мы можем быть где

угодно.

« Мы нигде» , — думаю я.

— Как ты освободилась?

— Что? — я не понимаю, о чём он говорит, пока до

меня не доходит то, что Айзек думает, что я тоже

была связана.

— Я не была связана, — отвечаю ему.

Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня.

Мы сидим так близко, что пары нашего дыхания

смешиваются в воздухе. У него тёмная щетина. Я

хочу коснуться её, просто чтобы почувствовать

что-то острое и реальное.

Его глаза всегда интенсивные, два тёмных мыслящих

бассейна. Он почти никогда не моргает. Это

нервировало меня в самом начале, когда я впервые

встретилась с ним, но через некоторое время стала

это ценить. Айзек будто боялся что-то пропустить.

Его пациенты, которые также заметили это,

говорили, что они оценили отсутствие моргания во

время операции. « Вы знаете, доктор Астерхольдер

никогда не проколет вены» , — в больнице была такая

шутка.

Почему мне не заткнули рот, не завязали глаза и не

привязали мои конечности к столбам моей же

постели?

— Чтобы ты смогла освободить меня, — говорит он,

читая мои мысли.

Холодок бежит по моей спине.

— Айзек, я боюсь.

Он придвигается и обнимает меня за плечи.

— Я тоже.

Когда дома теплеет, а наши конечности снова

могут двигаться, мы открываем люк и спускаемся

вниз. И теперь сидим за столом на кухне друг против

друга. У наших глаз остекленевший взгляд двух

человек, находящихся в шоке. Хотя я не сомневаюсь,

что мы будем быстры как кошки, если понадобится

действовать. Прикасаюсь к ручке ножа. Айзек и я

положили свои ножи на стол перед собой, их остриё

направлены в сторону другого. Ему не обязательно

что-то говорить мне, чтобы знать, что у него на лице

написано подозрение. Как и у меня. Мы выглядим

глупо: похищены, заперты в доме и ожидаем, что тот,

кто это сделал, вернётся.

— Выкуп, — говорю я. Мой голос скрипит. Он

застревает в горле, прежде чем я могу сказать

что-нибудь ещё. Сглатываю и смотрю на Айзека.

Он рыщет глазами по углам комнаты. Его нога

дёргается вверх и вниз, я могу чувствовать вибрации

через дерево. Каждые несколько минут Айзек

переводит глаза от окна к двери.

— Может быть…

Ощущаю паузу, после « может быть». Он хочет

сказать больше, но мне не доверяет. И если бы я

действительно вникла в свою теорию, она, скорее

всего, развалилась бы. Похищения с целью выкупа

быстрые и грязные; пистолет, приставленный к

голове, скорые требования. Без клавиатуры на двери

и достаточного количества продовольствия, чтобы

переждать одну из долгих зим как в книгах Джорджа

Мартина ( Прим. ред.: Джордж Рэймонд Ричард

Мартин — современный американский писатель-

фантаст, сценарист, продюсер и редактор, лауреат

многих литературных премий). Я кладу руки на стол,

кончики пальцев повёрнуты внутрь, и опускаю на

них подбородок. Мой мизинец касается ручки ножа.

Мы ждём.

В хижине столь устрашающе тихо, что мы

могли бы услышать приближающийся автомобиль

или человека за милю, но мы всё же продолжаем

прислушиваться. Ожидание... ожидание. Наконец,

Айзек встаёт. Я слышу, как он ходит из комнаты в

комнату. Интересно, он что -то ищет, или ему просто

нужно

двигаться. Понимаю, что, скорее всего,

последнее. Он не может сидеть на месте, когда

нервничает. Когда мужчина возвращается на кухню, я

нарушаю молчание:

— Что, если они не вернутся?

Он долго не отвечает.

— Здесь есть кладовая, вон там, — Айзек

кивает в сторону узкой двери левее стола. — Она

снабжена продовольствием, достаточным, чтобы

продержаться

несколько

месяцев.

Там

двадцатикилограммовый мешок муки. Но дров

достаточно только на несколько недель. Четыре,

самое большее, если мы их растянем.

Не хочу думать о гигантском мешке муки,

поэтому притворяюсь, будто не слышала его. Однако

др о в а м е н я беспокоят. Мне бы не хотелось

замёрзнуть. Снаружи много деревьев. Если бы мы

могли выйти на улицу. У нас были бы дрова.

— Комната с каруселью, — произносит он. —

Не считаешь ли ты это странным? — голос мужчины

ясный и чёткий. Тот, который Айзек использует с

пациентами. Я не одна из его пациентов, и мне

совсем не нравится, что врач так со мной говорит.

— Да, — просто отвечаю я.

— Книга? — его голос становится хриплым. —

Там не было ничего о карусели, не так ли?

— Нет, — говорю я. — Не было.

В этом не было необходимости.

— Как думаешь, может ли это быть один из