Испорченная кровь

это расстроило Элгин. Может быть, её браслеты

звенели немного больше в тот день, когда она делала

заметки в своём жёлтом блокноте. Или, может быть,

её рубиновые губы сжимались немного жёстче. Но я

знала. Призналась ей, что испортила всё, но не была

уверена как. Когда наша встреча подошла к концу,

женщина схватила меня за руку.

— Сенна,

— сказала она, — ты хочешь

получить ещё один шанс, чтобы узнать истину?

— Истину? — повторила я её слова, и не была

уверена, к чему врач клонит.

— Истину, которая сможет освободить тебя...

Её глаза напоминали два горящих уголька. Я

сидела достаточно близко, чтобы почувствовать

запах духов врача: экзотический, как мирра и жжёное

дерево.

— Ничто не может меня освободить, Сапфира,

— ответила я, в свою очередь. — Вот почему я пишу.

И повернулась, чтобы уйти. Я была на полпути

к двери, когда она позвала меня по имени:

— Существует три вещи, которые скрыть

невозможно: солнце, луна и истина.

Я слегка улыбнулась, пошла домой и забыла,

что она сказала. После той встречи я за месяц

закончила книгу. Всего тридцать дней, чтобы

написать книгу. Тридцать дней, в течение которых я

ни ела, ни спала и не делала что-либо вообще, а лишь

стучала по клавиатуре. И после того, как книга

оказалась закончена, а катарсис завершился, я

больше не возобновляла наши с ней встречи. Из её

офи с а позвонили и оставили сообщение на моём

телефоне. В конце концов, позвонила она сама и

оставила сообщение. Но я с ней закончила.

— Существует три вещи, которые скрыть

невозможно: солнце, луна и истина, — произношу я

вслух, вороша память в своей голове. Вот откуда

появилась эта идея? Заключить меня в этом месте,

где долгое время были скрыты солнце и луна? Где

также медленно, как просачивающаяся патока, я бы

обнаружила сверчков истины в своём сердце?

Моя Смотрительница Зоопарка думала, что она

своего рода моя спасительница. И что теперь? Я буду

з д е с ь од н а голодать и замерзать? Какой в этом

смысл? Я так ненавижу её. Хочу сказать ей, что её

безумная игра не сработала, что я такая же, какой

была всегда: разбитая, мрачная, со склонностью к

саморазрушению. Кое-что приходит мне в голову,

цитата Мартина Лютера Кинга. « Я верю, что за

безоружной

истиной

и

безусловной

любовью

останется последнее слово в этом мире» .

— Пошла ты, Сапфира! — кричу я.

В гневе я протягиваю руку и хватаюсь за забор.

Я плачу из-за того, что, как думала, должно

произойти. Но ничего не происходит. И только

сейчас замечаю, что не слышу гудения. Забор всё

время издавал гул. Мои голосовые связки замёрзли,

язык прилип к нёбу. Я двигаю языком и пытаюсь

облизать губы. Но у меня во рту так сухо, что их

нечем смочить. Отпускаю звенья цепи и смотрю

через плечо на дом. Я оставила входную дверь

открытой, она зияет тёмным пятном среди белизны

снега. Не хочу возвращаться. Было бы умно пойти и

одеть больше слоёв одежды. Больше носков. Прежде

чем выйти, я накинула лишь одну из толстовок

Айзека сверху того, во что уже была одета. Но воздух

проникает через оба слоя, будто они сделаны из

салфеток. Я иду обратно к дому, ковыляя на больной

н о г е . Одеваю больше одежды, рассовываю по

карманам немного еды. Прежде чем выйти, я

поднимаюсь по лестнице в карусельную комнату.

Опустившись перед шкафом, ищу тот кусочек паззла,

который избежал топки. Он там, в углу, покрыт

пылью. Я кладу его в карман и в последний раз

обхожу свою тюрьму.

Забор. Проталкиваю пальцы через проволоку и

тянусь вверх. Покинув это место с Айзеком, Сапфира

могла забыть снова, включить забор. Если она

вернётся, я не хочу быть здесь. Я скорее умру от

холода свободной в лесу, чем запертой за

электрическим забором, где буду превращаться в

кубик льда.

Сапоги Айзека большие. Я не могу поместить

носок в восьмиугольники, которые составляют сетку

забора. Я поскользнулась два раза, и мой подбородок

врезался в металл как персонаж из мультфильмов

Луни-Тюнс. Чувствую, как по шее стекает кровь. Я

даже

не

пытаюсь е ё стереть. Я в отчаянии...

маниакальном. Я хочу выйти. Взбираюсь на забор.

Мои перчатки цепляются за торчащие куски стали.

Когда они полностью рвутся, металл липнет к коже

на моей ладони, разрывая нежную плоть. Я

продолжаю подниматься. Вдоль верхней части

забора, по всей длине, натянута колючая проволока.

Я даже не чувствую шипы, когда хватаюсь за неё и

перекидываю ногу. Мне удаётся перенести обе ноги и

сохранить хрупкий баланс на внешней стороне

забора. Колючая проволока прогибается под моим

весом. Я теряю равновесие... и падаю.

Я чувствую свою мать в падении. Может быть,

это потому, что я так близко к преисподней.

Интересно, если моя мать умерла, увижу ли я её,

когда умру. Обдумываю всё это за три секунды своего

полёта к земле.

Один.

Два.

Три.

Я задыхаюсь. Чувствую, будто в мои лёгкие

закачали весь существующий воздух, а затем в одно