Испорченная кровь

войти. Айзек смотрит на меня сверху вниз. Ник. Ник

смотрит на меня сверху вниз.

— Что случилось? — спрашивает он.

Всё.

— Это, — отвечаю я, осматривая белизну

своего кабинета. А затем: — Почему ты пришёл,

Ник?

Мы находимся на краю белой комнаты.

Технически эта комната, которую он создал, внутри

меня и снаружи.

Ник выглядит поражённым.

— Ты читала мою книгу?

— Ты имеешь в виду ту книгу? — отвечаю я

вопросом на вопрос.

— Можем ли мы говорить об этом где-то ещё?

— он пытается зайти в мою белую комнату, будто

хочет осмотреться. Я хватаю его за руку.

— Мы поговорим об этом прямо здесь.

Я хочу, чтобы он познал то, до чего меня довёл.

Я хочу знать, что это такое, прежде чем перейти

другие пороги.

Он наклоняется и упирается в дверной косяк,

находясь в комнате. Я повторяю его движения и

прижимаюсь к косяку снаружи.

— Я был неправ. Я был молодым идеалистом. Я

не понимал... — Ник морщится. — Я не понимал

твою ценность до тех пор, пока не стало слишком

поздно.

— Мою ценность?

— Твоя ценность для меня, Бренна. Ты

воспламеняешь всё во мне. Всегда воспламеняла. Я

люблю тебя. Никогда не переставал. Я просто...

— Был молодым идеалистом, — повторяю я.

Он кивает.

— И глупцом.

Я изучаю его. Смотрю на белый цвет. Смотрю

на него.

— Ты в авторском ступоре, — произношу я. —

Ты написал последнюю книгу, и все были в восторге.

А теперь у тебя ничего нет.

Он выглядит испуганным.

— Скажи мне, что это не так. — Я убираю

упавшую на глаза седую прядь. Но, подумав,

позволяю ей упасть обратно на глаза, чтобы скрыть

их.

— Это не так, — отвечает он. — Ты знаешь как

нам хорошо вместе. Мы вдохновляем друг друга.

Когда мы вместе, происходит нечто великое.

Я думаю об этом. Он прав, конечно. Мы были

великолепны вместе. Иногда я просыпалась игривой.

Хотела смеяться, флиртовать и проживать историю

любви. Но уже на следующий день меня раздражало,

что на меня кто-то смотрит или говорит со мной.

Ник позволял мне это. Он говорил со мной в те дни, в

которые я хотела говорить. И оставлял меня в покое,

когда я взглядом метала в него кинжалы. Мы

сосуществовали свободно и без усилий. С ним у меня

было общение и любовь, и, в то же время, никто и

никогда не подвергал меня сомнению. Мы были

великолепны вместе. До тех пор, пока Айзек не

научил меня чему-то новому.

Я не хотела, чтобы меня оставили в покое. Я

хотела подвергаться сомнению. Я нуждалась в этом.

Я не знала, что мне нужен человек, который бы

пробрался в моё сердце и понял, почему иногда я

хотела играть, а в другое время жаждала одиночества.

Мне даже не нравилось, когда он э т о делал. Мне

было больно окунуться в себя и увидеть, « Зачем и

Почему» у вашего часового механизма. Вы намного

уродливее, чем думаете, намного более эгоистичны,

чем когда -либо сможете себе признаться. Поэтому

вы игнорируете то, что внутри вас. Если вы в этом не

признаётесь, не значит, что этого не существует.

Пока кто-то не приходит и не выворачивает

наизнанку всё, что у вас внутри. Они видят все ваши

тёмные уголки, и принимают их. И говорят, что это

нормально, иметь тёмные углы, вместо того, чтобы

заставлять вас их стыдиться. Айзек не боялся моего

уродства. Он прошёл со мной через взлёты и падения.

В его любви не было никакого осуждения. И вдруг

стало меньше падений и больше взлётов.

Ник достаточно любил меня, чтобы оставить в

покое. Айзек знал меня лучше, чем я сама. Я сказала,

что хочу, чтобы меня оставили в покое, но он знал. Я

сказала, что хочу белизну, но он знал. Он оживил

меня. Он просветил меня. Потому что Айзек — мой

спаситель. Не Ник. Ник был просто большой

любовью. Айзек знал, как исцелить мою душу.

— Нам было хорошо вместе, — говорю я ему.

— Но я не она.

— Я не понимаю, — отвечает он. — Ты ни кто?

— Точно.

— Бренна, в этом нет смысла.

— А был ли он когда-нибудь?

Ник замолкает.

Я качаю головой.

— Во мне для тебя нет смысла. Вот почему ты

оставил меня.

— Я буду стараться ещё сильнее.

— У меня рак. Ты можешь стараться столько,

сколько хочешь, но у меня рак, и меня не будет здесь

уже через год.

Выражение на его лице является смесью из

сожаления и шока.

— Но... Я думал... Я думал, что ты сделала

операцию.

Я никогда не говорила Нику о том, что мне

пришлось удалить грудь, но мой агент и публицист

знали.

Информация

в

писательском

мире

распространяется быстро.

Я запятнала идеальный белый идеализм Ника.

Рак случается, конечно. Но в мире Ника вы

побеждаете его. И потом живёте долго и счастливо.

— У меня обнаружили его снова. Он вернулся.

Четвёртая стадия.

Он начинает запинаться, не может закончить

предложения. Я слышу такие слова как « лечение,

химиотерапия, борьба», и моё сердце устаёт.

— Заткнись, — требую я.

Свечение Ника — эфемерное явление. Он уже

похож на того тупого дебила, который думал, что я

слишком тёмная для его белой комнаты.

— Уже слишком поздно. Рак дал метастазы.

Пока я была там. Он вернулся. Он в моих костях.