Испорченная кровь

причина, почему она сделала то, что сделала.

Я ищу книгу матери. Иду в местный книжный

магазин и рассказываю детали сюжета девушке за

прилавком с широко раскрытыми глазами, которой

не более восемнадцати лет. Она вызывает менеджера,

чтобы помочь мне. Тот серьёзно смотрит на меня,

пока я повторяю всё, что только что сказала девушке.

Когда я заканчиваю, он кивает головой, будто знает,

о чём я говорю.

— Книга, о которой, как мне кажется, вы

говорите, недолго пробыла в списке бестселлеров

«Нью-Йорк

Таймс»,

—

наконец

произносит

мужчина. Я поднимаю брови за его спиной, пока он

ведёт меня к задней части магазина и вытягивает

книгу с полки. Я не смотрю на неё, когда продавец

протягивает её. Чувствую вес книги в своих руках и

безучастно смотрю ему в лицо. Мне кажется, будто я

собираюсь встретиться с матерью лицом к лицу.

— Вы та писательница, которую…

— Да, — резко отвечаю ему. — Я хотела бы

немного личного пространства.

Он кивает и оставляет меня. У меня ощущение,

ч т о мужчина собирается пойти туда, куда идут

руководители, чтобы сказать всем, что знает, что

похищенная писательница здесь.

Я делаю один из тех вдохов, которые

прожигают вас изнутри, и лишь затем опускаю

голову.

Вижу название книги, оранжевые и желтоватые

буквы, которые составляют образец женского платья.

Видно только спину женщины, но её руки широко

раскинуты, её светлые волосы струятся вниз по

спине. « Падение».

Падение моей матери. Интересно, написала ли

она это для меня. Я слишком много прошу?

Объяснение

для

дочери...

брошенной

тобой

фарфоровой кукле? Моя мать — самовлюбленный

человек. Она написала для себя, чтобы почувствовать

себя лучше из-за того, что бросила меня. Я открываю

книгу, ищу её изображение внутри. Там его нет.

Интересно, она всё ещё хороша? Носит ли до сих пор

цветастые юбки и головные повязки? Она пишет под

именем Сесили Кроу. Я ухмыляюсь. Её настоящее

имя Сара Марш. Она ненавидела его нормальность.

Сесили Кроу живет везде.

Она не верит в собак или кошек.

Это её первый роман, и, вероятно, последний.

Я закрываю книгу

и ставлю обратно туда,

откуда её вынули. У меня нет желания читать снова,

даже страницы по порядку. Я узнала свою мать

беспорядочным образом. Я её фарфоровая кукла. Она

немного оплакивала меня, хотя этого и недостаточно.

Не могу винить её за бегство. Я убегала всю свою

жизнь, может быть, это Испорченная Кровь. Или,

может быть, она научила меня, а кто-то научил её. Не

знаю. Мы не можем во всём винить своих родителей.

Я думаю, теперь мне всё равно. Просто так оно и

есть. Я выхожу из магазина. И оставляю её в покое.

Через три месяца после того, как вернулась

домой, я еду в больницу, чтобы увидеть Айзека. Не

знаю, хочет ли он меня видеть. Айзек не пытался

связаться со мной с тех пор, как я вернулась. Больно

признавать

это,

после

всего

эмоционального

насилия, что мы пережили вместе, но, и я, в свою

очередь, не пыталась связаться с ним. Интересно,

рассказал ли он обо всём Дафни? Может быть,

поэтому...

Не знаю, что сказать. Что чувствовать.

Облегчение, потому что мы оба выжили? Мы будем

говорить о том, что случилось? Я скучаю по нему.

Иногда мне хочется, чтобы мы могли вернуться туда,

и это просто бред. Чувствую, как будто у меня

стокгольмский синдром, но не к человеку, а к дому в

снегу.

Я тяну время, сижу в машине на стоянке около

часа, теребя резиновый чехол на руле. Я позвонила

туда чуть раньше, поэтому знаю, ч т о он здесь. Не

знаю, как буду чувствовать себя, когда увижу его. Я

держала его, пока он умирал. Айзек держал меня. Мы

пережили что-то вместе. Как подойти и пожать

чью-то руку в реальном мире, когда вы были

сплетены вместе в кошмаре?

Я распахиваю дверь машины, и она стукается о

бок уже избитого минивэна.

— Прошу прощения, — бормочу я, прежде чем

отойти.

Двери в больницу скользят в стороны, и я

з а м и р а ю , оглядывая

всё

вокруг.

Ничего

не

изменилось. Здесь всё ещё слишком холодно , фонтан

до сих пор распыляет кривой поток в воздух, который

пахнет антисептиком. Медсёстры и врачи снуют и

пересекаются, прижимают к груди дела пациентов

или же те свободно свисают в их руках. Всё это

осталось прежним, а я изменилась. Я разворачиваюсь

лицом к стоянке. Хочу уйти, остаться в стороне от

этого мира. Никто, кроме Айзека не знает, на что это

было

похоже.

От

этого

я

чувствую

себя

единственным человеком на планете. Из-за этого

злюсь.

Мне

нужно

поговорить

с

ним.

Он

единственный. Вхожу. Вот я уже в лифте, медленно

поднимаюсь на его этаж. Он, вероятно, делает обход,

но я буду ждать в его кабинете. Мне нужно всего

несколько минут. Несколько. Я быстро выхожу, как

только двери лифта открываются. Оф и с Айзека

находится всего в двух шагах за автоматом.