Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва

– Нельзя, дорогой, нельзя, – огорченно развел руками буфетчик. – Знаешь, торгинспектор, милиционер, каждый ко мне лезет.

– Ты пойми, друг, нам без… Никаких денег не пожалеем.

Буфетчик внимательно оглядел двух морячков. Все заметил: и серебряные браслеты на правой руке, и часы дорогие, и мокасины.

Зажиточные ребята. Да и машина у них.

– Только для тебя, дорогой. – Буфетчик вздохнул. – Мне этот ящик в тысячу обходится.

Серый спокойно опустил руку в карман, вынул пачку денег.

И тут буфетчик увидел доллары.

– Сорок долларов дашь?

– Тридцать, – твердо ответил Серый и отсчитал три десятки.

– Давай. – Буфетчик взял деньги, сунул в карман рубашки. – Пошли.

– Дима, – позвал Сашу Летчика Серый.

Они вошли в подсобку. И сразу же из дверей кухни выглянул здоровенный узбек, жующий на ходу.

Буфетчик что-то сказал ему. Тот улыбнулся и скрылся.

Буфетчик достал ключи, открыл кладовку.

– Помоги, дорогой. – Он потянулся за ящиком.

И тут Серый выпустил ему в лицо струю газа из баллончика.

Буфетчик взмахнул руками, икнул и начал медленно оседать.

Серый и Летчик подхватили его, связали руки, ноги, заклеили ему рот пластырем и положили на пол в кладовке.

Прежде чем уйти, Серый вытащил из кармана три зеленые десятки.

– Зови, – скомандовал он.

Саша открыл дверь, и в подсобку вошли четверо. Двое с автоматами, у двух других были обрезы.

– Начнем. – Серый осторожно заглянул на кухню.

Два здоровенных охранника-узбека жадно ели шашлык.

Они опомниться не успели, как их окружили вооруженные люди.

Их связали, заклеили рты и тоже отволокли в кладовку.

Двери ее Серый запер сам, а ключ выбросил в окно.

Залаял, захрипел на улице кобель. И вдруг взвизгнул и затих.

Вспыхнул автоген. Голубое пламя резануло по двери.

Через несколько минут рафик и две «Волги» неслись в сторону Ташкента.

Сергей Третьяков вышел из машины на улице Москвина. Он не стал заезжать во двор, оставил машину напротив кафе.

По утреннему времени улица была тиха и пустынна. Только с Петровки и Пушкинской доносился автомобильный скрежет.

Сергей постоял немного, глядя, как солнце обновило старые, когда-то элегантные дома. В Театре Корша, ныне «женском» МХАТе, так и не кончили ремонт, но все равно здание это красного кирпича украшало улицу.

Вот он и в Москве. В центре. Здесь каждую улицу он исходил, оттопал по ней.

Сергей усмехнулся, закурил и пошел в «контору».

Во дворе стоял «мерседес» Лузгина, шофер читал «Советскую Россию».

Сергей вошел в подъезд, поднялся по лестнице, набрал код на двери.

Навстречу ему поднялся милиционер, поднес руку к козырьку:

– С приездом.

– Спасибо. – Сергей пожал руку постовому и прошел к своему кабинету.

Достал ключ, открыл дверь.

В кабинете было душно. Видимо, окна не открывались все эти тридцать дней.

Третьяков распахнул окно и сел за стол.

Взял папку для бумаг. Она была пуста.

Он нажал кнопку селектора:

– Вера, для меня что-нибудь есть?

Селектор молчал.

– Вы меня слышите, Вера?

– Слышу, – придушенно сказала секретарша.

– Тогда несите бумаги.

– Хорошо.

Третьяков открыл ящик стола. Он был пуст.

Тогда он подошел к сейфу, вставил ключ, распахнул металлическую дверцу.

На полке лежали три пачки денег, коробка с часами. Стояли две бутылки французского коньяка. В общем, все, что не относилось к работе.

Ни одной бумажки, ни одного чистого бланка.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Лузгин.

– С приездом, тезка.

– Привет. А где мои бумаги?

– А они тебе больше не нужны. – Лузгин сел в кресло.

– Не понял.

– Решением правления ты уволен.

– Чья это инициатива?

– Моя.

– Твоя, – усмехнулся Третьяков, – с каких пор коммерческий директор увольняет вице-президента?

– Тебя долго не было, Сергей. – Лузгин достал сигарету, прикурил, затянулся, помолчал. – Теперь президент фирмы я.

– Ну тогда понятно.

– Ты можешь зайти в бухгалтерию и получить расчет. Правда, у тебя, наверное, есть медицинский…

– Я не буду кусочничать из-за нескольких сотен, Лузгин.

– Вот и ладушки.

– Нет, не ладушки. – Сергей подошел к Лузгину, наклонился к нему. – Ты знаешь, кого я встретил в Вене?

– Твои встречи, твои трудности.

– Гольдина.

Лузгин прищурился, усмехнулся:

– Ну и что?

– А то, что он сказал, что передавал тебе для меня зелень.

– Ну и что?

– Где грины?

– А разве в Вене ты не понял, что ты не в деле?

– Меня не чешут ваши дела. Мне нужна зелень.

– Она всем нужна. – Лузгин встал.

Третьяков схватил его за рубашку, подтянул к себе, а потом ударил спиной о стену.

– Ты… – Лузгин словно подавился.

– Слушай меня, падла, я уйду. Прямо сейчас, но пять тысяч зеленых ты пришлешь мне домой. Понял?

– Пусти.

Третьяков локтем надавил ему на шею. Лузгин захрипел.

– Помни, деньги завтра, иначе к тебе придут люди.

Он оттолкнул Лузгина, и тот с грохотом, потащив за собой стул, отлетел к дверям.

– Ты, приблатненный. – Лузгин поправил рубашку. – Меня пугать решил?

Он достал сигарету.

– Меня пугать, – повторил Лузгин, – ты думаешь, на тебя нет управы? Ошибаешься. У меня методы другие, но кровью ты похаркаешь.

Он вышел, саданув дверью.

Третьяков открыл кейс и начал складывать в него свои пожитки.

Другая теперь была машина у Бориса Павловича Громова. Не было радиотелефона, да и номера не те были. И форма на нем другая была. Хоть и генеральская, но прокуратуры.

Теперь не вытягивались в струнку гаишники на перекрестках, не передавали с поста на пост, что едет Борис Громов.