Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва

– Ты чё? Ты чё? – Парень попятился.

– Мы из МУРа. – Крылов достал удостоверение.

– А мы чего, – сказал парень, – закурить хотели.

– Спать идите, – сказал Крылов, – спать, а то не все такие добрые, как мы.

Они пошли дальше.

– А зря ты их отпустил, – зло сказал Кудин, – эти шакалы по ночам людей шарашат.

– Откуда ты знаешь? – спросил Саша.

– Чувствую.

– Не думаю. Я сам после школы летом по этому бульвару шатался. Любил людей пугать. Так же подходил и просил сигарету.

– Ну и как, давали?

– Всякое было, раз по шее получил.

Кудин рассмеялся.

– Саша, – сказал он, – вон тачка стоит свободная. Я поеду, а то Светка переживает, а завтра к двенадцати на Петровку приду.

Старший следователь по особо важным делам горпрокуратуры Олег Леонидович Малюков ждал их у подъезда дома. Светлый китель с петлицами, фуражка с белым верхом делали его похожим на земского деятеля начала века.

– Ты, Олег, – Вадим вылез из машины, – просто иллюстрация к любой чеховской повести.

– Да уж что говорить, – улыбнулся Малюков, – человек, носящий форму прокуратуры, выглядит весьма благородно.

– Намекаешь?

– Нет, сочувствую. Поехали.

– Садись вперед, – Вадим шутливо распахнул дверцу, – ты все-таки старший советник юстиции, три больших звезды на двух просветах. Вроде как полковник.

– Молодец, – Малюков ехидно улыбнулся, – почитаешь начальство, надеешься на послабление.

– Куда нам, дуракам, чай пить.

Вадим уселся на заднее сиденье рядом со Стрельцовым.

– Только, ребята, – умоляюще сказал Малюков, – не курите в машине. Я третий день как бросил. Муки испытываю жуткие.

– Правильно сделали, товарищ советник, – одобрительно заметил шофер Иван Филиппович, которого все в управлении, невзирая на возраст, звали просто Филиппыч. – А то сядут в машину и начинают смолить, ни стыда ни совести у этих сыщиков нет. Нервничают больно. Работай лучше, и нервничать не будешь.

– Ты, Филиппыч, философ, – сказал Алеша Стрельцов.

– А ты грамотный больно, покрути баранку с мое. Я не таких, как ты, возил, и не на такие дела. И раз мне личное оружие положено и звание у меня есть, то я такой же оперативный работник, как и ты.

– Хватит, Филиппыч, – вмешался Вадим, – ты лучше за дорогой следи.

– А я и слежу, – мрачно ответил водитель.

Он с необыкновенным изяществом крутанул баранку, и «Волга» обошла зеленые «жигули».

Машина, объезжая Патриаршие пруды, рвалась на Садовое кольцо. Утро было прозрачным и ярким. Бульвар на прудах был почти пустым. Пронзительно и грустно кричали лебеди. Деревья уже начали желтеть. И все вместе: яркое солнце, желтеющие деревья, крик лебедей – делали это утро грустным и добрым.

И Вадиму захотелось остановить машину, выйти на этот бульвар и подойти к дощатому павильону, сесть на лавочку и бездумно смотреть на темную воду пруда и белых лебедей.

Когда же это было? Совсем недавно, кажется, а если посчитать, то целых двадцать лет назад. Осень, пустой бульвар, в агатово-черной воде пруда отражались фонари. И лебеди были особенно белыми в этой воде. И кричали они жалобно и грустно. Крик их в безлюдье улиц и бульвара, казалось, предупреждал о чем-то.

А они сидели на скамейке, на третьей скамейке от дощатого павильона, и целовались. У Вадима кружилась голова от счастья, и казалось, что весь мир сегодня создан специально для него.

А потом много чего было. Короткие тревожные встречи. Сладостно-горькие часы счастья в его комнате в Столешниковом, какие-то компании, где они делали вид, что вместе пришли случайно. Так тянулся этот унизительный год. А потом она вышла замуж за человека, которого не любила, но его положение и, главное, положение родителей соответствовали ее представлениям о том, как надо жить.

Его сестра, мудрая Алла, сказала тогда:

– Ну чего ты хочешь? Она сейчас уже надежда нашей кинокритики, по телевизору передачи ведет. А ты кто? Руби, милый мой, дерево по себе.

Действительно, кем он был для нее? Старшим лейтенантом милиции! Давно уже ушел этот год, потом всякое было: и романы, и поспешная печальная женитьба, и развод, а вот тот осенний вечер на Патриарших прудах остался в памяти. Нет, с годами ничего не проходит. Просто воспоминания становятся иными, а боль от них остается прежней.

Немилосердно взвыла сирена, вернув Орлова в настоящее. Это Филиппыч обходил колонну автобусов.

– Ты чего замолчал? – спросил Малюков. – Мы вот со Стрельцовым спорим, нужно ли ломать старые дома?

– Ну и что вы решили? – Вадим пересел удобнее, облокотившись на дверь.

– Я, Вадим Николаевич, – насмешливо сказал Алеша Стрельцов, – не понимаю Олега Леонидовича. Он говорит, что все эти хибары сохранять надо.

– Говорю, – победно провозгласил Малюков, – и готов доказать это.

– А я считаю, что города строят для людей. Раньше их устраивали все эти курятники. А теперь нам стиль ретро ни к чему, нам новое нужно. Светлые дома, широкие улицы, огромные витрины, чтобы в них много света было. Это и в градостроительстве, и в кино, и в литературе, и в музыке.

– Превосходно, – Малюков повернулся на переднем сиденье, – превосходно. Почему же сейчас, как никогда, во всем моден стиль ретро?

– Это для вас сделано некоторое послабление, – сказал Стрельцов.

– Я раньше на Башиловке жил, – сказал мрачно Филиппыч, – так у меня под окнами летом турецкий табак цвел, а за домом огородик был. Понял?

– Не понял. – В голосе Стрельцова послышалась готовность схватки.

– И не поймешь. Меня сейчас в башню рядом с Селезневкой переселили, так я, кроме камня, ничего не вижу. Тьфу. – Филиппыч плюнул в открытое окно.

– Вадим Николаевич? – вопросительно посмотрел на начальника Алеша.

– Меня по делу не берите. Я за ретро. Ретро, Алеша, – наша молодость. Даже убогая молодость всегда лучше, чем самая шикарная и комфортабельная старость.

Алеша озадаченно замолчал.

«Волга» вырвалась из города на простор Горьковского шоссе. Впереди, метрах в пятистах, шла сине-желтая машина ГАИ. Внезапно она резко свернула с дороги в кусты. Из «жигулей» вылез инспектор с похожим на пистолет измерителем скорости. Он огляделся и замаскировался в кустах.