Истоки контркультуры

«Погода и климат никогда не держат нейтралитет: они либо чудовищные враги, либо сильные союзники. Представьте фантастические возможности нации, которая обладает способностью управлять на больших территориях или даже на всем земном шаре распределением тепла и холода, дождей и солнца, наводнений и засух к своей (и союзников) выгоде и в ущерб врагу! Мы должны подумать об этом сейчас, ведь именно в этом направлении ведет нас технология…

Вопрос уже не стоит как “сможет ли человечество масштабно модифицировать погоду и контролировать климат?”. Скорее, вопрос уже звучит так: “Какие ученые сделают это первыми, американские или русские?..”» (капитан 2 ранга ВМС США Уильям Дж. Котч. Контроль погоды и национальная стратегия. Протокол института ВМС США. Июль 1960. С. 76).

(5) Классическое обоснование технического прогресса в том, что он освобождает людей от тягот существования, давая им досуг и возможность «жить по-человечески». Однако следующая подборка заставит нас предположить, что к тому времени, когда мы доберемся до высокого плато этого творческого досуга, оно окажется густо населенным более полезными видами изобретений, которые объективировали и само творчество. Еще неясно, какое обоснование выберут для этой формы прогресса – разве что технократический императив: «Что можно сделать, должно быть сделано».

«Я бы хотел научить машину писать лимерики, и, пожалуй, смогу это сделать. Я уверен, что в первой партии любой легко выберет из случайной подборки лимерики, созданные машиной “Ай-би-эм”, но через некоторое время различия уже не будут очевидными, и когда мы этого добьемся, завершится психологический эксперимент нового образца, который впервые даст четкое определение, что такое шутка» (Эдвард Теллер. Прогресс в ядерном веке. Протокол «Майо клиник». Январь 1965).

«Можно ли использовать компьютер для написания симфоний? Как принимавший участие в программировании большого цифрового компьютера с целью научить его писать оригинальные музыкальные композиции, могу засвидетельствовать, что сама идея многими воспринимается с недоверием и негодованием. Такая реакция немного напоминает максимализм романтической традиции XIX века, оценивавшей музыку как непосредственную передачу эмоций от композитора слушателю, «от сердца к сердцу», как сказал Вагнер. В уважение к этой точке зрения надо признать, что пока мы не настолько хорошо понимаем субъективный аспект музыкальной коммуникации, чтобы изучать его в точных терминах… С другой стороны, у музыки есть и объективная сторона. Закодированная в ней информация связана с такими количественными величинами, как частота и время, и поэтому доступна рациональному и высшему математическому анализу… Можно – по крайней мере, теоретически – создать таблицы вероятности, описывающие музыкальный стиль – барокко, классический, романтический и даже индивидуальный стиль композитора. При наличии таких таблиц можно реверсировать процесс и сочинять музыку в нужном стиле» (Леджарен А. Хиллер-мл. Научный американец. Декабрь 1959).

Самый зловещий аспект таких заявлений – вездесущее «пока». Вот еще пример: «Пока никакая технология не обещает удвоить творческий потенциал человека, особенно в художественном отношении, хотя бы потому, что пока мы не понимаем условий и механизма креативности (при этом я не отрицаю, что компьютеры могут быть полезными помощниками в творческой деятельности)» (Эммануэль С. Местен. Как технология будет формировать будущее. Гарвардский университет. Программа «Технология и общество». Переиздание? 5. С. 14–15). Это утверждение почти комично, потому что человек, который считает, что творчество рано или поздно может стать технологией, не имеет ни единого шанса когда-нибудь понять, что такое творчество. Но ученые в конце концов найдут и нам плохой механизированный заменитель и убедят себя, что он настоящий.

(6) Литературных произведений, где поднимается тема тюремного заключения и смертной казни, достаточно много, включая романы Толстого, Камю, Достоевского, Сартра и Кёстлера. Но так как писатели предлагают нам лишь художественную фантастику, их работы имеют мало научной ценности. Последовала попытка двух психиатров получить, в конце концов, надежные данные о том, что такое ждать казни. Экспериментальной выборкой стали девятнадцать человек из камер смертников в тюрьме Синг-Синг. «Можно было ожидать у них, – пишут исследователи, – признаков сильной депрессии и изматывающей тревоги, однако эти симптомы не были отмечены ни у одного из 19 приговоренных. Благодаря каким психологическим механизмам они избежали ожидаемой реакции на такой огромный стресс? Неужели их эмоциональная структура изменилась за год или два в камере смертников? Или это защитный механизм до момента самой казни? Или они просто сдались перед неминуемым концом?»

Вот краткие заметки психиатров о своих подопытных, имевших, как они отмечают, социально неблагополучное происхождение и длительные сроки заключения в исправительных учреждениях; никто из приговоренных не обдумывал заранее убийств, за которые их приговорили к смерти. Обратите внимание, как эффективно терминология и данные отсекают наблюдателя, и у нас не возникает ощущения присутствия, хотя несчастные преступники лично общались с исследователями, – это, безусловно, ключевой фактор ситуации. Обратите внимание и на то, как итоговая таблица результатов превращает вопрос жизни и смерти в статистическую абстракцию.

«Эта заключенная – единственная женщина из подопытной группы. Тупоумна, ведет себя игриво, кокетливо. Обычно пребывает в состоянии эйфории, но ненадолго грустнеет, когда вспоминает, что ее дела плохи. Часто жалуется на бессонницу и беспокойность. Эти симптомы быстро исчезают, когда к ней приходит психиатр, с которым она охотно общается. Говорит о себе в самооправдательной манере, склонна жаловаться на судьбу. Психологические тесты выявили глубокое чувство неуверенности, защитную репрессию и неспособность эффективно сдерживать злость и агрессию.

Этот заключенный неграмотный, неадекватный человек, приговоренный к казни за соучастие в ограблении с убийством. Ай-кью составил 51 балл. Отмечаются в первую очередь депрессия, отстраненность и навязчивое “пережевывание” деталей своего преступления и приговора. У него уже сложилась скверно придуманная параноидальная система, где он предположительно был предан и подставлен своей подружкой и одним из сообвиняемых. Несмотря на несвязность этой теории преследования, изложение сопровождалось выраженным улучшением настроения и уменьшением тревоги.

Это один из двух заключенных в подопытной выборке, которые в качестве основного защитного механизма используют религиозность. Он многократно, почти слово в слово описывает свою ситуацию следующим образом: “Никто не может понять, каково мне, если только с ним самим такое не случится. Христос пришел ко мне, и я знаю, Он умер за мои грехи. Неважно, казнят меня на электрическом стуле или нет. Из этого мира я перейду в другой, я к этому готов”. По мере своего заключения он держится все враждебнее и антагонистичнее, а его поведение становится все более неподконтрольным из-за мнимых религиозных идей. К навязчивому повторению добавились проекция и отстранение, чтобы блокировать чувства тревоги и депрессии».

Исследователи резюмировали результаты следующим образом:

(Харви Блюстоун и Карл Л. Макгаи. Реакция на крайний стресс – надвигающуюся смертную казнь. Американский журнал психиатрии. Ноябрь 1962. С. 393–396).

(7) По имеющимся данным, за последнее десятилетие самые многообещающие научные умы отошли от физики и обратились к биологии и медицине, где новые области исследований оказались более увлекательными и перспективными. Некоторые из них, как вы увидите ниже, могут соперничать изобретательностью с уэллсовским доктором Моро.