История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

Хоть Москва в руках Французовъ,

Это, право, не беда!

Наш фельдмаршал, князь Кутузовъ,

Их на смерть впустил туда.

Вепомним, братцы, что Поляки Встарь бывали также в ней;

Но не жирны кулебяки —

Ели кошек и мышей.

Напоследок мертвечину —

Земляков пришлось им жрать;

А потом пред Русским сиину В крюк по польски выгибать.

Свету целому известно,

Как платили мы долги:

И теперь получат честно За Москву платеж враги.

Побывать в століше— слава!

Но умеем мы отмщать:

Знает крепко то Варшава,

И Париж то будет знать!

В „Сыне Отечестве", кроме политических статей, ₍ также помещались анекдоты о храбрости русских солдата и ратников (¹²).

„С.-Петербургскій Вестник", издаваемый Обществом любителей словесности, отчасти действовал тоже в духе „Русскаго Вестника", возвещая на своих странидах, со поводу манифеста 6-го іюля 1812 года—о повсеместном ополченіи против Французов; там-же появилось стихотвореніе Милонова: „К патріотам". Вообще — этот журнал имел либеральное направленіе, однакоже в нем, при извлеченіи из книги англійскаго генерала Вильсона: „Краткія замечанія о свойствах и составе русской арміи", старались доказать, что „самое большое несчастіе, могущее постигнуть Россію, было-бы внезапное и общее истребленіе крепостнаго права" (¹³).

„Демокрита", под редакціей Кропотова, взявшій под свою защиту разсужденіе Шишкова: „О любви к отечеству", отличался ультра-ретроградным направленіем и нападал на всех „старых и молодых повес, в очках и без очков, в париках и без париков", которые не читают творенія Шишкова, а гнусят по французски и наслаждаются французскими книгами. В статье : „Надгробная речь моей собаки, Балабаю", автор обращаясь к своему любимому животному и восхваляя его превосходный качества, между прочим, пишет: „....Ты, в воспитаніи котораго ни один университет не принимал никакого участія.... Ты не обогащал ум твой политическими познаніями.... Ты не читал Вольтера.... Ты от роду не знал, что такое Сократ, Платон, Діоген, Аристипп....“ (¹⁴).

Нашествіе непріятеля в 1812 году подало повод к появлевію множества броппор, в высшей степени враждебных Наполеону и Французам. Подобная книги расходились во множестве и читались с жадностью людьми мало заботившимися о верности фактов. Так, между прочим. в одной из этих брошюр, заключавшей в себе сведенія о происхожденіи наполеоновых маршалов, сказано, будтобы Ней воровал лошадей, и тому под. В 1812 году, также выходили в Петербурге карикатуры, принадлежавшія Теребеневу, Иваву Алекй. Иванову и Венеціанову : сюжеты для них заимствовались из событій и анекдотов Отечественной войны, по разсказам Русскаго Вестника, Сына Отечества и других журналов. Так наприм. по поводу перехваченной непріятельской депеши, в которой Наполеон изъявлял намереніе — остановится на зиму по достиженіи Смоленска, вышла картинка, представлявшая его и французское войско увязшими в снегу по грудь. Маршалы спрашивают его : „Как прикажете написать в бюллетене?“—„Пишите—отвечает он — остановились на зимних квартирах". На другой картинке, ополченец, взяв ружье за ствол, замахивается прикладом на оборваннаго полузамерзшаго Француза. „Пардон, мусье!“ говорить Француз, бросая ружье на-земь. — „Врешь — отвечает ратник. Я не Мосей, я Алексей“. Известный подвиг старостихи Василисы, препроводившей в Сычевку партію пленных, был изображен, с подписью: „Французы, голодныя крысы, в команде у Василисы", и пр. и пр. (¹⁵).

Одним из последствій нашествія наполеонова было закрытіе французских театров в наших обеих столицах. За то русская сцена была очень оживлена, благодаря деятельности князя Шаховскаго, дарованіям его и других драматургов, и, быть моможет всего более, искусству многих театральных артистов. Наши трагедіи и драмы преимущественно были переводы французских классиков, либо подражаніе приторному Коцебу; „Разбойники" Шиллера появились на петербургской сцене не прежде 1814 года. Но комическій репертуар постоянно обогащался произведеніями самаго Шаховскаго, который, прослужа несколько лет в Преображенском полку, перешел в театральную дирекцію членом по репертуарной части, и посвятив свои молодые годы образованію театральной школы, вступил в 1812 году в военную службу, был назначен командиром казачьяго полка, составленнаго из ратников тверскаго ополченія, находился в отряде генерала Винцингероде и одним из первых вошел в Москву оставленную непріятелем. За тем поступив в отряд маркиза Паулуччи, князь Шаховской получил приказаніе сформировать в Риге дивизію, с которою отправился в резервную армію, стоявшую в герцогстве варшавском, а по распущеніи ополченія возвратился в Петербург и снова занимал должность члена театральной дирекціи до назначенія директором князя Тюфякина. В 1814 и 1815 годах, Шаховской написал несколько піэс, из коих имели наибольшій успех опера-водевиль „Казак стихотворец" и комедія „Урок кокеткам", или „Липецкія воды". Последняя представляла современный интерес: в ней выведены были на сцену лица, говорившія о недавних наших победах, вспоминавшая о Кульме, Лейпциге, Париже; кроме того, автор задел Жуковскаго, выведя его на сцену в виде жалкаго вздыхателя Фіалкина, чтб вооружило против драматурга всех друзей знаменитаго балладника. Блудов, в отмщеніе князю Шаховскому, сочинил „Виденіе в арзамасском трактире, изданное обществом ученых людей", в котором проезжій, автор „Линецких вод" разсказывает славяно-русским языком о Словеснице (Беседе) и членах ея Мешкове (Шишкове), Барабанове (Карабанове), Хлыстовых (Хвостовых: графе Дмитріи Иван, племяннике знаменитаго Суворова, бездарном стихотворце, и А. С. Хвостове, славившемся остроуміем). Местом действій выбран Арзамас, известный своими гусями. Тогда-же подана Блудовым первая мысль об основаніи литературнаго общества из всех поборников Карамзинской реформы. Новое общество было названо в шутку „Арзамасскою академіею", и в последствіи — „Арзамасом" (^,6).

„Арзамас", по составу и характеру своим, совершенно противоположный „Беседе", отличался веселостью своих заседаній. Каждый член пользовался титулом „его превосходительство, геній Арзамаса" и признавался „безсмертным". Поступающим в общество давались прозвища большею частью из баллад Жуковскаго, по какому нибудь сходству, либо на оборот, иногда-же совершенно произвольно, как наприм. Батюшкову „Ахилл", Блудову „Кассандра", Вигелю „Ивиков журавль", князю Вяземскому „Асмодей", Дашкову „Чу", Жуковскому „Светлана", Александру Серг. Пушкину „Сверчок", и проч. Карамзин и некоторыя другія лица были избраны в почетные члены. Принятіе новаго члена не сопровождалось никакими обрядами, кроме единственнаго случая, когда поступил в общество, стольже легковерный, сколько добрый и любимый всеми Вас. Львов. Пувзкин, дядя славнаго поэта, известный стихотвореніем: „Опасный Соседъ“. Пользуясь его доверчивостью, Жуковскій и другіе члены Арзамаса объявили ему, что новопоступаюіціе в общество принимаются неиначе, как поі выдержаніи довольно трудных испытаній, и когда он согласился подвергнуться им, составили программу, церемоніала, столь-же смешнаго, сколько и торжественнаго. Театром этого оригинальнаго представленія послужил просторный и роскошно убранный дом Уварова. Аспиранта, в хитоне, в шляпе с широкими полями, с посохом в руке, с завязанными глазами, свели под руки из парадных комнат в нижній этаж, где бросили ему под ноги множество хлопушек. За тем, развязав ему глаза, вооружили его луком и стрелою, которую он должен был пустить в безобразную чучелу, на груди которой был написан большими буквами стих из Телемахиды Тредьяковскаго:

«Чудище обло, озорно, тризевно и лаяй».

Само собою разумеется, что это чудище изображало дурной вкус Шишкова и „Беседы“. Потом — заставили кандидата принести на блюде огромнаго за мороженаго гуся, и в заключеніе ввели его из темной комнаты в ярко освещенную залу. Все эти проделки, прерываемыя и дополняемый речами, назидательнаго, ободрительнаго и поздравительная свойства, длились около часа и окончились весьма серіозною речыо самаго новаго члена. В протоколе, составленном и прочитанном секретарем общества

Жуковским. прописан был весь этот обряд, как будтобы совершенный над князем Вяземским в предъидущем заседаніи. За тем, все члены, (кроме вновь принятаго), по заранее условленному плану, потребовали, чтобы на будущее время был отменен вступительный церемоніал, как тягостный для кандидатов и убыточный для общества, и чтобы только каждый из новых членов произносил речь. В уставе, написанном Блудовым и Жуковским, сказано: „По примеру всех других обществ, каждому нововступаюіцему члену Арзамаса надлежало-бы читать похвальную речь своему покойному предшественнику, но все члены новаго Арзамаса безсмертны, и по тому, за неименіем собственных готовых покойников, ново-арзамасцы (в доказательство благороднаго своего безпристрастія, и еще более в доказательство, что ненависть их не простирается за пределы гроба) положили брать на прокат покойников между Халдеями Беседы и Академіи, дабы воздавать им по делам их. не дожидаясь потомства". И действительно—Арзамасцы чествовали по своему живых „покойников Беседы и Россійской Академіи". Блудов восхвалял Захарова, предеедателя одного из разрядов Беседы; Жуковскій славил бездарнаго графа Хвостова за его „Избранныя притчи"; Жихареву, бывшему сотруднику Беседы, было предоставлено отпевать самаго себя, и проч. Арзамасская критика имела комической характер с умышленною примесью безсмыслицы, подобной твореніям „живых покойников". Но, вместе с тем, члены общества занимались строгим разбором литературных произвеленій. Под вліяніем Арзамаса писались стихи Батюшкова, Жуковскаго, Пушкина, и вліяніе общества отразилось, быть может. и в Исторіи Карамзина. По крайней мере, достоверно то, что Карамзин любил и уважал Арзамасдев: „Вот истинная русская академія, составленная из молодых людей умных и с талантом!“—писал он жене своей. В другом писме его находимъ“: A propos d’histoire, читал ее Арзамасцам два раза у Катерины Федоровны ²¹) (тут был и Оленин); еще по-немногу раза три Канцлеру: действіе удовлетворяло моему самолюбію. Сказать правду, здесь не знаю ничего умнее Арзамасцев: с ними-бы жить и умереть“.

Желая разширить круг своей деятельности, Общество намеревалось издавать журнал. В последствіи увидим, почему это предположеніе неосуществилось и самое общество прекратило свои совещанія (¹⁷).

Цензурный устав 1804 года, которым нисколько нестеснялась свобода печати, был встречен современниками тем с болыпим сочувствіем, что в эпоху его появленія, во многих государствах Европы, литература была поставлена в зависимость от самой ретроградной цензуры. Французскіе писатели первых времен наполеоновой Имперіи, стараясь изгладить память сатурналій революціи презреніем к неповинной в них Науке, выхваляли блаженное состояніе невежества; в Германіи, Наполеон приказал разстреливать книгопродавцев, за распространеніе враждебных ему сочиненій, и заставлял покорных ему владетелей действовать в духе военнаго деспотизма, господствовавшаго во Франціи; в Нспаніи, инквизиція истребляла творенія великих писателей, а в Австріи был запре-щен ввоз всех без исключенія иностранных книг (¹⁸).

В первые годы по изданіи цензурнаго устава, писатели, занимаясь изследованіем истины на пользу просвещенія, не встречали препятствій со стороны цензуры. Главное правленіе училищ преимущественно обращало вниманіе на книги, назначенный в пособіе преподаванію, учебники и руководства, наблюдая, чтобы в них невкрадывались неисправности и ошибки, могущія ввести в заблужденіе учащихся. С этою целью, для разсмотренія учебных книг, был учрежден, при главном правленіи, ученый комитет. Но в последствіи умеренное направленіе нашего цензурнаго устава было изменено произвольным толкованіем важнейших параграфовь его. Одною из таких мер было преследованіе масонских и мистических книг, которыя допускались к изданію неиначе, как с некоторыми ограниченіями; впрочемъ—такія сочиненія не долго оставались в опале, и, напротив того, подверглись преследованію книги враждебный цели библейских обществ, либо такія, которыя заключали в себе защиту какого-либо исповеданія, несогласную с понятіем об единственной, отвлеченной религіи всего человечества. Так наприм. в 1813 году были запрещены замечанія рязанскаго архіепископа на книгу Ансильона, за отзывы о католичестве и за разсужденія о предметах, могущих возбудить соблазн и повести слабых к паденію. Случалось также и то, что на примененіе в практике цензурнаго устава оказывали вліяніе различныя ведомства, и в особенности министерство полиціи, которому было предоставлено и вменено в обязанность указывать в разрешенных цензурою книгах места, подающія повод к превратным толкованіям и опасныя для обществен-

13

наго порядка, либо противныя нравственности. В 1815 году, несколько литераторов предприняли изданіе журнала: Вестнж Словесности, в котором предполагалось три отдела: словесность, критика и смесь. Во втором из них хотели помещать: разбор сочиненій и переводов, критическія изследованія и замечанія, и иногда суд о театрь. Управляющій министерством полиціи Вязмитинов сообщил министру народнаго просвещенія, что „новый журнал можно-бы почесть излшитш, судя по множеству издаваемых в семь году періодических сочиненій, тем неменее к изданію его не встречается особенных препятствій“. На счет-же втораго отдела журнала, миниетр полиціи писал, что „позволительны сужденія о театре и актерах, когда-бы оные зависели от частнаго содержателя; но сужденія об Императорском театре и актерах, находящихся в службе Его Величества, я почитаю неуместными во всяком журнале“. Миниетр народнаго просвещенія, граф Разумовскій, согласясь с этим мненіем, предписал с.-петербургскому и московскому цензурным комитетам, чтоб они нэ позволяли печатать в журнал ничего касательно Императорскаго театра и актеров По отзыву тогоже министра полиціи, был запрещен нраво-описательный роман Нарежнаго: „Россійскій Жильблазъ“. По поводу этого сочиненія, граф Разумовскій высказал свой взгляд на беллетристику вообще. „Между издаваемыми вновь романами—писал онъ— выходят многіе, которые хотя и не содержать в себе мест, явным образом противных какой-либо статье цензурнаго устава, но вообще, по цели своей, двусмыеленным выраженіям и ложным правилам, могут быть почитаемы противными нравственности. Часто бывает, что авторы романов хотя ио-видимо-му и вооружаются против пороков, но изображают их такими красками, или описывают с такою подробностью, что тем самым увлекают молодых людей в пороки, о которых полезнее было-бы вовсе не упоминать. Каково-бы ни было литературное достоинство ромавов, они только тогда могут являться в печати, когда имеют истинно нравственную цель“ (¹⁹).