История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

2-е. О ропоте от палогов. Какое странное притязаніе желать, чтоб народ кланялся и благодарил, когда облагают его налогами? Естественно, сперва но говорят, побранят, потом перестанут, а со временем, когда образумятся, то и благодарить будут. Где-же не бранили за налоги? Но можно-ли сіе минутное неудовольствіе признавать опасным ропотом? Если налоги в половине февраля произвели опасный ропот, то куда же девалась сія опасность в марте, в мае, в іюне? Где следы сего общаго неудовольствія? Каким волшебством тот-же народ, тоже дворянство, коего ропогом в феврале стращали, з мае и іюне готовы были всем жертвовать? Откуда сія перемена? Налоги не были сложены; напротив, во многих местах усилены. Следовательно опасный ропот сей был баснь, выдуманная людьми легкомысленными, кои, прожив весь век свои в женских стглетнях, по тем же самым сплетня м и Московским вестям, судят о делах государственных, и даже (горько помыслить) мнят, управлять ими.

Не могу здесь миновать одного примечанія, которое и прежде, в первом письме моем отсюда, я старался сколько мог означить.

Не попустите, Всеми л ости вейшій Государь, чтоб система ложных страхов и подозреній, система, коею, как я догадываюсь, ищут уловить вниманіе Вашего Величества, чтоб система сія, всегда приводившая Государей к безгласію, а Государства к бедствіям, превозмогла над достоинством моральнаго Вашего характера, который один, смею сказать, среди всех неустройств нашего правительства, доселе составлял отраду, награду и надежду всех людей просвещенных и благомыслящих. Одни мечтатели, или люди коварные и властолюбивые, могут видеть в народе, самом кротком и добрсдуіппом, в подданпых, привыкпшх повиноваться самой малейшей власти, и Вам, Всемилостивейшій Государь, действительно и лично преданных, могут в сем народе, в мненіях его и пустых толках неразумія или легкомыслія, видеть ропоты, опасности, причины важных подозреній. Ужас поражает мое воображеніе, когда я помыслю о следствіях сих внушеній. Смело могу назвать их, если они существуют^ преступленіем против самаго Величества. Но Бог, проведшіи Вас сквозь толикое множество трудных произшествій и сохрани впій для благоденствія Россіи, без сомненія, сохранит и от сих опасных сетеи, скрытых под видом личной преданности и какой-то привязанности к старым русским правилам. Истинныя русскія правила суть взаимная любовь и доверіе между Государем и подданными, точное отношеніе отца к детям, a советы, основанные на страхе и угодливости мнимому общему мненію, когда оно несправедливо и пользам государственным противно, суть советы не русскіе, но советы или малодушные, или злые и во всех отношеніях Вас недостойные. Сіе мнимое общее мнфніе слабо и ничтожно, когда его презирают, напротивъ—строптиво и ужасно, когда его слушают. Простите, Всеэшлостивейшііі Государь, сіе ne воль мое сердца моего изліяніе. Враги мои могли очериить меня пред Вами, но никогда не отучат сердца моего желать Вашей славы, сохранеиія Вашего достоинства и кротка го правленія.

3-е. Об отзывах. Третій пункт обвиненія, сколько мог я выразуметь, состоит в том, что я отзывался худо о Правительстве.

Если доносители под именем Правительства разумеют те элементы, из коих оно слагается, т. е. разныя установленія, то правда, что я не скрывался, и в последпее время с горестію повторял многим, что они, состоя из старых и новых, весьма худы и несообразны. Но сіе было мненіе всех людей благомыслящих, и смею сказать, мненіе Вашего Величества; скрывать-же сего я не имел нужды.,

Если разумеют под именем Правительства людей, его составляющих, то и в сем я также признаюсь. Горесть, видеть все искаженным^ все перетолкованным, все труды покрытыми самою едкою желчію и, при покорности намеревіям Вашим на словах, видеть совершенную противоположность им на деле, горесть, снедавшая мое сердце и часто доводившая до отчаянія иметь при сих элементах и людях какой-либо в делах успех. не взирая на все Ваши желавія, горесть сія часто и особливо в последнее время, по случаю сенатских и фииансовых споров, вырывалась у меня невольным образом из сердца. Но, Всемилостивейшій Государь, будучи измучен, действительно измучен множеством дел и ежедневно еще терзаем самыми жестокими укоризнами, мог ли я быть всегда равнодупіным? И впрочем — сіи самые члены Правительства, коих чувствительность отзывами сими толико оскорбилась, не воздавали ли мне за сіе сторицею?

Но чтоб мог я под именем Правительства разуметь особу Вашего Величества—душа моя возмущается при размышленіи, что я доведен до того, чтоб опровергать сію гнусную клевету иначе, как презреніем. С 1801 года, чрез 12 лет, в разных разстояніях от Вашего лица, я неуклонно следовал сердцем и душою за всеми Вашими намереніями, и в последствіи два года был близким их исполнителем. Во всех представленіях монх я пмел дело с одним Вашим разумом и никогда не хотел обольщать Вашего сердца. Ваш разум и строгая с моей стороны логика были одни мои орудія; в них состояла вся тайна моих работ и успехов. Никогда и ни в чем важном не желал, да и не мог я получить Вашего согласія, иначе, как посредством самых точных доказательств и разсужденій. Для сего сочиняемы были мною недокладныя записки, но, можно сказать, целыя книги. В истине всего сего смею сослаться на собственныя Ваши воспомннанія, на все докладрыя бумаги, кои я Вам подпосил. Каким-же образом, с какою уродливою лживостію, против ежедневнаго моего опыта, вздумал я порицать и злословить в последнее время то, что очевидно чтил и уважал в теченіи столь многих лет? Для чего? Какую цель могла иметь сія лживость? Возбудить неудовольствие? Но в ком? В Армфельде? Въ

Балашеве? И на какой-же конец? Чтоб сделать переворота в Правительстве? Но в чью пользу? Где способы? Где связи? В делахъ

20-ти летней службы, во всех бумагах, в двугодичном мсем удаленіи, во всех надзорах и изысканіях, тогда как сердца и уши от крыты слушать обо мне всякую клевету и нелепость, отрыл-ли кто один след, одпу тень какой-либо связи подозрительной?

Здесь одна горестная мысль раздирает мое сердце; непріятели мои могли сомневаться в политических моих правилах, могли думать о привязанности моей к французской систем; но Ваше Величество, зная мои по сей части работы, не могли колебаться. Поведете мое столь было ясно, что еслиб бумаги и дела мои можно было напечатать, тогда сами непріятели мои устыдились бы своих предположеній. Не. я ли был один из первых, который обращал внимапіе Вашего Величества на предстоявшую войну и на все козни, ей предшествовавшія? Ссылаюсь на подробныя записки, многократно, в разных эпохах и за долгое время поднесенныя. Оне все находятся в моих бумагах. Смею себе присвоить, что никто, может быть, по крайней мере случайно, столько не содействовал, чтоб за ранее осветить истинныя намеренія Франціи, как я. Когда отправляли в Париж графа Нессельроде на краткое время с порученіем финансовым по займу, тогда предположенному, и совсем без видов дипломатическпх, не я ли представлял Вашему Величеству открыть с ним переписку, которая в последствіи соделалась одним из главных источников сведеній вернейших и полезнейших? И впрочем, еслибы и не мог я привести сих и сим подобных подробностей и доводов, как можно вообще согласить следующія протнворечія : быть преданным Франціи и лишить ее всей торговли в Россіи введеніем новаго тарифа; желать разрушенія порядка и в тоже время всемерно содействовать его устроенію; желать ослабить Правительство и вместе возвышать его доходы; быть глубоким честолюбцем и иметь вокруг себя одних врагов; желать привести у народа в ненависть Правительство и себя перваго, и прежде всего, подвергать неминуемо сей самой ненависти? Пусть согласят все сіе мои доносители, — мне и писать и мыслить о семъ—уже омерзительно.

Между тем однакоже сіе жестокое предубежденіе о связях моих с Франціею, быв поддержано эпохою моего удаленія ⁵⁰), составляем теперь самое важное и, могу сказать, единственное пятно моего в пароде обвиненія.

Вам единственно, Всемилостивейшій Государь, Вашей справедливости принадлежит его изгладить. Смею утвердительно сказать : в вечной ііравд~е пред Богом, Вы обязаны, Государь, сіе сделать. Вы не можете тут иметь во мне ни малейшаго сомненія; Вашею тайною, а не своею я связан; следовательно Вам-же и развязать все должно. Финансы, налоги, новыя установленія, все дела публичныя, в коих я имел счастіе быть Вашим исполнителем, все оправдается временем; по здесь, чем я оправдаюсь, когда все покрыто и должно быть покрыто тайною?

Обращаясь еще раз к личным отзывам, от чего, спросят, доходили от разных лиц одне вести? От того, что сіи разныя лица составляли одно тело, а дута сего тела был тот самый, кто всему казался и теперь кажется постороннпмъ.

Еслибы в правоте моей совести и дел нужно мне было низпускаться к сим потаенным сплетням, на коих основаны мои обвиненія, я легко мог бы показать и начало их, и ироисхожденіе, открыть и воздутныя их финансовыя системы и личные корыстолюбивые их разсчеты; указать все лица, запечатлеть каждаго из нпх своею печатью; обличить ложь в самом ея средоточіи и представить на все ясные доводы, что они сами-бы, может быть, онемели. Но к чему все сіи улики? Оне будут теперь иметь видь рекриминацій всегда ненавистных. И, сверх того, враги мои может быть и в сію минуту стоят пред Вашим Величеством, а я за 2,000 верст и весь почти совершенно в их власти ⁵¹).

Мне остается пояснить одно обстоятельство, которое, быв обвиненію посторонним, чрезмерно однакоже обрадовало моих непріятелей, дав им случай всю громаду их лжи прикрыть некоторою истиною.

Ваше Величество припомнить без сомненія изволите, как в одно время я докладывал, что Бек приходил ко мне и просил исходатайствовать ему у вас минуту внпманія. «На что?» изволили Вы спросить. «Он что-то нашел в перлюстраціи, чего пе хочет сказать Канцлеру, не представив прежде Вамъ». Ваше Величество сказали мне, что позовете его чрез Геслера, что действитсльно и исполнили, и, дав ему Ваши наставленія, дозволили и впредь в подобных случаях также к Себе относиться. Бек, благодаря мепя за сей случай, предложил, что, когда встретится в деле его чтолибо достойное вниманія особеннаго, он будет меня извещать. Он мог сіе сделать в чистоте совестп, не считая себя чуждым Правительству и его тайнам. С ведома-ли его или нет, но чрез третье лице, в самом деле изредка и без связи, получал я нескодько сих листов. Что они в себе содержали? Пустыя вести о войне, сведенія и разсужденія, кои, стоя в средоточіи дел, имея всегда и по сим предметам достул к Вашему Величеству—я в тысячу раз лучше и подробнее всегда знал, нежели они. Что могли мне новаго сказать какой нибудь г. Буш и ему подобные жалкіе дипломаты? Следовательно, допустив входить к себе сіи бумаги даже в видах любопытства, пе мог я назначать им высокой важности. Один взгляд на содержаніе их ⁵²) удостоверит Вас, Всемилостивейшій Государь, в маловажности их; числа их докажут, что оші вошли ко мне без связи, a сіе вместе может уверпть, что тут могло быть легкомысліе, но никто никогда не в силах превратить сего в государственное преступлепіе.

Со всем тем, и прежде, и теперь, я повергаю себя единственно в Ваше великодупііе, и желаю еще лучше быть прощепным, нежели во всем правымъ.

Нужно-ли, Всемилостивейшій Государь, чтоб я оправдывал себя и против тех обвиненій, кон разсееваемы были моими врагами о нравственных моих правилах, и о связях моих с Мартинистами, Иллюминатами, и проч.

Бумаги мои ясно доказывают, что никогда и никаких связей я не имел; вообще о всех вещах я старался иметь собственныя мои мненія и никогда не верил слепо чужимъ.

Когда Ваше Величество пожелали о предметах сего рода, и в особенности о мистической их части, иметь сведенія, я с удовольствіем готов был посвятить Вам все плоды моих собственных изысканій и размышленій. Беседы сіи были мне тем пріятнее, чем более я видел, что предмет их сообразен с сердечными Вашими чувствами. Не из книг, не из сект и партіи, иочерпал я сіи истины, оне были пзліяніем души моей, смею сказать, ими преисполненной. Обстоятельства и многоделіе прервали слишком рано сіи лестныя для меня сношенія, и хотя не имел я еще времени открыть Вам во всем пространстве истинное их знаменованіе, но, судя по самому их началу, — смею сослаться на собственное Ваше сердце и на самыя бумаги у Вас оставшіяся,—что другое в сих истинах Вы слышали от меня, кроме указаній на достоинство человеческой природы, на высокое ея предназначеніе, на знак всеобщей любви, я ко единый источник бытія, порядка, счастія, всего изящнаго и высокаго? Да и когда, при каком случае, слышали Вы, Всемилостивейшій Государь, от меня другія правила? Во все время как я пользовался Вашим доверіем, кого и чем я очернил, помрачшгь, или кому старался повредить в глазах Ваших? На кого навел я какую либо тень подозренія? Напротив, я всегда желал и при всех случаях старался питать и возвышать в душе Вашей ту любовь к человекам, ту кротость и снисхожденіе, коею Бог и природа в благости своей Вас одарили.