История инквизиции

После нескольких месяцев заключения инквизиторы посылали к обвиняемому внушить ему, чтобы он ходатайствовал об аудиенции, ибо общим правилом этих трибуналов было стремление всегда выставить обвиняемого в качестве просителя.

Появившись перед судьями, он был допрашиваем, как будто бы его и не знали; не объясняя, в чем он обвиняется, и при этом ставили всевозможные ловушки, чтобы принудить его признаться в своей ереси.

Обвиняемые часто признавались в преступлениях, которые никогда не совершали, лишь бы избегнуть мучительных допросов и бесконечного тюремного заключения.

Проходили годы, покуда ему выдавалась копия его дела, и какая копия! Это будет видно дальше.

Тогда ему назначался адвокат, но своего адвоката обвиняемый мог видеть только в присутствии инквизиторов, и адвокат имел право говорить с ним лишь для того, чтобы убедить его признаться в преступлении [9] .

Свидетели не были обязаны подтверждать перед трибуналом свои показания, и их никогда не вызывали на очную ставку.

Допускались показания самых негодных личностей, и их свидетельства было достаточно, чтобы отправить на костер любого человека.

9

Леонард Галлуа — до конца главы. — Прим. автора. (Леонард Галлуа — франц. историк, 1789–1851. — Прим. перев.).

Показание двух свидетелей, слышавших о той или иной вещи, было равносильно показанию одного свидетеля, который что-нибудь лично видел или слышал.

Этого было достаточно, слово предоставлялось обвиняемому.

Не брезгали показаниями ни самого доносчика, ни слуги против своего хозяина, ни жены против мужа, ни мужа против жены, ни сына против отца, ни родителей против своих детей.

Обвиняемый имел право отвести свидетеля лишь по причине самой сильной вражды; но т. к. обвиняемый никогда не знал имени своих доносчиков, то это право отвода было совершено призрачным.

Его спрашивали, есть ли у него враги. Он называл их наугад и почти всегда ошибался.

Если наконец обвиняемый признавался в ереси, то его спрашивали, согласен ли он отказаться от ереси, в которой признает себя виновным. Если он соглашался, то его снова присоединяли к церкви и подвергали лишь церковному наказанию, или какой-нибудь иной легкой каре; в обратном случае он объявлялся закоренелым еретиком и выдавался гражданскому суду с препровождением копии его дела.

Если обвиняемый отрицал улики и старался оправдаться, ему вручали копию дела; но бумага эта была неточная: в ней были исключены имена доносчиков и свидетелей, а также те обстоятельства, которые могли навести на их след.

Обвиняемому было разрешено подавать кассацию папе относительно действия трибунала и мер, принятых инквизицией. Папа либо соглашался, либо отвергал кассацию, руководствуясь при этом всеми правилами закона. Но кассация эта не приводила ни к чему, ибо инквизиторы имели привычку приезжать в Рим, чтобы там доказывать правоту своих действий, и почти всегда умели выигрывать дело.

В инквизиционном суде не существовало какой-нибудь определенной процедуры, и судьи не назначали срока для установления доказательств возведенного обвинения.

После показания и защиты обвиняемого, приступали к судоговорению немедленно и без всяких других формальностей, причем преступность определялась инквизитором и местным епископом или их представителями. Если осужденный отрицал возводимое на него обвинение, его подвергали пытке, дабы вынудить от него сознание в совершенном преступлении. Но если считали, что нет оснований прибегать к пытке, то судьи выносили окончательный приговор по данным процесса.

Так как инквизиторы хотели соразмерить степень виновности с тяжестью подозрений, то последние были подразделены на три категории, которые были обозначены словами: легкое, серьезное и тяжелое. Соответственно с этим суд определял, что обвиняемый провинился в предосудительных поступках против религии и подал повод к обвинению его (в той или иной степени) в еретичестве или подозрению его в этом преступлении.

Обвиняемый, объявленный подозрительным, хотя бы в самой легкой степени, допрашивался, согласен ли он отречься от ересей, в частности от той, в которой он обвинялся; если он отвечал утвердительно, то его освобождали от анафемы и присоединяли к церкви, приговорив лишь к покаянию; если он отказывался отречься от ереси, то его отлучали; а если в течение года он не испрашивал отпущения грехов и не отрекался, то считался закоренелым еретиком, и с ним поступали соответственно степени его преступности.

Установив, что обвиняемый был лишь формальным еретиком, согласным от всего отречься и нисколько не стремившимся снова впасть в ересь, трибунал снова присоединял его к церкви, приговорив лишь к легким наказаниям и покаянию.

Закоренелым еретиком считался тот, который был уже однажды осужден, как формальный еретик или как находящийся под тяжким подозрением. Не будучи даже в этом положении, но раз отказавшись отречься, он передавался гражданскому суду и не только тогда, когда он добровольно сознавался в формальной ереси или когда это преступление, несмотря на все его протесты, было ему вменено в вину на основании положительных данных, но и тогда, когда его только коснулось подозрение третьей категории (тяжелое).

Если обвиняемый раскаивался и ходатайствовал о присоединении к церкви, но оказывался рецидивистом, его не предавали гражданскому суду, а предавали смертной казни. Инквизиция никогда не прощала дважды; тогда инквизитор, вынося приговор обвиняемому, поручал нескольким священникам, пользующимся особым доверием, подготовить его к ожидавшей его участи и убедить, исходатайствовать себе перед инквизицией разрешение исповедоваться и причаститься. Затем происходило на городской площади ауто-да-фе, объявленное повсеместно. На эшафоте прочитывался приговор, согласно которому осужденный предавался в руки гражданской власти. Последние распоряжения заключались в просьбе к судьям о гуманном с ним обращении. Он выдавался им, будучи предварительно лишен епископом сана, если он был священником. Когда обвиняемый был нераскаявшимся еретиком, но не рецидивистом, он приговаривался к передаче гражданскому суду, т. е. к смерти, но его вели к казни лишь после долгих увещеваний и стараний обратить и вернуть в лоно католической церкви. Допускалось и как бы даже поощрялось, чтобы его родственники, друзья, соотечественники, духовные лица и все более или менее известные люди навещали его в тюрьме, с целью образумить его. Даже сам епископ и инквизитор навещали заключенного и убеждали его вернуться в лоно церкви. Несмотря на упорно проявляемое им одно лишь желание — быть поскорее сожженным (что часто случалось, потому что люди эти считали себя мучениками и потому выказывали большую стойкость), инквизитор никогда на это не соглашался; он, наоборот, удваивал свою доброту и мягкосердечие, удалял всех, могущих внушить ему страх, и старался убедить его, что, покаявшись, он избежит смерти, лишь бы он не сделался рецидивистом.

Эти меры не мешали однако тому, что ауто-да-фе назначалось в определенное время и что о нем оповещали всех, дабы народ мог собраться для этого зрелища. Если обращения не было, то эшафот сооружался на площади; актуариус (секретарь) читал перед собравшимся народом обвинительный акт и приговор суда; после чего начиналась проповедь инквизитора; а после окончания проповеди, осужденный передавался в руки королевского правосудия, его вели на костер, в пламени которого он погибал.

Когда несчастный еретик был рецидивистом, то он тщетно выражал готовность покаяться; ему нельзя было больше избежать смертной казни; единственная милость, которую ему оказывали, заключалась в том, что его не подвергали мучениям костра: после исповеди и причастия его душил палач и его сжигали уже после смерти.

§ 3. О характере наказаний и покаяний, предписываемых старой инквизицией.

Трибунал командированного отдела, будучи духовным, мог своею властью определять по отношению к отдельным личностям лишь духовные наказания: отлучение от церкви, разжалование, лишение духовного сана, отрешение от должности и т. д.; относительно же городов и селений, суд мог налагать временное прекращение и полное прекращение божественных служб. Но законы христианских римских императоров четвертого и последующих веков и убеждения, установившиеся во время и после восьмого века, были причиной того, что инквизиторы тринадцатого века считали себя вправе налагать также и гражданские кары, за исключением смертной казни. Следует заметить, что хотя они не имели права присуждать к ней, но ради компенсации учредили пытку и передачу обвиняемого гражданскому суду, уверенные в том, что гражданский суд не замедлит приговорить освобожденного от тюрьмы к высшей мере наказания, т. к., согласно королевскому закону, ему, для объявления смертного приговора нужно было иметь только выписку из инквизиционного приговора, который выдавал ему обвиняемого, как еретика.